Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

• Название: Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932
• Автор: Саша Черный
• Издательство: Эллис Лак
• Жанр: Поэзия
• Год: 1996
• ISBN: 5-7195-0046-4

Во второй том собрания сочинений С. Черного вошли: книга «Жажда», поэмы «Дом над Великой», «Кому в эмиграции жить хорошо», а также стихотворения 1920–1932 годов, не вошедшие в прижизненные издания поэта.

---

«1928»*

Над станцией в гирлянде: «Двадцать восемь».
Холодных цифр нам темен скучный блеск.
Мы средь чужих — молчим, не ждем, не просим,
Не к нам струится телеграфный треск.

Чрез пять минут ревущая машина
В четвертом классе вдаль умчит нас вновь.
Вновь за окном блеснет реклама-шина,
Мелькнет труба — гигантская морковь.

Мы на ходу под говорок колесный
Куем и пишем, шьем, строгаем, спим,
И каждому иначе машут сосны,
И разное рассказывает дым.

Но здесь, на станции, в миг праздного этапа,
Эй, земляки, сгрудимся в тесный круг…
Вот здесь, в углу, вблизи глухого шкапа,
Пускай зазеленеет русский луг!

Летят года, как взмыленные кони,—
Еще не слышно благостных вестей…
Пожмем друг другу крепкие ладони
И лапки милые примолкнувших детей.

Пусть наших жен исколотые пальцы
Нас теплой бодростью поддержат в этот миг…
В чужих гостиницах, ночные постояльцы,
Мы сдержим звон проржавленных вериг.

<1928>

Дом в Монморанси*

Дом, как ковчег. Фасад — кормой широкой.
По сторонам молчат стволы в плюще,
У стенки — кролики, площадка для песка,
Вдали полого-изумрудная лужайка…
А в доме гости: у распахнутых дверей
Стоят и смотрят — старые, седые.
Глаза помолодели в этот день,
Но сдержанны взволнованные лица.
В столовой ожерелие голов:
Каштановых, льняных и золотистых,—
И звезды разноцветных детских глаз.
Упала ложка… Вспыхнул детский смех.
Вздыхают губы, шевелятся ножки,—
В окне деревья, облака и солнце.
Скорей бы пообедать и к гостям!

* * *

Кружились дети легким хороводом
И пели песни. Русские слова…
Так дружно топотали башмачки,
И так старательно напев сплетали губы.
Потом плясали в радостном кругу
Два одуванчика — боярышни-девчурки.
Прихлопывали взрослые в ладони,
В окне сияла кроткая весна,
А в детском креслице сидел в углу малыш,
Трехлетний зритель, тихий и степенный,
Пушились светлым пухом волоски…
Шумят, поют — и столько новых дядей…
Расплакаться иль звонко рассмеяться?
Картинки детские пестрели на стене,
Мы, взрослые, сидели на скамейке,
И мысль одна в глазах перебегала:
Здесь, за оградой, русский островок,
Здесь маленькая родина живая…

* * *

Я у окна беседовал с детьми.
Похожий на пажа серьезный мальчик
Мне протянул игрушечный магнит,—
На нем гирляндою булавки трепыхались…
«Притягивает…» — объяснил он тихо.
«Я из Парижа привезу тебе
Из воска утку. В клюв ты ей воткнешь
Иголочку и в таз с водою пустишь,
Магнит запрячешь в хлеб — и чуть поманишь,
Она к тебе за хлебом поплывет»,—
«Вы фокусник?..» Я левый глаз прищурил.
Другой принес мне чучело чижа:
«Он был живой?» Я подтвердил: «Еще бы!» —
«А от чего он умер, ты не знаешь?»—
«Сел на трубу, заснул и угорел».
Такой кончиной мальчик был доволен.
К руке моей прижавшись вдруг плечом,
Сказала девочка с японскими глазами:
«Ко всем приехали, а мамы нет как нет…» —
«Испортился, должно быть, паровозик».—
«Ты думаешь? Когда ж она приедет?» —
«Сегодня к ужину». Девица расцвела.

* * *

Весь дом я обошел. В покоях верхних
Кровати детские стояли чинно в ряд.
Сквозь заплетенные, высокие края
Пикейные пестрели одеяльца.
Сверкали стены свежей белизной,
И пол блестел, как палуба фрегата.
Как сладко вечером им здесь смежать глаза,
В уютных гнездах, рядом, в полумгле,
Дыханье тихое одно с другим сливая…
Ступеньки вверх. В отдельной комнатушке
Три мальчика, как кролики, лежали.
Простуда легкая, их резвость укротив,
Румянцем на щеках их разгоралась…
Спустились вниз. За дверью — длинный стол,
Журчит беседа, чай дымится в чашках.
И — друг гостей — бормочет самовар.
Я вышел в сад: так зелена трава,
Так радостны пушистые вершины…
Благословенье этой мирной кровле!

* * *

Читатель, друг! Быть может, в суете,
В потоке дней, в заботах бесконечных
Не вспомнил ты о тех, кто кротко ждет,
Кто о себе не вымолвит ни слова…
И что сказать? Дом этот общий — наш,
В нем русская надежда зацветает.
………………………………………………………………
Во имя русских маленьких детей
Я пред тобой снимаю молча шляпу.

1929, апрель

Надо помочь!* (К неделе русского студента)

Рабочие-студенты наши
Не жалуются нам…
На вечерах у них уютно и легко:
Поют, читают, пляшут.
Гостеприимны, вежливы, просты,—
Но что-то новое в глазах у них таится,
Что в чеховских студентах мы не знали:
Глухая сдержанность, спокойное упорство,
Ни слов взлохмаченных, ни мыслей набекрень.
Станок с наукой сочетавши на чужбине,
Они с достоинством отстаивают жизнь…
Их цели — святы, пафос — скрыт, но прочен.
Очищенный бензином,
Простой пиджак рабочего-студента
Сегодня нам и ближе и понятней
Былой расхрястанной, засаленной тужурки…

Не жалуются, нет… Но иногда
Плечо усталое вдруг выскользнет из лямки,
А в глубине парижских чердаков,
Как в катакомбах, холодно и сыро…
Трещит свеча. Над кровельным откосом
Гудит прибой чужих, кипящих улиц,
Сверкают сумасшедшие рекламы,—
В жестянке на некрашеном столе —
Последний франк…
Мы столько говорим в трамваях, и в метро,
И в поздний час у вешалок в передних
Всё об одном: о родине далекой.
Но вот она бок о бок приютилась
В мансардах старых, на окраинах глухих.
Живет и жмется — юная, живая…
Немало нас. Ты не пойдешь в кино,
Я откажусь от пачки папирос —
И не один студент-рабочий
Вздохнет увереннее в черную минуту…
Слова стираются, дни мчатся-льются в бездну,
Одна любовь — спасает и бодрит.

<1929>

Завтра* (К балу печати 27 марта)

Какой магнит нас всех по временам
Под общий кров притягивает тайно?
Иллюзия беспечного веселья
В своей губернии, в кругу знакомых лиц…
Оазис-бал на несколько часов
Нас соберет со всех концов Парижа.
Заботы, думы, мгла ночных зеркал
Останутся в квартирах и в отелях…
Жужжит толпа, многоголовый рой,
И там и тут разбросанные группы
Все тех же самых бальных старожилов:
Под лестницею химик с адвокатом
Свой прошлогодний продолжают спор,
Седой шофер землячке-массажистке
Диктует три рецепта пельменей,
А внучка бабушке — о лебединый жест! —
Свой карандаш передает пунцовый…
Буфеты, как в Казатине, сверкают:
Вот на желтках мечтательные кильки,
Вот жирный холмик пухлых пирожков,
Вот потная пузатая зубровка…
Кружатся пары медленно и плавно,
В пролет влетают всплески русской песни,
И врач знакомый в тихом коридоре
Меня за пуговицу крутит дружелюбно.

* * *

Два-три совета, милые друзья,
Извольте преподать вам перед балом:
Обычно в паузах, средь бесконечных танцев,
Как щуки, немы почему-то пары:
Он — смотрит в пол, а дама пудрит нос.
Зато едва лишь запоют с эстрады
Иль декламатор рот раскроет томно,—
Во всех рядах, простенках и углах
Сейчас же заструятся разговоры…
Во имя Муз, — нельзя ль наоборот?!
Еще совет: на бал всего удобней
Являться выводком — из одного района:
Такси обратное дешевле обойдется,
А свой квартет — гарантия от скуки,
Из этого не следует, конечно,
Чтоб муж приклеивался к собственной жене
Или жена на муже повисала,—
Но, впрочем, это редкое явленье…
Пить надо весело: закусишь, прожуешь,
Перстами щелкнешь и давай другую,
Но не толкай соседа мрачно в грудь
И от него не заграждай закусок,
А лучше чокнись с ним и улыбнись…
А если сбоку грустный бородач
(Быть может, эмигрант из Будапешта)
В свой бледный чай с погасшей папиросы
В раздумье тусклом стряхивает пепел,—
Ты повернись, любезный сделай жест,
Ты представитель ведь губернии парижской,
Расшевели его, и он тебя, как знать,
Порадует венгерским анекдотом…
Но я увлекся. Каждый ближний сам
И без моих советов развлечется…
Имею честь. До завтра. Адрес тот же.

<1930>

Дубовые стихи*