Андрей Рубанов - Стыдные подвиги (сборник)

• Название: Стыдные подвиги (сборник)
• Автор: Андрей Рубанов
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-41573-9

Андрей Рубанов — автор романов «Сажайте и вырастет», «Иод», «Готовься к войне», «Жизнь удалась», «Психодел»; «Хлорофилия», «Боги богов». Реальность в его книгах всегда актуальная, жесткая и не терпит компромиссов, вымысел очень похож на правду…

Новая книга «Стыдные подвиги» начата в 1996 году в тюрьме «Лефортово» и закончена в 2011-м, в июле, в день, когда автору исполнилось 42 года.

Главный герой — пионер, солдат срочной службы, студент, частный предприниматель, банкир, заключенный, пресс-секретарь, кровельщик; сын, муж, отец, брат…

Место действия — Москва, Электросталь, Тверская область, Чечня, снова Москва…

Главная сюжетная линия — жизнь отдельно взятого человека. По имени Андрей Рубанов.

---

Дембель — это состояние. Дембель — просветленное существо, немного вялое, тихое, на лице — всегда слабая улыбка. Небрит, но вымыт. Шея чистая. Ногти острижены. Портянок не носит, только благородные гражданские носки. Может даже пахнуть одеколоном.

Далее: дембель практически неуловим. Допустим, в шесть часов десять минут, когда батальон еще фыркает над умывальниками, я уже подтягиваю повыше свои синие «технические» штаны и ухожу по делам.

Чуть прихрамывая, огибаю казарму. Вчера в спортивном зале старший лейтенант Смирнов нокаутировал меня двумя ударами по боковой поверхности бедра. Хорошо, что это не первый такой нокаут, я привык и не закричал; только стиснул зубы и отполз в угол. Сегодня утром болит меньше. Вообще, спортивные травмы никогда не портили моего самочувствия.

Пересекаю главную улицу гарнизона, далее, наслаждаясь октябрьской свежестью, шагаю мимо столовой для летчиков, мимо гостиницы — и вот она, моя вотчина. Солдатский клуб.

Он маленький и старый, в один этаж, но два месяца назад к зданию решено было пристроить еще одно помещение, побольше. В армии стройка — дело быстрое. Никаких проектов: полковник показал пальцем, майор нарисовал на бумажке, лейтенант отдал приказ, рядовой схватил лопату и работает. Материалы изыскиваются на месте. Старое сломали, новое воздвигли — очень просто. В августе толпа солдатиков выкопала котлован, в сентябре сержант Плесак приехал на автокране и положил в ямы железобетонные блоки; вот вам фундамент. Далее от батальона связи откомандировали рядового Рубанова — до службы он целый год работал каменщиком и умеет класть кирпичи.

Песок добыли на стрельбище. Кирпич изыскали, разломав старый свинарник. Да, у нас и свинарники есть. Всё есть. Наш гарнизон — самостоятельный городок в нескольких километрах от провинциального Бежецка, у нас и котельная своя, и электростанция, и свиньи с коровами. В случае войны мы будем сражаться, используя собственные ресурсы. Тем более что битва быстро закончится. По расчетам военных аналитиков, наш аэродром будет уничтожен через двенадцать часов после начала активных боевых действий.

Впрочем, я дембель, мне все равно.

Извлекаю ключ, отпираю подсобку, вытаскиваю немудреный инструментишко. Мешаю раствор, как положено: сначала мелко просеянный песочек, потом цемент, в пропорции три к одному, — кто любит работать руками, тот знает. Хватаю мятые ведра, иду за водой.

Мятые железные ведра — традиционный армейский стиль, классика. За два года службы я не видел ни единого правильного ведра, и у меня давно сформировалось твердое ощущение, что вмятины на боках ведер делаются уже в момент производства. Ибо в Советской армии все должно быть мятое, покрытое царапинами, скрипящее, сбитое ржавыми гвоздями либо стянутое разнокалиберными болтами. Отовсюду должен подтекать керосин, соляр и масло, а сверху пускай свисают и искрят голые, грубо скрученные электрические провода. Иными словами, повсюду необходимо создать иллюзию упадка и бесхозяйственности. Такова главная русская военная хитрость, так мы обманем любого врага. Так были обмануты псы-рыцари, и поляки, и Наполеон, и Гитлер. Снаружи мы мятые и нелепые, внутри же — крепче крепкого.

Возвращаясь назад, встречаю капитана из соседнего — транспортного — батальона. Офицер смотрит на меня, хромающего, с недоумением. Ему непонятно, куда идет в такую рань боец с полными ведрами, а мне вдруг становится весело и хорошо. Капитан зевает и вообще с лица грустный, а я бодр и уже занят делом, и на волне молодого веселья мне приходит простое объяснение феномену мятых ведер. Вмятины делают нерадивые солдаты! В мятое ведро вмещается меньше жидкости! Дембель расслаблен, и в его голову часто приходят простые ответы на сложные вопросы.

Почти хохоча, замешиваю раствор.

Утро унылое, холодное, в корыто с раствором падает кленовый лист, набрякший водой; вокруг меня все сырое; с крыши, с голых веток падают капли. Год назад был такой же октябрь, и я печалился и тосковал по дому, а сейчас только ухмыляюсь. Мне осталось — от силы месяц.

Собственно, никто не заставляет меня работать в такую рань. Но спустя полчаса мимо меня, кладущего кирпичи, идет, грохоча сапогами, весь батальон, и не просто идет, а идет в столовую, на завтрак, восемьдесят с лишним человек, строем по четверо в ряд, с песней, в ногу, впереди — майор Кувалдин, сбоку — сержант Абрамян, — все должны видеть, что я уже работаю. Каждый пусть наблюдает трудовой пот на моем лбу.

Вы еще даже не пожрали — а я уже кладу третий ряд кирпичей.

Я дембель, мне не нужны приказы начальников. Я не беру под козырек, не кричу «есть!» или «так точно!». Я почти гражданский человек, мне сказали: иди и занимайся стройкой, я иду и занимаюсь. Работать начинаю на два часа раньше, чем все остальные, — но зато просыпаюсь, когда хочу и одеваюсь во что хочу.

Спустя время батальон передислоцируется в обратном направлении, от столовой в казарму, уже без песни (с утра сытому солдату не поется), — я же, не глядя на сослуживцев, уверенными постукиваниями рукоятки мастерка осаживаю очередной кирпичик, вспоминая классика: «Ди эрсте колонне марширт… Ди цвайте колонне марширт…»

Никогда особенно не любил Толстого. И ходить строем. Особенно в столовую. Особенно на первом году службы. Батальонная колонна формируется в соответствии с нашими веселыми военными порядками: в первых рядах идут салабоны, молодые солдатики, отслужившие несколько месяцев, их обязанность — громко ударять подошвами об асфальт, дабы производился слитный шум. Следом за салабонами в строй встают отслужившие год черпаки — им можно не топать, за них будут топать салабоны; черпаки периодически бьют салабонов сзади по ногам; наиболее жестокие и ловкие ухитряются попасть носком сапога точно в подошву впередиидущего салабона, отчего нога глупым образом подкидывается вверх; отвратительное ощущение.

За черпаками вразвалку шагают старые воины, деды. За их плечами — полновесные полтора отслуженных года. Старые воины не печатают шаг, не орут строевую песню, не бьют салабонов. Они устали, они считают уже не месяцы, а дни, оставшиеся до увольнения в запас. Иерархия простая: если мальчишка-салабон ведет себя неправильно, старый воин делает замечание не ему, а черпаку. Именно черпак, отслуживший полсрока, заставляет салабона вести себя в соответствии с неписанными правилами.

Что касается таких, как я — дембелей, — их вообще нет в строю. Я бросаю взгляд, искоса, и не вижу никого из своих друзей. Ни ефрейтора Сякеру, ни рядового Киселева. У дембелей свои дела. Дембеля не едят в столовой. У дембелей все налажено. Я, например, завтракаю тут же, в подсобке. Да, грязновато, и сыро, и столом служит колченогий табурет, покрытый газетой «Красная Звезда», — зато тихо и спокойно. Есть запасец чая, и кипятильник, и батон белого хлеба, и полпачки маргарина. И печенье даже.

У меня и плитка есть, и сковорода, могу и яичницу пожарить, и картошку.

Но сейчас я работаю. Положено уже три ряда кирпичей. Все кирпичи посчитаны, спешить некуда. Когда колонна скрывается за поворотом, я устраиваю большой перерыв.

Однако мне известна и другая ходьба строем, настоящая. В дни, когда батальон заступает в караул, мы идем охранять наш гарнизон, тоже строем, в ногу — и в такой момент никто никого не бьет по подошвам и спинам. Мы идем охранять наши самолеты, наши склады с ракетами класса «воздух-воздух», наш керосин, наши свинарники, наше всё. Тогда шагаем — тридцать — сорок бойцов, все с карабинами, — и каждый мечтает, чтобы ночью именно на его объект пробрался вор. А лучше — шпион. Оружие возбуждает нас. Один солдат с карабином — уже серьезное дело, а если нас три десятка и мы идем строем, — хочется чего-то особенного. Не войны, но, например, скоротечного огневого контакта. Боя. Не крови, не стрельбы — мы не дети, в конце концов, — хочется, чтобы кто-нибудь плохой увидел тридцать одинаковых зеленых фигур и тридцать направленных в него стволов — и понял, что мы не шутим.

Мы ленивы, мы не любим дисциплину, мы посмеиваемся над нашими офицерами. Мы хотим есть и спать, мы хотим домой. Мы все время думаем о сексе. Мы деремся друг с другом. Мы играем в салабонов, черпаков и дембелей. Мы, может быть, плохие солдаты. Нерадивые, наспех подготовленные.

Но если нам прикажут, мы убьем любого.

Мы за этим сюда и приехали.

Кто не хотел служить — тот не служит. Находит способы. Придумывает себе болезни. Ищет институты, где можно взять отсрочку. А мы ничего не придумали и не взяли отсрочек. Мы приехали взрослеть. Всем известно: мужчина взрослеет в тот момент, когда впервые досылает патрон в патронник.

Спустя полчаса рядом с клубом появляется массивная, словно из бронзы литая фигура старшего сержанта Мухина, моего корешка и земляка, уроженца Подмосковья. Мухин — старый воин и пока вынужден носить форму, ремень и сапоги. Он умный, дружелюбный и румяный, мы понравились друг другу с первой минуты знакомства — бывает такая симпатия на тонком, химическом уровне, когда человек сразу тебя понимает, а ты — его. О чем бы ни говорили — с полуслова. Мухин приносит толстую тетрадку, рукописный самоучитель карате, где тщательнейшим образом прорисованы основные стойки, приемы и способы нанесения смертельных ударов. Мухин просит у меня консультацию — все знают, что Рубанов по вечерам ходит в офицерский спортзал.