Генри Бестон - Домик на краю земли

• Название: Домик на краю земли
• Автор: Генри Бестон
• Жанр: Классическая проза

Генри Бестон — американский писатель-натуралист — пользуется у себя на родине большой популярностью. Для его творчества характерен взгляд, отражающий слияние науки и поэзии, глубокой мысли и художественного видения.

«Домик на краю земли» — первое произведение Г. Бестона, переведенное на русский язык. Это рассказ об одном из мест на северо-восточном побережье США, где автор в полном одиночестве прожил год. Бестон видит необычно и тонко особенности океанского прибоя, наблюдает жизнь прибрежных дюн, рассказывает об их обитателях — птицах, млекопитающих, насекомых. Книга написана давно, в 20-х годах двадцатого века, но мысли автора о бережном отношении к природе, о ее охране особенно актуальны в наши дни.

Рассчитана на самый широкий круг читателей.

---

Послеполуденное солнце, красное, как раскаленное железо, склоняется к горизонту; прилив вползает вверх по пляжу, и пенная кромка окрашена в необычный малиновый цвет; в нескольких милях от берега грузовой пароход, появившись на горизонте со стороны отмелей, пробирается на север.

2

Случилось так, что мягким сентябрьским утром, когда я подошел к окну, выходящему на запад, в сторону топей и по-осеннему голубых проток, среди чаек распространилось непонятное волнение. Наступающий прилив успел оттеснить птиц на возвышенные бары и банки, усыпанные гравием. И вот с этих-то островков, словно серебристые облачка, срывались целые стаи и уносились на юг в стремительном бегстве. Это был настоящий шторм крыльев. Я заметил, что чайки летели необычно низко. Заинтересовавшись, я пожелал узнать причину суматохи и выскочил на бельведер моей дюны. Глядя вслед исчезающим чайкам, я в то же время вопросительно посматривал на небо и вскоре увидел высоко над птицами и несколько позади них орла, приближавшегося ко мне сквозь воздушный простор. Он появился в голубом небе из-за плюмажа облака, нависающего над землей, и направлялся к югу, в сторону открытого океана, паря на совершенно неподвижных крыльях. Судя по всему, линия его полета совпадала с изгибами какой-то протоки далеко под ним.

В устье лагуны, у Нозета, немало песчаных баров. Во время отливов там кормятся многочисленные местные чайки, а также их соседи, населяющие топи Когда орел приблизился к барам, мне захотелось узнать, станет ли он снижаться или повернет в море. Не произошло ни того, ни другого: над входом в лагуну он повернул снова на юг, сообразовав полет с линией берега, и скрылся из виду.

В течение осени я встречал эту птицу не раз и научился предсказывать появление орла по тому ужасу, который немедленно охватывал чаек. Однако полагаю, что это был плешивый орел Halixtus leucocephalus leucocephalus. Как писал Форбуш, «этому виду свойственно питаться исключительно рыбой».

Я ни разу не замечал, чтобы орел проявлял какой-либо интерес к беглянкам; однако, видимо, чайки могут вызвать некоторый энтузиазм у орла, когда он голоден, а те нагуляли жиру. Так или иначе, но чайки боятся его. В толпе серебристых чаек, сидящих на возвышениях посреди затопленного пространства, я часто замечал черноспинных чаек — «священников»; эти дородные гиганты при появлении орла искали убежища вместе с остальными птицами.

Орлы на Кейп-Коде вовсе не редкость. Они залетают сюда в качестве посетителей, отыскивают удобный район и утверждают себя полновластными хозяевами этих мест. Обычно они занимаются рыболовством в песчаных заливах и бухтах, предпочитая более изолированные внутренние водоемы Кейп-Кода. С близкого расстояния хорошо видно, что плешивый орел — темная птица с коричневым туловищем и абсолютно белыми хвостом, шеей и головой. Мне никогда не удавалось хорошенько рассмотреть этого истемского визитера, но один из служащих Береговой охраны рассказал мне, как однажды вспугнул такого орла в зарослях протоки, ведущей в топи. Сначала он услыхал трепыхание крыльев и хвостового оперения, а затем увидел и саму птицу, поднимающуюся из ярко-зеленой чащи.

Со времени моего поселения на Кейп-Коде я не переставал удивляться количеству мигрирующих сухопутных птиц, попадавшихся мне в дюнах. Я был готов к тому, чтобы встретить на пляже серых болотных куликов или морских уток-чернетей, купающихся в волнах, поскольку они прирожденный прибрежный народец; но появление над сентябрьскими дюнами красногрудых поползней или встреча с очаровательной черно-желтой славкой, которая присела на конек моей крыши, повернувшись черно-крапчатым хвостиком в сторону океана, оказались для меня полной неожиданностью. Однако все по порядку. Начну с того, каким образом воробьи и другие птахи добираются до здешнего побережья.

Первыми посетителями-чужаками оказались всевозможные воробьи. Летом на Кейп-Коде обитает несметное количество воробьев, поскольку земля, занятая лугами и топями, представляет собой прекрасное обиталище для многих видов пернатых. Пройдитесь летней порой по этим лугам, и вы увидите, как из травы, почти выжженной солнцем, вырвутся одиночки и стайки. Они тут же спрячутся где-нибудь в стороне либо станут внимательно наблюдать за вами с высоты телеграфных проводов, протянутых Береговой охраной. Особенно многочисленны певчие воробьи. Эти симпатичные певцы и певуньи селятся с большим удовольствием как посреди топей, так и в дюнах. Однако прибрежные воробьи предпочитают держаться ближе к границе топей и невысоких солончаковых трав. Острохвостый воробей любит укрываться в глубине колеи, оставленной колесами повозки. Здесь же можно встретить странного саранчового воробья Coturniculus savannarum passerinus, который в рассеянном свете заката выводит две едва слышимые нотки своей необычно резкой песенки, напоминающей писк насекомого.

В начале сентября на топи Истема прилетают гудзонские каравайки. Для того чтобы увидеть их, я начал совершать прогулки в Нозет не как обычно, по пляжу, а прямиком через луга.

В тот год сентябрьские приливы накрывали и топи и луга, и когда я почти ежедневно пробирался по ним, каравайки то и дело вспархивали вблизи дороги, залитой водой, и начинали кружить в воздухе, предупреждая своих сородичей об опасности. Когда я прислушивался, мне удавалось уловить ясно различимые ответы. И снова воцарялась тишина, и снова я слышал звуки осеннего мира и отдаленный рокот океанских волн, доносящийся из-за дюн. Добравшись до обширных лугов, я увидел, что они кишат воробьями: за какую-нибудь неделю птичье население увеличилось вдвое.

Стаи лисьих воробьев кормились повсюду. Мне доводилось вспугивать скопления саванных воробьев и семейства белошеих зонотрихий; отдельные белоголовые воробьи наблюдали за мной, укрывшись в кустарнике. Это было почти безмолвное столпотворение. Я слышал слабые «ципс» и «чипс», выражавшие тревогу, по мере того как проходил мимо, и ничего более. Спаривание завершилось, и казалось, что птицы были всецело заняты собственными персонами. Двадцать четвертого и двадцать пятого было дождливо и ветрено, а двадцать седьмого я увидел первых певчих птиц.

Погода прояснилась, я встал рано и принялся готовить завтрак. У меня выработалась привычка усаживаться лицом к океану, и поэтому, повозившись над столом, я увидел перед окном небольшую птицу необычного вида, суетившуюся в траве в поисках пищи. Сначала мне не удавалось как следует рассмотреть ее, так как она то и дело скрывалась в траве, словно в чаще. Однако вскоре она появилась вновь, проталкиваясь сквозь стебли, и я стал наблюдать за ней, оставаясь незамеченным. Этим певчим пионером оказалась канадская славка. Она была почти стальной окраски, пепельно-серой со спины и желтой снизу, с широкой полосой между брюшком и горлом. Славка выглядела очаровательным живчиком. Пичужка поскакивала по светлому песку, поклевывала семена, пробираясь сквозь заросли буроватых корешков, пестрея в утреннем свете. Морской ветерок колыхал макушки пожухлых трав над ее головой. Вскоре птица завернула за угол дома, продолжая поиски корма, и, когда после завтрака я вышел на воздух, ее уже не было.

Затем в течение недели налетели черно-белые и каштановобокие славки и славки Вильсона (по-видимому, самки). Эти одиночки держались особняком и, путешествуя по дюнам, поклевывали опавшие семена. В октябре в течение суток я видел пять миртовых славок, пара которых задержалась на недельку по соседству с дюной, где стоял «Полубак». Затем появились юнко и совершили налет голубиные ястребы. Юнко, как и славки, добывали пропитание на дюнах, а ястребы охотились на них примерно за час до наступления сумерек.

Однажды утром я отправился на прогулку, чтобы понаблюдать за птицами. Маяк Нозет все еще посылал вспышки в глубины тусклого, холодного мира, перегруженного облаками. И туг я заметил голубиного ястреба, вылетевшего из лощины. Он цепко держал в когтях несчастного юнко. Пролетев сквозь проем в дюне, ястреб перенес свою жертву на пляж, отыскал укромный уголок под крутым склоном, некоторое время настороженно осматривался по сторонам, а затем, сгорбившись, принялся за еду.

Я замечал и других представителей мигрирующих сухопутных птиц, однако не стану останавливаться на их описании, так как перечисление и классификация кажутся мне менее интересным делом, чем сам факт их прибытия со стороны моря.

Внешняя часть локтя Кейп-Кода, как я уже объяснил, отстоит на тридцать миль от материка, однако среди мелких сухопутных птиц находятся такие, которые улетают с полуострова в южном направлении так же безбоязненно, как это делают арктические гуси. Этим облачным утром, сидя за письменным столом и вслушиваясь в грохот прибоя, я пытаюсь вспомнить славку Вильсона, самку, виденную мной две недели назад, и размышляю о тех местах на земле, откуда она пустилась в путь к прежде неведомому океану, оставив свою родину далеко позади. Какой дерзкий поступок! Разве не ощущается в нем верность древности и неизменное мужество? Какой бесстрашный вызов смерти и обстоятельствам! Земное крыло и враждебное море; земля, оставшаяся позади, а впереди — неизвестность, далекая цель путешествия, необходимость стремления к ней, и все вместе заключено в невесомой, почти воздушной плоти!