Эли Бар-Яалом - Нора

• Название: Нора
• Автор: Эли Бар-Яалом
• Жанр: Современная проза

---

Тут матери этой по рогам и врезали. У нее, слышь, уговор был — ну, знаешь с кем, — мол, ко всему, к чему хочешь, приставай, а родных детей не тронь. Добро бы внуков-правнуков — не уследишь, а чтобы от собственного сына семечки щелкать — это грех, это чересчур.

Крупно она, значит, получила, теперь она вроде есть, нo не видно ее вовсе, и детки у ней типа как невидимые. А сына ее, царя, Ерах звали, поэтому и город Иерихон: вот, его тоже наказали. Стал он пухнуть, пухнуть, круглеть, слышь — возьми, глазы подними: видишь, луна? — это он и есть. Растолстел до ужаса, как шестая часть земного шара стал. Как Союз наш Советский, значит, до перестройки. Теперь вокруг Земли кругом ходит, на него парочки глазеют, астронавты-космонавты ботинком морду топчут. Морда-то видна, слышь, глазки да рот с носом… Тесть мне, выходит, по закону. У красавицы нашей в паспорте отчество прямо написано: Ераховна. Имен она себе, думаю, двести переменяла, а папашу уважает, признает. Она же, слышь, мужиками промышляет, потому что ущербная энергетика у ней.

Гены, не гены — уж не знаю, какие там гены у этой матери и ее сыночка, слышь — а вот попорченный ребенок получился. Красивая, верно, умная вроде, а в голове одно: поймать мужика за — ну, ты понимаешь, за что, да? — и присосаться. Ей от этого сытно, а у мужиков нормальной жизни нет больше: из них упыри делаются, клыки заводятся: за то, что Магде нашей дались, им теперь всю жизнь кровь нужна, живая. Вот как Дракула из фильма, знаешь, да? Так она мне все сама рассказала, был такой румын богатый много лет назад, о нем разные сказки сочиняли, так и фильм получился. А Магда женой была у того румына. Еще вот у Шекспира, помнишь, Гамлет, который короля Шотландии убил, потому что жена подучила? Она та самая леди Гамлет и была. Или вот я — не было бы у меня умной мамули, я бы уже упырем ходил. Кровь бы сосал. А так водку сосу. Я тоже колдовать умею, и водка меня спасает. А ты, мужик, не пей водку, ты беги от красавицы поскорей. Я с ней угроблюсь, мне она ничего не сделает. Мне никто ничего не сделает, хоть ты чего.

В трубке послышалось бульканье жидкости.

— Ты, Володюшка, на меня не сердись. Я тебе к добру говорю. Можно, конечно, и упырем быть, и хорошим человеком оставаться; нo трудно, я бы не смог. Я вот старого мужа Магдиного в Москве встречал, поляка, он мне рассказывал: он в войну у немцев кровь сосал, под оккупацией. А потом разных гопников, шваль там разную потреблял, значит. Ну, это по закону, конечно, выходит самосуд, нo тут с голодухи вообще удивительно, что думаешь про такое. Ты вот корову ешь, свинюху там — ну, ты у нас еврей неверующий, свинюху ешь, да? — ты ж не проверяешь, какая она была, там, грешила, кабану своему рога наставляла, или, наоборот, честно себе жила, по-свински? А он проверяет, значит, честный мужик. А с Магдой он лет двести жил, тo они расставались, тo опять сходились. Знаешь почему? А угадай! А он ее любит. Любит, понимаешь, потому что она хоть и шлюха позорная, хоть и древняя, как не знаю что — а ведь баба-то хорошая, умница ведь. И я ее люблю, поэтому и пропаду с ней. А ты не зависай. У тебя жена есть. Не нравится жена — бросай ее, заведи другую, третью. А Магду не тронь. Вот.

Володя что-то зашептал в трубку.

— Ну, не веришь — живи как умеешь. Я как лучше хотел. Ну, ты астрономией увлекался, подумаешь. А я в кружок авиамоделистов ходил, знаешь, как здорово? Девятьсот миллионов лет как минимум луна вращается? Ну, значит, столько лет нашей красавице. Я подробно не знаю. Если интересно, можешь Магду спросить, она все тебе расскажет. Как первое? Да, точно, первое апреля. Ты что, Володька, думаешь, я совсем спятил, тебе на первое апреля такое ночью устраивать? Ладно, будь здоров, голову только раскрути, подумай немножко. Пока!

Тихо в прихожей Володя вешает трубку и стоит у двери. Тихо на кухне вешает трубку второго телефона Галина и бесшумно проскальзывает в спальню, под одеяло. Через десять минут туда возвращается Володя. И продолжается ночь.

9. Ангел над «Титаником»

Date: 27 April 1994, 11:23

From: [email protected] (Mark Soranskij)

To: [email protected]

Хозяюшка!

Отвечаю сразу на твои письма от 18.4 и 21.4, благо в последние дни был в отъезде, а точнее — в отлете. Ты уж не сердись на меня — все ищу приключений на изрядно потрепанную свою задницу, а они требуют приготовлений. Феноменальная способность к быстрому передвижению, приобретенная мной в результате пагубного общения с М.Е., сокращает путь, нo хлопоты уменьшает ненамного — разве что без паспортного контроля обхожусь. За эти 10 дней где я только не побывал! Вот ты сейчас и думаешь: «всюду побывал, а у меня не бывал». Правда, Норонька, ты подумала так? А ведь чуть не каждую ночь я стоял под семиэтажкой на Ивановском, во внутреннем дворе, и глядел в твое окно, как старый дурак. Пожалуй, «старый дурак» ко мне уже не подходит, «древний идиот» звучит куда более незыблемо и устрашающе. Когда вокруг точно не было ни живой души, я взлетал к четвертому этажу и заглядывал, каюсь, в твою спаленку. Все, что открывалось мне — замерзшая левая ступня, выбивающаяся из-под одеяла, дa груда одежды, сваленная в углу. Еще кошка твоя пробуждалась и глядела в меня, прищурясь, всевидящим змеиным оком; тут смелость моя кончалась, и я убирался восвояси с космической скоростью, пуще всего на свете боясь твоего пробуждения.

Если бы ты проснулась и наши взгляды встретились, окно не удержало бы меня, и мы оказались бы вместе. Наступило бы счастье великое; нo затем ты проклинала б меня вечно за то, что обрек тебя на нескончаемое полубытие вместо человеческой жизни; ровно как М.Е. — меня самого. Я потому все эти годы к ней и возвращался, что боялся полюбить живую женщину и сделать из нее чудовище. Иногда я искал успокоения от моей мучительницы в обьятиях женщин, уже испорченных другими, менее осторожными, отставными мужьями М.Е.; в Петербурге минувшего столетия я знал лишь одну такую — Агафью Родионову. Она была добра и честна, нo характерами и воспитанием мы с ней чересчур разнились.

Чего я тебя стращаю понапрасну, дубина я стоеросовая? Лучше светлым воспоминанием того времени поделюсь.

Очень помогла мне дружба с Еленой Петровной Ган, неутомимой путешественницей, доброй и мудрой женщиной, замечательным мыслителем и оккультным философом. Попросту, была Елена Петровна неплохою ведьмой, потому и не угрожали ей пакости да страсти, которые я тебе с наслаждением описал по глупости своей. Пользуясь положением замужней женщины, она шныряла по всем уголкам планеты, и я иногда имел честь сопровождать ее в этих шныряниях. В браке она состояла лишь формально (с неким Н. Блаватским, чиновником), и сердце ее было не менее свободно, чем мое (я также формально числился супругом М.Е.).

К сожалению, весной 91 года (не нашего, увы, а того века) она отправилась в последнее путешествие. Это случилось в Лондоне, и я узнал об этом слишком поздно.

Тут мы и дошли до твоих вопросов об исторических знаменитостях. Начну с главного: видел я Пушкина, даже не один раз — нo лишь издалека. Слышал, что он талантливый поэт. Сейчас, узнав такое, я бы побежал знакомиться, нo тогда я был иным. Такого понятия, как поэзия по-русски, я представить себе не мог; сильно увлекался лордом Байроном, и наивно полагал, что при таком гении ни один Пушкин, Ружьев или Мортирин не сможет и полы вытирать. Теперь мне за себя очень стыдно. Вообще из той плеяды я сдружился всего с одним человеком, которого встретил совершенно случайно, по мебельным делам: отважным и озорным бастардом Александром Полежаевым. Вот было бы украшение для русской литературы! Ан нет — сгинул в Христовом возрасте, в тюрьме, от чахотки. Ныне почти всеми забыто его имя, а жаль.

Опять на грустное скатились. Из твоего списка титанов видел Чехова, присутствовал на вечере, где он читал рассказы. Я тебе хотел напомнить про его Перекладина, когда разбирал стихотворение, что ты мне послала 31.3; нo побоялся обидеть. Тоже жертва туберкулеза. Кстати, пару лет назад я придумал фантазию, в которой эта болезнь была излечима в девятнадцатом веке. Тогда бы мы имели 10-томник сатиры Полежаева, а восьмидесятилетний доктор Чехов, автор многих гениальных романов и единственный дважды Нобелевский лауреат по литературе, лечил бы больных в осажденном Ленинграде… Впрочем, тогда он, наверное, умер бы от голода.

В чем первопричина нашей суеты, нашего непокоя? Я убежден, что мы — орудия, но орудия в возвышенном смысле. Как может человек претендовать на независимость и самостоятельность, если он выполз из чрева другого человека, а зачат третьим? Даже самый отъявленный материалист признает свое родство с животным миром, хотя бы по Дарвину; а раз так, тo и неверующим должно быть ясно, что мы — работающие элементы машины бытия. Мне бы хотелось понять свое место в этой машине, чтобы лучше выполнять свою роль. Все мои искания приключений, все эксперименты над собою — все ради этого. Я верю, что не трачу праздно свои силы: без понимания нет настоящей любви, а без любви нет никакого действия.