Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

• Название: Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932
• Автор: Саша Черный
• Издательство: Эллис Лак
• Жанр: Поэзия
• Год: 1996
• ISBN: 5-7195-0046-4

Во второй том собрания сочинений С. Черного вошли: книга «Жажда», поэмы «Дом над Великой», «Кому в эмиграции жить хорошо», а также стихотворения 1920–1932 годов, не вошедшие в прижизненные издания поэта.

---

«И возвратятся псы на блевотину свою»

«Я советский наглый „рыжий“
С красной пробкой в голове.
Пил в Берлине, пил в Париже,
А теперь блюю в Москве».

VII А. Н. Толстой

(«Хождения по гонорарам»)

В среду он назвал их палачами,
А в четверг, прельстившись их харчами,
Сапоги им чистил в «Накануне».
Служба эта не осталась втуне:
Граф, помещик и буржуй в квадрате —
Нынче издается в «Госиздате».

VIII Демьян Бедный

Военный фельдшер, демагог,
Делец, упитанный и юркий,
Матросской бранью смазав слог,
Собрал крыловские окурки.

Семь лет «Демьяновой» ухой
Из красной рыбы, сплошь протухшей,
Он кормит чернь в стране глухой,
Макая в кровь язык опухший.

Достиг! Советские чины
Ему за это дали право
Носить расстрелянных штаны
И получать пайки удава.

IX «Накануне»

Раскрасневшись, словно клюква,
Говорит друзьям Не-Буква:
«Тридцать сребреников? Как?!
Нет, Иуда был дурак…
За построчные лишь слюни
Самый скромный ренегат
Слупит больше во сто крат!»

<1924>

Гигиенические советы* (Из эмигрантского альбома)

Ты не салопница, ты муж почтенных лет.
Не сплетничай! Тебе какое дело —
Живет ли Львов с хозяйкой или нет?
У Львова собственный карман, душа и тело.

Не спорь с прохожими. Сто душ — сто разных струн.
Чем в клочья драть последние рубашки
И зря запутывать российский наш колтун,
Сыграй с соседом лучше молча в шашки.

Левей раз в месяц, чаще — непристойно,
И то же самое скажу о правизне.
А то уж очень это беспокойно —
Два раза в день менять свой щит в грызне.

Бесчестно звать других распяться к скифам,
А самому в Passy зарыться в ил.
Иль Прометей, воспетый старым мифом,
Чужой печенкой коршуна кормил?..

Работы нет? Мансарда — тесный шкап?
Не унывай… Скажу тебе заочно:
Земная жизнь ведь беженский этап,
Лишь в вечности устроимся мы прочно.

Когда твоя хозяйка пансиона
Характером подобна сатане,
Не ставь креста на всей чужой стране —
Такое заключенье беспардонно.

Твой сват в Москве «устроился» и сыт?
Но тысячам других безмерно тяжко.
Не утверждай же, вздорная букашка,
Что там в Москве всеобщий райский быт.

Задумавши из Вены плыть в Париж,—
Парижских не запрашивай собратий…
У них ведь свой, особенный престиж:
«Сиди, не рыпайся! Нет крова! Нет занятий!»

На диспуты, о брат мой, не ходи!
Чужих мозгов брать на прокат не надо.
Иль гор словесных мало позади —
Зачем же вновь записываться в стадо?

Кто б ни божился с миною блаженной,—
«Завоеваньям революции» не верь:
Болели зубы — взвился Красный Зверь
И зубы с головой отгрыз мгновенно.

<1924>

Красная бабушка* (С натуры)

Подрубленных волос лохмато-серый круг,
Глаза сознательной, тупой марксистской жабы
И в нижней челюсти, широкой, как битюг,
Упорство деревенской старой бабы.

Она приехала в саксонский пансион
Чинить свои одышки и запоры
И целый день, как красный граммофон,
Разводит всласть советские узоры.

«Лжет эмиграция: у нас прекрасный строй,—
Багеты, справедливость и культура…
Крестьяне обжираются икрой,
Рабочий — мощная, свободная фигура.

Буржуазия розовеет с каждым днем,
Интеллигенция ликует от восторга.
Неслыханный, невиданный подъем,—
А все венчает ренессанс Внешторга…»

Лишь об одном ни звука граммофон:
Что сын ее — персона в чрезвычайке,
Что дочь ее — предатель и шпион,
Что все ее друзья из той же шайки.

Что у себя на даче в дни войны,—
На самой буржуазной барской даче,—
Она, для ускорения «весны»,
Хранила бомбы… Ведь нельзя-с иначе…

Что в предварилке высидевши год,
Она жила там мирно, как в курорте.
Зато теперь «проклятый старый гнет»
Она клянет с незлобливостью черта.

А немки слушают и вяжут всласть носки…
«Ах, милый Кремль, Калинкин мост и Невский!
Страна икры, разгула и тоски,
Где жил Толстой, где плакал Достоевский…»

О Господи! Мильон святых могил
Зияет ранами у своего подножья,—
А этот старый, наглый гамадрил
Живет и шамкает и брызжет красной ложью.

<1925>

Политический сонет* (Вместо передовицы)

«Суровый Дант не презирал сонета»,—
Нам поступать грешно наоборот…
Философы грозят кончиной света,
А жители танцуют всласть фокстрот.

Сто кризисов и каждый без просвета,
Зачахли музы, жизнь — водоворот,
То падает, то лезет вверх монета,
Народ в кино лавиной прет и прет.

Лойолы с капиталами и с весом
Флиртуют беспардонно с красным бесом.
В кого метать летучий бумеранг?..

В средневековье новое вступая,
Невольно скажешь, горестно вздыхая:
О современность, ты — орангутанг!

<1925>

Любовь к ближнему*

Сидите на месте и не рыпайтесь! Париже — ни квартир, ни работы.

(Из письма парижского эмигранта к римскому)

Твой ближний влез уже на плот
И ест, поплевывая в море,—
А ты в волнах, раскрывши рот,
Плывешь к спасительной опоре.

Еще усилие одно…
Но сверху гневный визг протеста:
«Не доплывешь! Ступай на дно!
Здесь на плоту нет больше места!..»

1924, декабрь

Из альбома женоненавистника*

I

На сей планете не бывает, — ах! —
Всей полноты познанья в высшем смысле:
Варвара на пяти щебечет языках,
Но ни один не служит ей для мысли.

II

Мне женщин не понять вовеки:
Дурак — от пят до глаз баран,
А у Софи глаза Сенеки,
Но в голове сплошной изъян.

III

В слезах из рая Ева уходила…
Но ей Адам из перьев какаду
Передник сделал с пряжкой на заду.
Вмиг Ева расцвела: «Как это мило!»

<1925>

Петрушка в Париже* (Лубок)

Явление I

Петрушка (всплескивая руками, появляется из-за ширмы и поет на мотив «Барыни»):

Укатил я из Москвы,
Потому что жить там нудно,—
Но в Париже мне, увы,
Тоже, братцы, очень трудно…
Поступил бы я в Гиньоль,
Да у них язык французский…
Переучиваться, что ль?
Я ведь, миленькие, русский!..
Смокинг не на что купить…
В кошельке два су на ужин…
В кино, что ли, поступить?
Да кому Петрушка нужен?
Стать шофером? Черта с два!
План Парижа, брат, не шутка.
Все, бывало, трын-трава,—
А теперь — уй-юй — как жутко!..

(Всхлипывает)

Явление II

Ажан:

Эй, гражданин, ваша карт-д’идантите?

Петрушка (встряхивается): У сороки на хвосте!