Прасковья Орлова-Савина - Автобиография

• Название: Автобиография
• Автор: Прасковья Орлова-Савина
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1994
• ISBN: 5-280-02461-0

В записках П. И. Орловой-Савиной отражена бурная, наполненная драматическими событиями сценическая жизнь России 1820–1860 годов, «золотого века» русской культуры.

---

Читая газеты и слушая письма Николая [вановича Пирогова, которые он писал жене, а г-н Веневитинов привозил по понедельникам на вечера к Глинкам, душа моя рвалась на помощь страждущим! Особенно, когда он выражал благодарность императрице и Елене Павловне за присылку сестер милосердия и описывал пользу, приносимую ими. Я часто говорила об этом с Н. И. Гречем, высказывая желание ехать в Крым, но он всегда старался отвлечь меня от этих мыслей и говорил, что этим я могу возбудить только говор и насмешки, что актриса поехала показывать себя на театр войны. Я молчала, но не заглушала в себе желание исполнить задуманное. Настал роковой день 18 февраля 1855 года. Я говела и в два часа поехала исповедаться к свящ. Дебольскому в Коммерческое училище. Дверь была заперта, и я вошла в магазин Лапиных; вижу — там какое-то смущение… Главный приказчик Иван Федорович спрашивает меня тихонько: «Вы ничего не слыхали?» — «А что?» — «Говорят, государь скончался…» Меня как громом поразило. Я вышла, взяла извозчика и поехала ко дворцу. Там увидала множество народа… спросила полицейского: правда ли, и услыхав подтверждение, возвратилась в церковь и вместо испове-ди вместе с батюшкой поплакала горько. На другой день после причастия поехала во дворец, но там сказали, что Клодт снимает слепок лица и руки. (Мне после дарил Н. И. Греч эти вещи — но маски я не взяла, а могучую руку храню до сих пор.) Зная, что после этой страшной катастрофы театры закроются, мое желание ехать в Крым еще более возгорелось!..

Я начала спрашивать, сколько времени продолжится траур, и никто не мог сказать ничего верного. Владимир Иванович Панаев передал мне со слов министра двора Владимира Федоровича Адлерберга, что государь Александр Николаевич так убит горем, что никто не смеет спрашивать об увеселениях. Наконец в 1-й день Пасхи Адлерберг решился спросить, и государь отвечал: «Хотя родитель завещал не делать обычного траура, но открыть увеселения слишком рано. В провинции могут начать 18-го мая — через 3 месяца после кончины, а в столицах — после Успенского поста — 16-го августа». Все это я услыхала на второй день Пасхи — на вечере у Глинок. Душа моя закипела, и я сказала тихонько Вл. Ив. Панаеву: «Завтра директор представит мою просьбу об отпуске к министру — прошу вас постараться, чтобы она была исполнена и чтобы меня отпустили с жалованьем». Он стал расспрашивать, куда я еду? И ему как доброму, хорошему и любящему меня человеку я сказала правду… он заплакал, сказал Фед. Ник. и Евд. Пав. Глинкам. Все начали убеждать меня оставить мое намерение, представляя разные ужасы… но я просила их предать меня воле Божией и только помочь мне в чем будет нужно. А главное — взяла с них слово никому не говорить, имея уже в голове, как все устроить втихомолку.

Наутро я подала просьбу Гедеонову об отпуске на 3 месяца с жалованьем для поправления здоровья. С вечера послала записку к брату, и он приехал к обеду. Объяснив ему все, мы стали придумьгоать, как сказать матушке об моем отъезде… Но теперь всего лучше выписать предисловие, написанное братом к моим письмам. Он очень верно передаст наш разговор.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПИСЬМАМ П.И. ОРЛОВОЙ-САВИНОЙ

(Для племянников ее — на будущее время)

Милые дети! Сестра моя, а ваша тетушка расковья Ивановна в 1855 году, при закрытии театров по случаю траура, ездила на три месяца в Симферополь, чтобы там ходить за ранеными и больными солдатами; и оттуда, по обещанию, данному мне, она постоянно присылала письма, которые я назвал «Дневником», переписал в эту книжку — нарочно для вас, милые дети. Если кто из вас в свое время сделается сочинителем, т. е. человеком грамотным (в наше время много сочинителей неграмотных), тот обязан написать биографию своей тетушки, не только как хорошей актрисы, умной, образованной женщины, но и как доброй и сердобольной сестры милосердия. Конечно, прилагаемые здесь письма ее будут лучшим украшением на страницах ее биографии.

В начале весны 1855 года, в один прекрасный день, тетенька вдруг спрашивает у меня совета на поездку в Севастополь в Симферополь для ухаживания за ранеными. Как человек положительный, никогда в подобных не говорю отрицательно, вместо ответа сам справа: «Ты, сестрица, как актриса надеешься этим произвести эффект?» Тетенька, скоро поняв мои слова, отвечает также кратко, но с силой и с неустрашимостью: «Если во мне только одно желание произвести эффект, то пусть Бог меня там же, посреди болезней и смертей, накажет за это». — «Стало быть, ты едешь для Бога?»— «Да! я — грешница: и хочу несколько загладить мои грехи!»— «А! если так, то поезжай с Богом».

Тут мы задумались только об одном: как сказать об этом маменьке (вашей бабушке Марье Михайловне), без согласия, а главное, без благословения которой, вы понимаете, дочь никуда не может ехать. Вот я, зная, что старушка наша богомольная и верующая, взялся прямо без обиняков сказать ей о намерении возлюбленной ее дочки. Сказал. Сцена драматическая. Надо вам знать, что бабушка ваша тоже в своем роде остроязычна… так, не говоря худого слова, она прямо спрашивает Прасковью Ивановну: «Что ты, матушка, не Юдифь ли какую новую там хочешь из себя представлять?»

На это тетенька серьезно и с чувством стала ей доказывать о возможности умереть и в Петербурге и везде, указывая на недавние примеры скоропостижной смерти между знакомыми и молодыми женщинами… Тут старушка заплакала.

Я, пользуясь сим, начал хвалить маменьку как богомольную и верующую христианку; потом всячески стал уговаривать не препятствовать доброму намерению сестры… и должно быть, я ей надоел, потому что она со слезами и с заметной досадой на меня спросила: «Да ты-то что так хлопочешь об этом?» Ну, конечно, на подобный вопрос я дал и достойный ответ: «Да как же мне не хлопотать, любезная маменька? сестра имеет деньги, а я единственный ее наследник!»

Как ни странен был в подобном случае мой ответ, но умная старушка рассмеялась, шутя назвав меня дурачком… и в этот же вечер дело кончилось тем, что сестра получила ее согласие на отъезд, а после и благословение на дорогу-

Надо еще вам заметить, что тетенька ваша взяла отпуск у начальства в южные губернии для излечения болезни и под фамилией мужа своего, Копыловой, следовательно, совершила добро тайно. Конечно, там в Симферополе встреча с кн. Барятинским и с другими (что вы усмотрите из писем ее) изменили ее инкогнито… но во всяком случае честь и слава ей. Поступок сестры возбудил во мне заснувшую поэзию: я написал к ней несколько писем стихами, которьк здесь же прилагаю, а равно и другие письма друзей тетеньки, по возвращении ее выпрошу у нее и впишу сюда. Теперь, когда я пишу это, Прасковья Ивановна возвращается утешить добрую старушку маменьку, обрадовать нас и снова начать свое сценическое поприще, которое, вопреки общественному мнению, не мешает человеку быть честным, добрым и нравственным христианином, чему пример ваша тетушка — актриса Прасковья Ивановна Орлова.

Тут я начала поспешно собираться. Мой неизменный друг, Н. И. Греч, начал всеми средствами стараться облегчить мой путь: писал в Харьков к губернатору Кокошкину, чтобы мне приготовили тарантас и почтальона в провожатые до Симферополя. Я ехала совершенно одна: моя верная горничная Татьяна просила взять ее с собой, но я сказала, что она имеет отца и мать стариков, и я не посмею подвергать ее опасности. Мою матушку я взяла с собой до Москвы. Там жила моя приятельница Ф. П. Ла-нина, и я была уверена, что ей будет у них покойно.

В последних числах апреля мы выехали в Москву, и 1-го мая я была уже в Лавре Преп. Сергия, где желала приобщиться Св. Тайн. Не зная никого из монахов, я спросила, кто здесь духовник. Мне назвали Николая и Авраамия. Не знаю по-чему — я просила сказать о. Авраамию. ослушник, возвратясь, сказал, что о. Авраам будет ожидать меня после Всенощной в церкви Пр. Никона. Когда вошла в церковь, я была поражена видом этого благолепного старца! Чтобы определить эту дивную личность, довольно сказать, что он был священником в Воронеже, лишился жены и сьша на 25 году жизни, пошел в монахи и незадолго до кончины высок, преосв. Антония, который открывал мощи Святителя Митрофана, был избран в духовники. О. Авраамий мне сам рассказывал, как Владыка, позвав его, приказал идти, надеть епитрахиль и исповедать его. «Я задрожал… упал в ноги, не имея возможности от страха слово сказать… Преосвященный поднял меня, успокоил… и я с тех пор, до кончины преосв., был его духовником». После он перешел в Троице-Сергиеву Лавру; перевез туда свою почтенную матушку, ночуя у которой я видела почти наяву Ангела. Затем, запасшись Бла-годатию Тела и Крови Христовой, я предалась воле Божией и 6-го мая выехала. Надо прибавить, что в Москве я повидалась с Александром Ивановичем Казначее-вым, моим кумом и очень преданным мне человеком. Александр Иванович, как всеми уважаемый сенатор, также помог мне своим влиянием: поручил почт-директору г-ну Рейнебот, чтобы меня всю дорогу берегли и покоили, и я ехала в почтовой карете как в собственной.