Эли Бар-Яалом - Нора

• Название: Нора
• Автор: Эли Бар-Яалом
• Жанр: Современная проза

---

Date: 31 March 1994, 23:38

From: [email protected] (Eleonora Pentekosto)

To: [email protected]

Поступила в СолоТранс, должность — «ответственный сотрудник по сбору информации», почти агент 07. Поглядела сеть — действительно, дебильно просто. И электр. почта тоже — посмотрела, как это делает секретарша. Ее тоже Нора зовут, обидно. И адрес занят. Так что… сам видишь.

Март кончается, надеюсь, животное успокоится. Вопит, переживает, под окнами ей коты серенады поют. Не знаю, может пустить — хоть у кого-то будет нормальная семья. Только куда котят девать, ума не приложу.

Марек, я перечитала, и вдруг увидела, что я написала «ты». Можно, я так оставлю? А то…

Марек, СКОЛЬКО ТЕБЕ ЛЕТ? Я не буду бояться тебя и во все готова поверить. Слышишь?

Марек, я написала стишок, посмотри и скажи, что думаешь.

Лилия лилия зонтик мой
я возвращаюсь к себе домой
я возвращаюсь к себе самой
высоколобой
дом мой стоит на верхушке лба
и называется он изба
хоть и имеет форму гриба
или гроба
В доме моем полыхает грипп
жаль не рифмуется с гробом гриб
ходит по дому больной Эдип
с болью в глазницах
нянчит Эдипа больной Эзоп
колотит Эзопа шальной озноб
Эзоп вытирает Эдипу лоб
как в старых больницах

я их утешу своей бедой
я посвечу им своей звездой
я напою их живой водой —
ласковым чаем
если бы не был так крут подъем
если б вода не лилась ручьем
лилия зонтик давай споем
нам полегчает

Вот весь стишок, пиши.

Нора. * * *

Date: 1 April 1994, 00:17

From: [email protected] (Mark Soranskij)

To: [email protected]

Моя дорогая!

Я боюсь сделать Вам еще больнее, и себе, потому что Вы мне дороги не менее, чем, увы, я дорог Вам.

Я родился в 1739 году, в деревне Желязова Воля, близ Сохачева, не очень далеко от Варшавы. Мы — потомственные мебельщики. Отец был зажиточным человеком, мы часто ездили в Варшаву, Краков и даже Вильно. Позже я учился в Вильно, там встретил М.Е., мы поженились в 59 году. Тогда же я и умер в мучениях; правда, за молодостью и влюбленностью ни смерти, ни мучений не заметил вовсе.

Длительное время потом, с 1812 до октябрьской революции, пребывал в Петербурге. Затем в Варшаве. Много путешествовал, неважно. Вернулся в Россию недавно, в 86, по делам совместного предприятия. С тех пор нахожусь в Москве.

Все это суета, не желаю об этом, нудно и заунывно, как притча о Вечном Жиде и прочие фантастичные перепевы того же сюжета в старое и новое время. Уверен, что едва ли сам Вечный Жид с большим омерзением их читает, чем я. А ведь я числюсь любителем фантастики и даже хожу по московским клубам этого направления!

Давайте лучше о стихотворении Вашем. В целом оно произвело благоприятное впечатление. Помешало отсутствие пунктуации: это законный прием в современной поэзии, если он преследует какую-нибудь цель, и если Вы твердо знаете, что это за цель. Еще в стихе выдержан строгий ритм, нo вторая половина второй строфы выпадает из него лишним слогом: чего ради? Эллинские мотивы меня порадовали, хотя не усматриваю связи между фригийским баснописцем и отцеубийцей из Фив. Наконец, начало третьей строфы легко подставляет весь стих под возможное опошление; правда, это можно при лихом замысле проделать почти с любым стихотворением, даже «Зима. Крестьянин, торжествуя» и т. д.

Сумеречная эпистола вышла, нo таково и время.

Марек * * *

Вот какие интересные письма приходят иногда в ночь на первое апреля.

8. Твою мать

Два часа ночи. Потом двадцать минут третьего. И вдруг телефон. Галина застонала, заметалась под одеялом, а Володя, выхваченный прямиком из пресловутой «стадии быстрого сна», вскочил с несвойственной матерной фразой и побежал в прихожую. На самом деле это был вселенский ужас, потому что никакой причины, кромe смерти кого-то из близких, Володя представить себе не мог. В прошлый раз ночной телефон прозвонил по деду Боре, тринадцатого ноября минувшего, девяносто третьего, года.

На пятом звонке Володя, насмерть перепуганный мыслью, что не успеет и страшная новость останется неузнанной, смог добежать до входной двери, нашарить рядом с ней полочку со стационаром беспроволочного телефона, схватить трубку и умчаться к окну, чтобы не мешать Галине — пусть хоть ее минует до утра.

В трубке послышались странные звуки — не то кашель, не то сдавленные мужские всхлипывания. Потом раздался голос. Володя вставлял шепотом короткие реплики, переспрашивал, нo голос говорил не переставая, на одной осипшей ноте, без интонаций, без выражения вообще.

— Володюшка, проснись, тебя Феликс беспокоит. Никакой Феликс, Володюшка, совсем никакой. Ну, я, Маскиль Феликс Абрамыч. Да какой я к черту Соранский — это она Соранская. А я Маскиль. Иврит знаешь? Это ивритская фамилия, типа «Эрудит». Умные предки у меня по папе были. И мама тоже — просто Васильева, русская баба, а не глупее всех папиных евреев.

Ты, это, Володя, не выражайся красиво, я ж тебя матом не ругаю! «Чем обязан честью» — ух ты какой… с честью-то как раз у тебя того, верно? Да не оправдывайся, чтоб тебя, я ж не рогами тебе в глаза тычу! Просто обычная жена была бы — имей на здоровье, может, сам бы поделился! Я человек интеллигентный, лабух я — знаешь, слово такое? Ну и хорошо, что знаешь. А про меня еще лабухи все знали, что я матерного слова ни одного не скажу, хоть я пьяный, хоть я трезвый. А все мама — это она меня научила. Ведьма моя мамуля. Может слышал — Васильева Нинель, вокруг нее все шишки раньше ходили, круче Джуны она. Мертвых, слышь, оживляет, живого проклянет — ляжет и помрет. Болезни тоже — хочет, снимает, хочет — насылает. Наука у нее есть такая.

Ладно. Я к чему маму свою помянул — она мне все рассказала, чтобы я другую мать никогда просто так не называл. Знаешь, ту самую, которую… ну, которую нормальные мужики двести раз в день зовут. Так, мол, говорят, твою мать, да растак, говорят, твою мать. А она от этого сильней становится. Она, слышь, настоящая, мать эта. Она Адаму первой бабой до Евы была. Ну, которые в Библии. Мы-то теперь ни хрена не понимаем из того, что там написано, что здешние пейсатые, что наши там с крестами до пупа. А все правильно написано.

Ты ж посмотри — у Адама с Евой сын-то был, пocлe Каина с Авелем, звать Сиф. Вот от него, вроде, мы все должны происходить, правда? А ты мне скажи, ты наплюй, что третий час ночи: кого он в жены взял, а? Не, эту самую мать он в жены не брал, эта мать всем жена, и тебе жена, если что приснится хорошее — ты понял, да? А вот дочку ее Сиф в жены брал. И не одну, наверное. А потом еще дочки у Адама с Евой были, их мужья тоже этой матери сынки.

О — вот ты и спросил, «от кого». А эта мать от всего залетает. Лучик солнечный в нее посветит — она и залетит, родит кого-нибудь. Травка, букашки — от всех рожает. И от людей, конечно. Даже от баб, хотя хрен один знает, как это у нее получается.

Голос в трубке закашлялся.

— Володюшка, слышь? Погоди, скоро закончу. Ребята у этой матери при таком раскладе тот еще вид имеют, на человека непохожие они. Но в те времена какой был выбор — или на своей сеструхе, или на вот таких. А всем хотелось. Вот так-то мы, Володюшка, от этой матери и произошли все.

Голос помолчал.

— Все-все, слышь, кромe Каина — он один остался без капельки крови этой матери. А потом был всемирный потоп, тоже история — ученые копали-копали — ничего не выкопали, одни сказки рассказывают по всему свету; нo обману не может быть, раз все подряд говорят. Был ковчег, их там до чертиков набилось, а когда они вышли — только между собой жили. Так что мы все равно от этой матери происходим, нo — как это говорят? — от избранных особей, да, по-ученому? Ты смотри-ка, я тоже по-ученому могу.

А вот сейчас я тебе расскажу, какое это к нам с тобой касание имеет. Был у этой матери сын. Их у нее миллионы были, а ей этот приглянулся. Большой был, круглый, пухленький. Царем работал, слышь, тут, в Израиле, до потопа еще, в городе Иерихоне — это который арабы себе забирают сейчас. Вот она, мать такая, согрешила с сынком своим. И родилась у ней угадай кто? Ну и не гадай. Магда наша с тобой у нее и родилась.

Тут матери этой по рогам и врезали. У нее, слышь, уговор был — ну, знаешь с кем, — мол, ко всему, к чему хочешь, приставай, а родных детей не тронь. Добро бы внуков-правнуков — не уследишь, а чтобы от собственного сына семечки щелкать — это грех, это чересчур.