Михаил Кульчицкий - Рубеж. Стихи

• Название: Рубеж. Стихи
• Автор: Михаил Кульчицкий
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Поэзия
• Год: 1973

Стихи поэта-фронтовика Михаила Кульчицкого наполнены высоким патриотизмом. Они отражают события Великой Отечественной войны и раскрывают душу советского война-солдата, своим ратным трудом защищающего социалистическое Отечество. В новую книгу стихов вошло все лучшее, созданное поэтом за его короткую яркую жизнь.

---

МАЯКОВСКИЙ

(Последняя ночь государства Российского)

Как смертникам, жить им до утренних звезд,
и тонет подвал, словно клипер.
Из мраморных столиков сдвинут помост,
и всех угощает гибель.
Вертинский ломался, как арлекин,
в ноздри вобрав кокаина,
офицеры, припудрясь, брали Б-Е-Р-Л-И-Н,
подбирая по буквам вина.
Первое пили борщи Бордо,
багрового, как революция,
в бокалах бокастей, чем женщин бедро,
виноградки щипая с блюдца.
Потом шли: эль, и ром, и ликер —
под маузером всё есть в буфете.
Записывал переплативший сеньор
цифры полков на манжете.
Офицеры знали, что продают.
Россию. И нет России.
Полки. И в полках на штыках разорвут.
Честь. (Вы не смейтесь, Мессия.)
Пустые до самого дна глаза
знали, что ночи — остаток.
И каждую рюмку — об шпоры,
                                                   как залп
в осколки имперских статуй.
Вошел
            человек
                            огромный,
                                                как Петр,
петроградскую
                             ночь
                                         стряхнувши,
пелена дождя ворвалась с ним.
                                                          Пот
отрезвил капитанские туши.
Вертинский кричал, как лунатик во сне:
«Мой дом — это звезды и ветер…
О черный, проклятый России снег,
я самый последний на свете…»
Маяковский шагнул. Он мог быть убит.
Но так, как берут бронепоезд,
воздвигнулся он на мраморе плит
как памятник и как совесть.
Он так этой банде рявкнул: «Молчать!»,
что слышно стало:
                                      пуст
                                                   город.
И вдруг, словно эхо в дале-е-еких ночах,
его поддержала «Аврора».

12 декабря 1939

КРАСНЫЙ СТЯГ

Когда я пришел, призываясь, в казарму,
Товарищ на белой стене показал
Красное знамя от командарма,
Которое бросилось бронзой в глаза.

Простреленный стяг из багрового шелка
Нам веет степными ветрами в лицо…
Мы им покрывали в тоске, замолкнув,
Упавших на острые камни бойцов…

Бывало, быть может, с древка он снимался,
И прятал боец у себя на груди
Горячий штандарт… Но опять он взвивался
Над шедшею цепью в штыки
                                                  впереди!

И он, как костер, согревает рабочих,
Как было в повторности спасских атак…
О дни штурмовые, студеные ночи,
Когда замерзает дыханье у рта!

И он зашумит!.. Зашумит — разовьется
Над самым последним из наших боев!
Он заревом над землей разольется
Он — жизнь, и родная земля, и любовь!

1939

«Самое страшное в мире…»

Самое страшное в мире —
Это быть успокоенным.
Славлю Котовского разум,
Который за час перед казнью
Тело свое граненое
Японской гимнастикой мучил.

Самое страшное в мире —
Это быть успокоенным.
Славлю мальчишек смелых,
Которые в чужом городе
Пишут поэмы под утро.
Запивая водой ломозубой,
Закусывая синим дымом.

Самое страшное в мире —
Это быть успокоенным.
Славлю солдат революции
Мечтающих над строфою,
Распиливающих деревья,
Падающих на пулемет!

Октябрь 1939

О ВОЙНЕ

Н. Турочкину

В небо вкололась черная заросль,
Вспорола белой жести бока:
Небо лилось и не выливалось,
Как банка сгущенного молока.

А под белым небом, под белым снегом,
Под черной землей, в саперной норе,
Где пахнет мраком, железом и хлебом.
Люди в пятнах фонарей.

Они не святые, если безбожники,
Когда в цепи перед дотом лежат,
Воронка неба без бога порожняя
Вмораживается им во взгляд.

Граната шалая и пуля шальная.
И когда прижимаешься, «мимо» моля.
Нас отталкивает, в огонь посылая,
Наша черная, как хлеб, земля.

Война не только смерть.
И черный цвет этих строк не увидишь ты.
Сердце как ритм эшелонов упорных:
При жизни, может, сквозь Судан,
                                                            Калифорнию
Дойдет до океанской, последней черты.

1940

«Как было б хорошо…»

Коле Л.

Как было б хорошо,
Чтоб люди жили дружно,
Дороги черные,
                             как хлеб,
Посыпаны крупчатой
И острой солью снега.
Каждый камень
Чтоб был твой стол,
А не давил на грудь.
Как было б хорошо,
Чтоб в крепкой сумке
Из волчьей кожи
За плечами странствий
Привычно тяжелели б
Фляжка рома,
Трехгранный нож
И белая тетрадь.
Как я б хотел,
Чтоб ничего не нужно,
Чтоб всё богатство — в сердце,
Чтоб границы
Остались только в старых
                                             картах юнги
Да в сердце —
                         между грустью и тоской.
Я думаю:
                  ни горечь папиросы
Ни сладость водки.
Ни обман девчонки —
Ничто не сможет погубить,
Дружище,
Единственного блага —
Дружбы нашей.
Я знаю: это будет…
А покамест
Ракетой падает об камни
Чайка.
И дороги накрест
Еще поверх скрестили
Штык и ложь.
Когда же он настанет.
Этот день,
И с какой
Зарей — багровой
                                  или черной?
Видишь?..
И в ветхие страницы
Книжек тонких
Втасованы листки
Моих стихов…

1940

БАЛЛАДА О КОМИССАРЕ

Финские сосны в снегу,
Как в халатах.
Может,
И их повалит снаряд.
Подмосковных заводов четыре гранаты.
И меж ними —
Последняя из гранат.
Как могильщики,
Шла в капюшонах застава.
Он ее повстречал, как велит устав, —
Четырьмя гранатами,
На себя не оставив, —
На четыре стороны перехлестав.
И когда от него отошли,
Отмучив,
Заткнувши финками ему глаза,
Из подсумка выпала в снег дремучий
Книга,
Где кровью легла полоса.
Ветер ее перелистал постранично,
И листок оборвал,
И понес меж кустов,
И, как прокламация,
По заграничным
Острым сугробам несся листок.
И когда адъютант в деревушке тыла
Поднял его
И начал читать,
Черта кровяная, что буквы смыла,
Заставила —
Сквозь две дохи —
Задрожать.

Этот листок начинался словами,
От которых сморгнул офицерский глаз:
«И песня
                и стих —
                                это бомба и знамя,
и голос певца
                         подымает класс…»

1940

БУДНИ

Мы стоим с тобою у окна,
смотрим мы на город предрассветный.
Улица в снегу, как сон, мутна,
но в снегу мы видим взгляд ответный.

Этот взгляд немеркнущих огней
города, лежащего под нами,
он живет и ночью, как ручей,
что течет, невидимый, под льдами.

Думаю о дне, что к нам плывет
от востока по маршруту станций, —
принесет на крыльях самолет
новый день, как снег на крыльев
                                                               глянце.

Наши будни не возьмет пыльца.
Наши будни — это только дневка,
чтоб в бою похолодеть сердцам,
чтоб в бою нагрелися винтовки.

Чтоб десант повис орлом степей,
чтоб героем стал товарищ каждый,
чтобы мир стал больше и синей,
чтоб была на песни больше жажда.

1939?

«Высокохудожественной строчкой не хромаете…»