Андрей Рубанов - Стыдные подвиги (сборник)

• Название: Стыдные подвиги (сборник)
• Автор: Андрей Рубанов
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-41573-9

Андрей Рубанов — автор романов «Сажайте и вырастет», «Иод», «Готовься к войне», «Жизнь удалась», «Психодел»; «Хлорофилия», «Боги богов». Реальность в его книгах всегда актуальная, жесткая и не терпит компромиссов, вымысел очень похож на правду…

Новая книга «Стыдные подвиги» начата в 1996 году в тюрьме «Лефортово» и закончена в 2011-м, в июле, в день, когда автору исполнилось 42 года.

Главный герой — пионер, солдат срочной службы, студент, частный предприниматель, банкир, заключенный, пресс-секретарь, кровельщик; сын, муж, отец, брат…

Место действия — Москва, Электросталь, Тверская область, Чечня, снова Москва…

Главная сюжетная линия — жизнь отдельно взятого человека. По имени Андрей Рубанов.

---

А фотоаппарат? А портреты одноклассников, сделанные прямо на уроках физики и алгебры? А фокусы с фотобумагой, которая специально засвечивалась с положенным поверх трафаретом, чтобы потом на благородном фоне цвета слоновой кости появился темный силуэт лошади, или парусного фрегата, или собственной ладони с бескомпромиссно расставленными пальцами, или просто — замысловатое абстрактное пятно с волшебно размытыми краями? А второй, черт побери, взрослый разряд по волейболу? А сборник Высоцкого «Нерв», полностью переписанный от руки печатными буквами через фанерную рамку, в точности так, как это делал ослепший автор недурно написанной повести про закалившуюся сталь? А пластинка-гигант со стихами Вознесенского, выученными наизусть, включая интонации и характерное для настоящих поэтов соблюдение авторского, неповерхностного ритма каждой строфы? И что, эти вот интимнейшие и сложнейшие истории, этот опыт прогрызания своего личного канала, снаружи — к самой сердцевине мирового духа, туда, где покоятся в сахарной мякоти семена будущего, эти вот события, эти моменты восторга перед чудесами Вселенной оказываются менее важными, нежели большие оттопыренные уши?

Нет, девочки, лучше я побуду без вас, пока не найдется одна, которая всё поймет и оценит.

По вечерам строились планы, кого идти мазать зубной пастой — своих ли женщин, из второго отряда, либо чужих, из третьего или даже первого. Правда, мужики из первого отряда несколько раз давали понять: женщин из первого отряда мажут только мужчины из первого отряда. Но мне было все равно, каких женщин мазать, я жаждал самого факта.

— Надо подождать хотя бы два часа, — сказал Влад. — Чтоб вожатые тоже заснули.

— Значит, будем ждать, — сказал я.

Лом зевнул.

— Тогда толкнете меня, — сказал он. — Когда соберетесь. А я посплю.

— Ни фига, — возразил я. — Это нечестно. Мы не спим, и ты тоже не спи. Кто выдержит и не уснет — тот идет. Кто не выдержит, тот не идет.

— Логично, — ответил Лом, не глядя на меня. — Уговорил. Никто не спит, все идут мазать баб. Через два часа.

Из всей нашей команды только я умел критиковать лидера. Лому нравилась моя прямота. Лом был красив, широкоплеч и умен — элита, белая кость, сливки общества. Я последовательно учился в трех больших провинциальных школах — и нигде не видел юношу столь удивительных достоинств. Однако Лом, как всякий представитель элиты, привык к подобострастию со стороны сверстников и скучал по обычным приятельским отношениям; он выделял меня. Я держал себя с ним на равных, я мог даже прикрикнуть на чувака из элиты.

— Тогда, — предложил Влад, — давайте разговаривать. А то не выдержим. Кто смотрел фильмы с Брусли?

— Я смотрел один, — ответил Степа.

— И я смотрел, — ответил Лом. — И что?

— У нас дома была кассета, я половину посмотрел, а потом отец отдал кому-то… Чем закончилось — до сих пор не знаю.

Лом опять зевнул и спросил:

— А начало? Про что там было, в начале?

Влад перевернулся набок.

— В начале он приезжает к себе в родную деревню — его там встречают, кормят, поят, праздник и все такое… Спать укладывают. Утром он просыпается, в доме — тишина. Встает, идет по коридору, видит дверь, а из-под двери — кровища течет. Он открывает дверь, а там все мертвые. Он дальше идет, вторую дверь открывает — там тоже все мертвые. У кого горло перерезано, у кого финка в сердце. Он, короче говоря, все двери выбивает — везде одни мертвецы. И его отец, и мать, и братья, и невеста, все. И он начинает искать, кто это сделал…

— Нет, — без интереса ответил Лом. — Это я не смотрел.

— А ты какой смотрел?

— Я смотрел, где ему в самом начале учитель вешает на шею такой особый амулет, на шнурке, и говорит: Брусли, запомни, тебе драться нельзя. Запрещаю. И этот амулет — специальный, в общем. В нем внутри хранится твой запрет на драки. Кто бы ни пытался с тобой начать драку, кто бы ни провоцировал тебя или твоих друзей, или кого еще, — возьмись рукой за амулет и, в общем, сразу успокоишься…

— Подождите, — перебил я. — А почему ему нельзя было драться?

Лом и Влад тихо рассмеялись, а Степа даже сел в кровати.

— Потому что он — Брусли! — шепотом пояснил Влад. — Сначала его отец тренировал, с самого рождения. А потом он сам тренировался. И в конце концов дошел до такого, что мог одним пальцем пробить насквозь любого человека.

— Это фигня, одним пальцем, — сказал Лом, тоже переходя на шепот. — Он от пули уходил. Всю жизнь ездил из одной страны в другую страну и везде тренировался у самых лучших тренеров. Но сам никого не тренировал. Его много раз просили, предлагали миллионы, а он говорил: мне ничего не нужно. Деньги, женщины — не интересуюсь, в общем. Я столько накопил информации, столько всего знаю, что уже эти знания нельзя другим передавать. Я умру, и они тоже умрут. Вместе со мной. И его только один раз уговорили, предложили в кино сняться. И он согласился, но с условием, что он будет драться, но всю технику показывать не будет, а только самые простые приемчики, удары там, стойки, ногой с разворота, все эти вещи…

— Да, — сказал Степа, снова ложась и пряча под одеяло длинные мосластые ноги. — И он еще перед съемками сказал, что все актеры должны расписки написать, что не имеют претензий. Я, говорит, буду бить только на пять процентов своей силы, но все равно, не даю гарантии. Попаду, например, в болевую точку, и все, человек умрет. И на этих условиях снимался.

— И что было дальше? — спросил я. — В том фильме? Где ему амулет повязали?

Лом вздохнул, делая вид, что устал от разговора. Но я видел, что он не устал, что мое невежество его забавляет.

— Ну, он пошел, устроился на завод работать. А все видят, что он — такой крепкий, ловкий, и начинают сначала над ним шутить, потом оскорбления, потом издеваться стали… Он терпит, молчит, если что — вот так руку кладет на амулет, — Лом положил пальцы на грудь, — и терпит. Так где-то треть фильма проходит. Причем он каждый день после работы тренируется. И больше ничего не делает. После работы сразу — раз и в лес пошел, или на задний двор, или вообще на улице встанет — и тренируется. Стойки, удары, все эти вещи, в общем…

— Подождите, — сказал я. — Он по сюжету тренируется или на самом деле?

— Вот ты тупой, — прошептал Влад. — Сказали тебе, он играл всегда самого себя. Брусли. Потому что он такой один во всем мире. Все люди знают, что он — Брусли, а по фильму он будет Джон какой-нибудь? Молчи лучше. Слушай.

— Тихо вы, — произнес Лом. — Уже весь корпус спит.

Я перевернул подушку прохладной стороной вверх.

— Ну и что потом? — спросил Степа.

— Потом он узнал, что на заводе делают наркотики. А хозяин завода понял, что Брусли все знает, позвал рабочих, которые с хозяином заодно были, и говорит: «Убейте его». Они пошли, в общем, устроили засаду, он идет с работы домой, они выбегают, толпой, человек двадцать, и давай его молотить. Кто кулаками, кто цепью, кто ножом. А он, в общем, все равно не дерется, прикидываете? Просто уходит от ударов, а сам никого даже пальцем не тронул. Уклоняется — и все. Они уже вспотели все, не понимают, что делать, а он спокойный, как ни в чем не бывало. И тут один, у которого нож на длинной палке, бьет его, Брусли уклоняется, а нож срезает его амулет. Брусли смотрит — нет амулета. Поднимает голову, как завизжит — и давай их гасить! Один удар — один труп. Всех, в общем, загасил, а одного, последнего, оставил в живых и говорит: «Иди, в общем, к тому, кто тебя послал, и скажи, чтобы прислал ко мне самых лучших воинов, всех, сколько есть». Тот напуганный, штаны мокрые, трясется — и убегает.

Лом повернул ко мне голову.

— Понял?

— Нет, — сказал я. — А дальше что?

— Все, — солидным тоном ответил Лом. — Конец фильма.

— Опять не понял, — сказал я. — Что за кино такое странное?

Лом посмотрел на Влада, на Степу; все трое тихо и грубо захихикали.

— Нет, конечно, — сказал Лом. — Это только полфильма. Шутка, в общем…

— Хорош, — сказал я. — Не смешно. Давай дальше.

— Дальше, — Лом зевнул, — там сплошные драки. Этот, который хозяин завода, сначала собрал банду, человек сто, и послал. Брусли идет по улице, за угол завернул — а там толпа! У кого дубина, у кого пила, у кого цепь, все здоровые, на мышцах, морды дикие… Он встал спокойно, а они вокруг него забегают, по бокам, за спину, готовятся. А он улыбается и вот так делает, — Лом зажал большим пальцем одну ноздрю, а из другой выдул воздух. — И потом начал. Одного, второго, третьего… Потом у одного нунчаки отобрал, и вообще началось такое, что просто конец всему…

— Точняк! — перебил Степа, неожиданно сильно возбудившись и опять садясь. — Теперь я вспомнил! Он нунчаки крутит — а они просто встали все и смотрят, глаза вот такие, не знают, что делать. Я смотрел эту киношку. Только давно, когда в Австрии жил… Один, самый смелый, сунулся, а Брусли только одно движение сделал — вообще незаметное, только свистнуло в воздухе, — и тот падает, и у него черепушка пополам разваливается! И мозги ползут… Точняк, я смотрел это. В конце там оказывается, что директор завода сам каратист серьезный. Брусли всех ломает, к нему в дом приходит, охрану вырубает — кого в кусты, кого через забор, кого в бассейн с водой, всех раскидал, дверь в комнату директора выбивает и видит: директор сидит себе спокойно за столом и чай пьет…