Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем

• Название: В союзе с Аристотелем
• Автор: Геннадий Михасенко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1965

Радостно и спокойно протекает детство Юрки Гайворонского и Валерки Теренина, двух друзей-соседей. Они учатся, играют, озорничают, ни о чем особо не размышляя. Все на свете им кажется хорошим, правильным и легким.

Вдруг на мальчишеском пути вырастает непонятная, чужая фигура сектанта; вдруг обнаруживается, что с этим сектантом связана мать их одноклассницы Кати и девочка вдруг перестает ходить в школу; вдруг эту Катю ребята встречают при странных обстоятельствах. Вдруг… И все сложнее и неожиданнее происходят события, которые озадачивают мальчишек, заставляют их размышлять, советоваться со взрослыми.

А в действительности в жизни никаких событий не прибавилось, жизнь шла своим чередом, просто мальчишки становятся зорче и замечают, что жизнь не так проста, что не все в ней хорошо. Они горой готовы стоять за хорошее, правильное, только еще не всегда сами могут четко разобрать, что плохо, а что хорошо.

Повесть «В союзе с Аристотелем» — вторая книга молодого писателя Геннадия Михасенко. Читатель уже знаком с ним по повести «Кандаурские мальчишки», в которой вдохновенно и поэтично рассказывает автор о далекой сибирской деревушке Кандаур и о своих любимых героях — мальчишках, работающих во время войны наравне со взрослыми, чтобы помочь фронту.

Геннадий Павлович Михасенко живет в городе Братске и работает инженером на Братской ГЭС. Ему интересно будет узнать, понравилась ли вам, ребята, эта книга. Свои письма присылайте по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

---

— Знаешь, где могут быть тросы? — сказал Юрка. — У линии, где вагоны стоят. Там их отрубают и выбрасывают.

Линия проходила в конце территории. Там стояли платформы, на которые рабочие вручную грузили деревянные ящики — тару для какой-то фабрики. Ребята прошли вдоль пути. Обрубленные тросы нигде не валялись, не валялись даже целые, от которых можно было бы отрубить.

— Бедно, — сказал Валерка.

Юрка пролез под вагоном на ту сторону. У линии, почти касаясь вагонов, высилось несколько кособоких клеток, сложенных из старых шпал. Некогда ядреные, пропитанные мазутом, теперь они, растрескавшиеся от костылей и изношенные, выглядели серо и печально. Юрка взобрался на одну из клеток, оглядел густую высокую крапиву, которая тянулась до самого забора, и вдруг воскликнул;

— Качалка! Валерка, качалка!

— Где?

— В крапиве!

Валерка тоже нырнул под вагон. Действительно, за шпалами, в крапиве, стояла вагонетка. Это была та самая, прозванная качалкой, вагонетка с рычагом и коленчатым валом, которую каждую весну в половодье пригоняли на железнодорожную насыпь, к месту затопления. На ней переваловцы переправлялись на Большую землю — в Новый город. Мальчишки потому так обрадовались ей, что в этом году качалка не появлялась на насыпи. Ее ждали десятки людей, проглядели все глаза, но не дождались. Отсутствием переправы воспользовался Фомка Лукин. Он с сестрой принес несколько пар резиновых сапог и принялся за деньги сдавать их на прокат. Люди вынуждены были раскошеливаться, и монеты со звоном так и сыпались в Фомкин карман… И вот вагонетка нашлась.

Бросив подвернувшуюся под руки доску, чтобы не ужалиться, мальчишки пробрались к качалке. На ней плотно осела сажа, пыль и всякий мусор — видно было, что она зимовала под снегом. Вероятно, вагонетка мешала работе, ее сняли с линии да так и забыли.

— Вот ты где, — проговорил Юрка, смахивая с сиденья сор и пошатывая стойки — не сломано ли чего. — Целая. А мы уж думали — крышка… Лезь сюда, Валерк!

Они ухватились за неподвижный рычаг и, блаженно раскачиваясь, представили, что мчатся через затопленную седловину насыпи, а вокруг бурлит вода. Юрка даже зафырчал, хотя качалка не имела мотора. Затем мальчишки вспомнили некоторые подробности последнего наводнения и в который уже раз пришли к выводу, что Фомка — жулик, раз у него хватило совести так обирать людей.

Про досточки Юрка вспомнил неожиданно, и они побежали к воротам.

Тележек набралось много: и с опилками в мешках, и с дранкой, и со всякими обрезками. Тут же стояли машина и телега. Машину нагрузили толстыми чурками, телегу — крепкими и длинными горбылями. Чурки и горбыли были в несколько раз дороже прочих материалов. Вышла женщина с метром под мышкой, оглядела собравшихся и подошла к возу.

— Чей?

— Мой, — ответил небритый мужчина.

Обмерщица покачала воз руками, смерила длину, всмотрелась в неровный торец воза; потом, вертя головой, всмотрелась внимательнее и спросила:

— Что это у тебя под горбыльками-то белеет?

— Чему там белеть? Горбыльки и белеют.

— А?

— Да горбыли, говорю.

— Горбыли? А ну-ка, развяжи возок, посмотрим.

— Зачем же развязывать? И так видно.

— Развяжи, развяжи, — спокойно потребовала обмерщица. — Знаем мы ваше «видно».

— Ты давай не финти! — рассердился мужчина. — Ишь, «развяжи»! Я два часа клал да улаживал, а ей тут развяжи. Глядите, какая!

— Слушай, гражданин, я тут при деле. И я подозреваю. Развязывай! А то кончу обмер и никого не выпущу! — грозно заявила женщина.

Возчик растерялся. Часто видели ребята, как вот так же люди терялись. Спорят-спорят между собой, потом вдруг один скажет: «Ты что хочешь, чтобы из-за тебя другие пострадали?» — и человек теряется. Конечно, он не хочет, чтобы из-за него другие страдали, и поэтому уступает. Но мужчина не уступил.

— Эй, друг, развязывай-ка, раз требуют. Не валяй дурака! — гаркнул шофер, выглядывая из кабины.

— Не ломайся! — прикрикнула одна из женщин.

Народ недовольно зашумел. Возчик плюнул и дернул конец веревки. Горбыли расползлись. Под горбылями оказалось пять плах.

— Ну, и что мне с тобой делать? — спросила обмерщица при общем молчании.

— Это не я клал, — сказал возчик. — Это баба вот эта. Я просто взялся подвезти.

Все обернулись к женщине, на которую он кивнул. У нее было широкое, точно за щеки растянутое лицо, с мясистым носом и с такими же мясистыми губами и подбородком. Лицо это блестело, лоснилось и казалось смазанным маслом, не чистым, а с примесью угля. Мальчишки знали ее. Это была мать их одноклассницы, Кати Поршенниковой. Часто встречая ее на остановках электрички, на той и этой стороне реки, всегда нагруженную какими-то сетками, свертками, кульками, ребята беспричинно косились на нее и почему-то чувствовали к ней неприязнь.

— А что? — не моргнув глазом, выпалила широколицая. — Я заплачу. Я поклала, я и заплачу.

— А почему вы не сверху их положили, а вниз сунули?

— Не все одно, где им лежать?

— Вы хотели украсть плахи! — заявила обмерщица. — И вам придется ответить… И вот человека подвели, — кивнула она на возчика. (Из конторки на шум вышли хозяева тележек и охранники.) — Штрафовать будем. Пройдите… Дядя Илья, составьте акт.

— Вы не имеете права! — закричала Поршенникова. — Я советская гражданка! Советская власть не на то дадена, чтоб простых людей штрафовать…

Ее провели в конторку. Обмерщица вздохнула облегченно и сказала:

— Вот ведь какие паразиты есть, а! И еще советскую власть упоминает, чтоб у нее язык отсох. Ей ли о советской власти говорить?

— Ладно, подружка, успокойся, — сказал шофер. — Обмерь-ка меня.

— Как же «ладно», когда я вас всех теперь подозреваю.

— А коли подозреваешь, так проверяй подряд.

Ворча, обмерщица быстро обошла всех, осмотрела тележки. Перед ребятами она остановилась.

— Не многовато ли наложили?

— Нет, — сказал Юрка.

— Смотрите, надорветесь… А может, под рейками-то припрятали что-нибудь, а? — спросила она вдруг.

У Валерки подсеклись ноги. Но Юрка храбро ответил:

— Что вы!

— То-то. Идите оплачивайте.

Когда лесозаводской двор остался позади, Валерка проговорил:

— Ну, чтоб я еще раз с тобой поехал! Чтоб еще раз!..

— Это из-за Поршенничихи, — оправдывался Юрка. — Если б не она, ничего бы не случилось. Черт ее поднес со своими досками. Воровка!

— А мы что, не воры?

— Мы? Мы досточки маленькие взяли, а там — плахи. Досточки по сравнению с плахами это ноль без палочки. Плахи стоят тридцать рублей куб, а досточки — пустяк.

— Дело не в деньгах. — Валерка поморщился.

— А в чем? Если бы дело было не в деньгах, то Фомка бесплатно отдавал бы сапоги, чтобы перебираться через воду, а он платы требовал. Вот тебе и не в деньгах.

— В том случае — да, в этом — нет, — сказал настойчиво Валерка. — Стащили? Стащили!.. И нечего.

— Ну ладно. Пронесло. — Юрка вздохнул.

В нем вдруг возникло какое-то муторное чувство при мысли, что обмерщица и их могла бы раскрыть так же, как и Поршенникову, перед всеми людьми и могла бы так же показать на них пальцем и сказать: «Вы хотели украсть!..»

Юрка некоторое время молчал, проклиная Поршенникову, потом зло заметил:

— Говорят, она барышничает на базаре.

— И, по-моему, Катьку бьет, — сказал Валерка.

— Конечно, бьет. Не зря же она такая худая и учится так плохо.

За небольшим спуском перед мостом был поворот. Мальчишки ринулись под уклон и так резко повернули тележку, что она чуть не опрокинулась и не сбила девочку, которая успела прижаться к забору. Однако осью зацепило ей платье и вырвало клок у подола.

— Катька! — воскликнул испуганно Юрка, спешно притормаживая и опуская оглобельки на землю. — Ты чего под колеса суешься?

Они с Валеркой подошли к девочке.

— Разве можно под колеса соваться? А если бы мы были машиной? Лепешка бы от тебя осталась.

Катя потихоньку отслонилась от забора и оглядела порванный подол. Это была маленькая, худая девочка, с нерасчесанными волосами, которые скатались в какие-то сосульки, как на овце. Катя то и дело сдвигала их с лица. Глядя на нее, никак нельзя было подумать, что она вообще учится в школе, тем более в третьем классе, что она имеет какое-то отношение к книгам, к чистым тетрадям.

Юрка, не уважавший людей тихих и вялых, не уважал и Катьку и порой называл ее не Поршенниковой, а Паршивенькой, но теперь, чувствуя свою вину и видя порванное платье, он совсем забыл об этом отношении к ней и растерянно смотрел на девочку.

— Коленку не царапнуло?

Катя приподняла платье. Коленка не пострадала.

— Тогда еще ничего. Подол можно зашить… А ты куда топаешь?