Сергей Есин - Смерть титана. В.И. Ленин

• Название: Смерть титана. В.И. Ленин
• Автор: Сергей Есин
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-012003-6, 5-271-04182-4

Книга известного современного писателя Сергея Есина представляет собой, по словам автора, "первый психологический роман о жизни Владимира Ильича Ленина (преимущественно в форме гипотетических монологов главного героя и ближайших его соратников), гениальность которого, отрицаемая в наше постсоциалистическое время, будет подтверждена потомками".

---

За год с лишним, проведенный в тюрьме, написано было немало: проект программы партии, между прочим, самый первый проект — здесь не должно быть путаницы с «Первым проектом программы русских социал-демократов», изданным в 1885 году группой «Освобождение труда». Была написана брошюрка для рабочих «О стачках», потом «Объяснение программы» партии — по объему это значительно больше самой программы, — я вообще люблю писать, макать перо в чернила, люблю бумагу, мысли, бегущие одна за другой, мне это доставляет физиологическое удовольствие. Здесь же, в тюрьме, было написано и благополучно переправлено на волю несколько листовок, сообщение о провокаторе Н. Михайлове, от «дружбы» с которым я предупреждаю оставшихся на свободе членов «Союза борьбы», здесь была начата и книга «Развитие капитализма в России».

Тюрьма и ссылка — это прекрасное место для интеллектуальной работы. Томище «Капитализм в России», с огромной подготовительной работой, таблицами, с безбрежным статистическим материалом, мне бы никогда не одолеть без жестокого распорядка дня и отгороженности от быта, от разговоров, от заработка на хлеб, которые внезапно и насильственно дала тюрьма.

Собственно, ожидать этого ареста мне следовало бы давно, потому что, несмотря на довольно серьезную игру в конспирацию, мы, социал-демократы, начавшие беспрецедентную борьбу с режимом, имели дело с очень неплохим и, главное, регулярно и достаточно финансируемым ведомством полиции. Кстати, не самым дурно работающим учреждением Российской империи.

Известная пословица о веревочке, которая рано или поздно заканчивает виться, справедлива и для революционеров. Судя по всему, я привез за собой «хвост» из своего первого в 1895 году путешествия за границу. Как мальчишка, обрадовавшийся прекрасной поездке, осуществлению всех своих желаний, главным из которых были, конечно, встреча и знакомство с легендарным Георгием Плехановым и не менее легендарной Верой Ивановной Засулич. А посмотрев Германию, Австрию, Швейцарию и Францию, я решился на легкомысленнейший шаг — взял в качестве курьера чемодан с двойным дном, чтобы привезти на родину немножко свежей марксистской литературы и начинавший входить в моду множительный аппарат мимеограф. Мы, революционеры-подпольщики, такие умные, опытные, изобретательные, а туповатые жандармы и таможенники о возможности провозить что-то между стенок чемодана, видите ли, даже и не подозревали! Перевернули на таможне чемодан кверху дном. Прищелкнули многозначительно пальцем, вслушиваясь в эхо, но почему-то отпустили. Может быть, все же не влип? В Петербурге посылку передал адресату вроде бы без всяких осложнений. В прекрасном настроении уехал в Москву к родным. Я, дескать, от бабушки ушел, я от дедушки ушел.

Много раз потом у меня возникало ощущение — следят. Но зрение было в то время хорошее, ноги проворные, неимоверные откалывал с сыщиками номера. Помню, один такой жандармский страдалец во вполне буржуазном котелке обнаружился в воротах доходного дома. Старый знакомый обязательно захотел узнать, куда я направляюсь. А мне очень не хотелось сдавать эту квартиру, да и вообще кто — кого, да и где наша когда-нибудь пропадала. Я мгновенно залетел в подъезд этого же дома и из окна на лестничной клетке над дворницкой, хохоча, наблюдал, как заметался филер. Казалось, игра будет продолжаться вечно. Не пойман, как говорит мещанский апокриф, не вор. Поймать надо было с поличным.

Но у охранки были более актуальные планы, чем игры в кошки-мышки с революционерами. Это были достаточно серьезные ребята. Оказалось, отпустили на таможне вместе с чемоданом, с литературой, а потом настойчиво и скрупулезно начали пасти. И на первом же допросе в доме предварительного заключения намекнули, что, возможно, поинтересуются судьбой приехавшего со мной из-за рубежа чемодана. Вы, значит, милейший, говорите, что оставили чемодан, вернувшись из-за границы, у родных? А что, если этот чемодан объявится в чужих и не вполне лояльных к правительству руках? Будет ли, по-вашему, считаться это доказательством вашей предосудительной деятельности? Крупской из-за этого чемодана даже пришлось ехать в Москву к моим родственникам, чтобы в случае необходимости сговориться о показаниях и попытаться добыть в магазине у «Мюра и Мерилиза» подобный чемодан. Если, дескать, потребуют предъявить чемодан, то можно будет предъявить. Мысль для дипломированного юриста, присяжного поверенного непростительная. Стыдоба: мальчишеская беспечность и глупость. Или я тогда еще не знал, что вождю и руководителю не следует так рисковать и заниматься мелкой революционной поденкой? Или я тогда не ощущал еще себя идейным лидером и вождем?

Впрочем, тогда лидер был в единственном числе — Плеханов. Тот бесстрашный революционер, 20-летний студент Горного института, который, может быть, первым в России на сходке возле Казанского собора в декабре 1876 года — мне шесть лет — публично, при стечении сотен людей, сказал о революции. Редчайшая смелость, поразительное личное бесстрашие. Он тогда говорил не только о революционных идеях Николая Чернышевского, еще отбывавшего ссылку — это было 6 декабря, Николин день, — но и о декабристах, о петрашевцах, напомнил о великих предшественниках — Пугачеве и Разине. Возле колонн Казанского собора были сказаны слова, которые не забудет Россия. Мы многое умеем забывать и забываем, но этого забывать не следует. 20-летний бесстрашный мальчик говорил:

«Мы собрались, чтобы заявить здесь перед всем Петербургом, перед всей Россией нашу полную солидарность с этими людьми; наше знамя — их знамя, на нем написано: земля и воля крестьянину и работнику. Вот оно. Да здравствует земля и воля!»

Эта речь вошла в легенды русского освободительного движения. Интересующемуся историей Отечества следует запомнить и это название первой, наверное, революционной организации в России — «Земля и воля».

В сознание демократически настроенной публики навсегда вошла личность оратора, проявившего, несмотря на молодость, редкую политическую зрелость и мужество. Но грандиозность этих слов, сказанных в самом центре столицы русского самодержавия, подчеркивал еще и знаменательный факт: на последних словах речи над толпой, окруженной жандармами, взметнулось красное знамя. История сохранила и сохранит и имя 16-летнего рабочего-текстильщика Якова Потапова с фабрики Торнтона. Именно его подбрасывали вверх товарищи, чтобы вся площадь видела красное знамя, которое этот мальчик держал в руках. Белой тесьмой на знамени были выложены все те же слова — «Земля и воля». (Кстати, именно там был арестован землеволец Боголюбов — партийный псевдоним студента Емельянова, — а за найденный у него револьвер жестоко избит полицейскими. Самое обидное, что «как важного пропагандиста» товарищи не пускали его на демонстрацию, он пришел под конец, чтобы узнать, чем она завершилась, и фактически лишь за ношение оружия получил 15 лет каторги. По версии, распускаемой, очевидно, сентиментальными барышнями, так для себя объясняющими героический порыв Веры Засулич в защиту униженного человеческого достоинства незнакомого ей Емельянова, он покончил с собой после издевательской экзекуции в тюрьме. Однако документы говорят, что он был жив еще с десяток лет после сурового приговора и умер в Казани в больнице для душевнобольных. Бывают же такие скрещения судьбы — кому идти от Казанского собора в Петербурге до казанской психушки, а кому от Ипатьевского монастыря в Костроме до екатеринбургского дома Ипатьева.)

Услышанного в свое время о Плеханове от старших товарищей я никогда не забывал. И вот теперь этот знаменитый эмигрант, улизнувший, чуть позже Веры Засулич, от Шлиссельбурга и Петропавловки и обосновавшийся в Швейцарии, начал из своего прекрасного далека планомерную борьбу с родным царским правительством. Отдельный разговор — беспрецедентная эволюция Плеханова от народника и террориста в сторону учения Маркса. Он стал в русском освободительном движении, быть может, самым большим его знатоком и самым последовательным и убежденным его, до грубого начетничества, учеником. Но, впрочем, это впоследствии. Тогда, в апреле 1895-го, я в первую очередь ехал к нему. У меня был некий план.

Кажется, как недавно все это было. Весна, апрель, легкий багаж, в кармане заграничный паспорт, на который все же наконец-то расщедрилось родное правительство. Первое заграничное путешествие, но Россия — родина. Я писал с дороги матери, сначала из Германии, о том, что мой немецкий, который культивировался у нас в семье, оказался совсем швах, я понимал немцев с величайшим трудом, лучше сказать, не понимал вовсе. А потом — из Швейцарии, завороженно, как теленок, впервые выбежавший на лужок, весь путь простояв у окна вагона, и безвкусно, от восторга стертыми словами, не умея и стесняясь, чтобы не подумали, будто я рисуюсь, тем не менее не без патетики описывал альпийские красоты. Впрочем, мы, Ульяновы, народ прагматичный и вслед за красотами, кажется, в моем письме шли тамошние цены…