Нина Воронель - Моя карта мира

• Название: Моя карта мира
• Автор: Нина Воронель
• Издательство: Журнал "22"
• Жанр: Публицистика
• Год: 2005

---

Но нам не привелось увидеть ни единого клочка российской земли – словно в насмешку, начиная с Владивостока, небо было намертво затянуто тяжелыми свинцовыми облаками, и очистилось только где-то над Германией. Словно высшая сила объявила нам, что обратной дороги  нет.

МОЯ НЕМЕЦКАЯ ДЕРЕВНЯ

  

В моей немецкой деревне любой от мала до велика говорит при встрече: «Гутен таг» - «Добрый день», но только до пяти вечера. А с пяти он говорит «Гутен абенд» - «Добрый вечер». Но мы, темные, никак не можем сориентироваться и дружно отвечаем ему «Гутен таг», напряженно пытаясь сообразить: «неужели уже вечер? Ведь еще совсем светло». Это приветствие так же обязательно, как ежесубботнее мытье тротуара с мылом или выщипывание мелких пучков травы, осмелившейся вырасти между камнями дорожки, ведущей к дверям.

     Немецкий ребенок с пеленок выучивает такое множество благородных и полезных правил социального общежития, что невозможно поверить в его способность с такой же неукоснительностью выполнять зверские приказы любого сиюминутного начальства. А может, наоборот -  все дело в этой самой неукоснительности? Так же неукоснительно сопровождать еврейских детей в лагерь смерти, как желать им «Гутен таг» в другой ситуации?

     Вот уже двадцать пять лет задаю я себе эти вопросы, неукоснительно удирая в свою немецкую деревню от жаркого израильского лета. Именно в эту деревню, где одна из улиц называется «Юден Хюбель» - «Еврейский холм», хоть здешние жители утверждают, что в их краях отродясь не было евреев, кроме нас. Когда-то раньше, в самом начале, узнав, что мы из Израиля, здешние жители приходили в неописуемый восторг, но с годами привыкли к нам, как к местной достопримечательности, и уже не показывают на нас пальцем, шепча друг другу «Глянь, а эти двое – евреи».

            Что же заставляет нас ездить сюда, кроме подсознательного, хоть и очевидного, мазохизма? Ответ мой будет необычайно прост – любовь. Мы с первого взгляда влюбились в здешнюю тишину и оторванность от мира, в бесконечную даль зачарованного заповедного леса, в хитрую вязь по-немецки ухоженных лесных тропинок, в постоянную умытость неправдоподобно пряничных домов.

Наша деревня расположена в самом сердце Европы – два с половиной часа поездом до Парижа, пять часов до Берлина, шесть – до Цюриха. И в то же время она наглухо отгорожена от всего мира многими квадратными километрами лесной глухомани, хоть это не русская глухомань, а немецкая – с хорошо протоптанными тропками, размеченными разноцветными указателями и тщательно нанесенными на подробные карты.

Попали мы сюда случайно – сбились с пути, направляясь на машине из Карлсруэ в Париж, и забрели в крошечный городок по имени Лемберг – любопытно было посмотреть на гору, на вершине которой, если верить Гете, ведьмы танцевали в Вальпургиеву ночь. Ведьм мы в Лемберге не нашли, разве что ими могли оказаться две густо загримированные продавщицы косметического отдела местного универмага – ведь это тоже из области чудес, когда в городишке размером с носовой платок красуются  универмаг, супермаркет и очаровательное кафе с фантастическим выбором восхитительных немецких пирожных.

       Одуревшие от душистого кофе и от чистого, настоенного на сосновой хвое, лесного воздуха, мы снова тронулись в путь, и тут же заблудились, хоть заблудиться было практически невозможно  - вполне вероятно, что нас заколдовали загримированные ведьмы из универмага. 

      Заблудившись окончательно, мы вкатились в крошечную деревеньку, семь осененных цветами домиков которой расположились на лесистом склоне, круто сбегающем к бурной горной речушке – и остановились в потрясении. Со стен каждого домика на нас скалились, над нами смеялись, нам угрожали и нас приветствовали лукавые морды чертей и леших всех размеров. Самая большая морда занимала всю, специально под нее побеленную, торцовую стену двухэтажного дома – на макушке у нее красовалась шляпа с пером, во рту дымилась трубка соответствующего размера. Дом оказался итальянским рестораном с весьма разнообразным меню – не чудо ли, в деревеньке из семи домов? Пришлось пообедать.

      После обеда мы отправились дальше по узенькой  – в одну машину, - извилистой дороге, затиснутой между лесной чащей и крутым берегом речушки. Сначала я волновалась – а куда деваться при виде встречной машины? Но постепенно пришла к выводу, что опасность встречи невелика – по дороге никто не ехал, так что даже некого было спросить, куда нас черти несут. Зато присутствие чертей чувствовалось во всем –  то слева,  на лесных прогалинах, то справа, на другом берегу, поминутно  возникали какие-то малиново-красные химеры самых несуразных форм, иногда в виде огромного гриба со шляпкой размером с теннисный корт, иногда в виде вереницы причудливых храмов неведомых религий. А напоследок в поле зрения вплыл огромный, белый, очевидно необитаемый дворец, застывший над зеркально неподвижной водой искусственного пруда, окаймленного цепочкой почему-то горящих среди бела дня дымчатых фонарей.

      Впрочем, белый день вскорости начал склоняться к вечеру и мы задумались о ночлеге – стало уже ясно, что выбраться на шоссе из этой путаницы нам  в темноте даже черти не помогут. И ошиблись - чертовщина опять сработала, великодушно выставив на дорогу неожиданный в этой  глухомани  желтый щит с зазывной надписью «Отель». Наша машина с ревом взлетела по почти вертикальной дорожке в никуда, и оказалась перед игрушечным деревянным домом из детской сказки – стены были коричневые, бревенчатые, этажей было три, и на каждом этаже – по два балкона, по всей длине обсаженные цветами.

      Проснувшись поутру, мы осознали, что навсегда оказались пленниками этого завороженного леса – мы отменили все запланированные заранее маршруты и остались в этом отеле на две недели. А дальше уже пошло-покатилось – помню, мы как-то решили разрушить чары и провести отпуск в каком-то другом райском местечке, но ничего хорошего из этого не вышло, - непрерывно шел проливной дождь, ребенок заболел, хозяйка нас возненавидела, - словом, чары оказались сильнее нас.

      Я попыталась откупиться от заклятья, написавши роман  «Ведьма и парашютист», с закрученным сюжетом которого я бы ни за что не справилась без чертей, но этого оказалось мало. Моя попытка выскочить из  зачарованного плена, удравши в Англию с романом «Полет бабочки», завершилась покорным возвращением в милый моему сердцу лес в романе «Дорога на Сириус».

      И тогда я поняла, что выхода нет, смирилась и огляделась вокруг. Кто они, мои немецкие соседи, обитатели нарядных, утопающих в цветниках домов? Может быть, крестьяне – ведь деревенские жители, не так ли? Ведь в свинарнике возле замка Вилленштейн хрюкают свиньи, а в поле за околицей  топорщится  овес и пасутся ленивые рыжие коровы. Нет, не выходит - наши дамы с модными прическами и накладными ногтями никак не тянут на крестьянок. Значит, горожане? Тоже не выходит – нет в них этой свойственной горожанам стремительной напряженности, этого постоянного стремления перепрыгнуть через время. Они беспечно болтают в супермаркете с кассиршей, в то время, как небольшая  очередь терпеливо пережидает, когда исчерпается начатая тема беседы.

      Мне помогла беззастенчивая реклама одного из здешних ресторанов, сообщающая, что он гордится своей «добротной бюргерской кухней». Вот оно, заветное имя - бюргеры! Пренебрегая привычной ругательной коннотацией этого слова, я догадалась: здешние жители – бюргеры и бюргерши! Причем они нисколько этого не стесняются! Как не стесняются свисающих с их балконов пышных кустов алых и розовых гераней. А нас с детства приучили, что герань – отвратительный символ мещанства.

      Может и впрямь, на бедном подоконнике жалкой комнаты в коммунальной квартире горшок с геранью символизировал нечто отвратное комсомольским сердцам наших родителей. Но здесь, в зеленом обрамлении сосновых ветвей, прозрачные гирлянды розовых цветов чудо как хороши. А ведь вовсе не просто сохранять эти кусты из года в год. Герань не переносит зимнего холода, а значит нужно с наступлением осени снимать с крюков висячие горшки, упаковывать их, каждый отдельно, в нейлоновый мешок с проколотыми дырочками для дыхания и увозить на тележке в специально приспособленный для них погреб, где они будут зимовать, подвешенные на крюках под потолком. Это нелегко – снять, перевезти, упаковать и снова подвесить десятки горшков с геранью, но здешние  бюргерши не боятся физической работы, они не жалеют сил ни на мытье лестниц и тротуаров, ни на уход за геранями.

      Но это не значит, что им чужда жизнь духа. Прошлым летом нам на глаза попалось объявление, приглашающее в католическую церковь – а у нас их две, есть и протестантская! – на концерт местного хора, исполняющего  негритянские Спиричуалз. Мы вспомнили, как несколько лет назад в Париже были потрясены этими Спиричуалз в оригинальной интерпретации негритянской капеллы, и решили пойти послушать, как с этим справятся  «свои». Не забывая при этом, что слово Спиричуалз означает «духовные песнопения».