Андрей Колганов - Жернова истории. Ветер перемен

• Название: Жернова истории. Ветер перемен
• Автор: Андрей Колганов
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2013

Идет уже второй год пребывания нашего героя в прошлом, и пока ему удается счастливо избегать роли песчинки, раздавленной жерновами истории. Пришлось, правда, некоторое время побыть безработным, но и тут вроде бы обошлось — наступивший 1925 год Виктор Осецкий встречает на новом месте работы. Да и интриги, в которые он вляпался по собственной неосторожности, хотя и закрутились в тугой узел, пока не стоили ему головы. Больше того — герой изо всех сил пытается, чтобы в СССР поднялся ветер перемен. Однако изменить вращение тяжеленных жерновов истории трудно: неумолимо надвигается схватка в партийных верхах и, не полетят ли в результате все расчеты нашего героя вверх тормашками, предсказать невозможно…

---

Так, похоже, цель где-то рядом. Лида, кстати, тоже «срисовала» эту парочку и шарит глазами поблизости. Мне первой в глаза бросилась физиономия Карла Радека — не узнать его было невозможно. Всклокоченная шевелюра, густые бакенбарды, круглые очки, трубка… Прожженный циник, талантливый и остроумный журналист. А рядом кто, в гимнастерке, как и многие здесь? Неужели Фурманов? Во всяком случае, очень похож. Кто же еще там, за их столиком?

В этот момент человек, сидевший к нам спиной вполоборота, видно, почувствовав взгляд, оборачивается. Вот и пришли. Это же Артур Евгений Леонард Фраучи. Он же Артур Христианович Артузов, начальник КРО ОГПУ.

Подхожу к столику:

— Здравствуйте, Дмитрий Андреевич! — протягиваю ему руку. — Давно мечтал познакомиться с автором «Красного десанта» и «Чапаева» (чуть не ляпнул вместо «Чапаева» про «Мятеж», в последний момент смекнув, что он, возможно, и не вышел еще из печати). Позвольте представиться: Осецкий, Виктор Валентинович, работник ВСНХ.

Фурманов, чуть помедлив, внимательно смотрит на меня, потом встает из-за столика и пожимает протянутую руку:

— Будем знакомы! Хотите, присоединяйтесь к нам, вместе со спутницей.

— С удовольствием! Позвольте мне ее представить: Лагутина, Лидия Михайловна. Недавно окончила Коммунистический университет. Хотя я старый партийный волк, а она пока лишь комсомолка, это скорее она мой идеологический стержень, чем наоборот. Можно сказать, мой персональный комиссар! — Лида с ухмылкой пытается пихнуть меня своим острым локотком в бок, я отскакиваю чуть в сторону и с некоторым смущением оглядываюсь:

— Да тут ведь ни одного свободного стула не разыщешь! — разочарованно развожу руками.

— Это мы устроим! — восклицает молодой человек лет двадцати пяти и срывается с места, выскочив на лестницу, ведущую в бельэтаж.

— Может, познакомите меня пока с остальными? — спрашиваю Фурманова.

— Да, конечно! — спохватывается тот. — Вот это Юра Либединский, тоже политбоец, как и я, хотя Гражданскую почти и не захватил. Уже две книги написал, и Воронский в «Красной Нови» его хвалил.

Пожимаю руку человеку, лет на шесть-семь моложе тридцатитрехлетнего Фурманова

— А это… — поворачивается Фурманов.

— А с Карлом Бернгардовичем я уже довольно хорошо знаком, хотя и виделись мы мельком. Мы с ним оба удостоились одной чести, — побывать в германских тюрьмах. Однако встретиться нам не довелось. Когда он приехал в Германию, я был на лечении в Хадерслебене (в Северном Шлезвиге, еще не отошедшем тогда к Дании), где меня и арестовали после начала январских боев 1919 года в Берлине.

— Точно! — восклицает Радек. — Вы тогда работали в Гамбурге, если я ничего не путаю.

— Не путаете.

— Да, мне тогда, после убийства Карла Либкнехта и Розы Люксембург, лишь каким-то чудом удавалось держаться на свободе, но в феврале меня все же загребли в тюрьму. Я уже чувствовал, что над моей шеей занесен топор, особенно, когда девятого марта арестовали Тышку и уже на следующий день застрелили. Однако как-то обошлось…

— Меня-то им пришлось уже в марте перевести под надзор в санаторий, а в апреле было решено депортировать в Россию, — все-таки статус дипломата какую-то роль сыграл. Хотя выпустили в РСФСР только в начале июня. А вас ведь продержали в Моабите до конца года? — полуутвердительно спрашиваю Карла.

— Моабит был не самой веселой страницей в моей биографии… — протянул Радек. — Впрочем, — спохватился он, — не будем устраивать вечер воспоминаний. Разрешите вам представить…

Но Артузов предпочел представиться сам:

— Артур, — коротко произнес он, отвечая на рукопожатие. Хотя он был ровесник Фурманова, но выглядел явно старше из-за сильной проседи в волосах, да и бородка не делала его моложе.

В этот момент к нам подошел тот молодой человек, что так резво отправился за стулом.

— А это Вацлав Сольский, молодой, но уже способный журналист, — аттестовал его автор «Чапаева».

— Ну что, Вацек, будем знакомы. Меня зовут Виктор Осецкий, — протягиваю ему руку, он ставит стул на пол, отвечает на рукопожатие, затем начинает оправдываться:

— Мне в МАППЕ только один стул удалось реквизировать. И тот с боем вырвал!

— Ладно, — машу рукой, — как-нибудь пристроимся. И познакомьтесь с моей спутницей: Лида Лагутина.

— Очень приятно, Вацек, — раскланивается с ней Сольский.

Делать нечего, и мы с Лидой, под улыбки всей честной компании, устраиваемся на одном стуле. Оглядываюсь уже внимательнее, стараясь не сосредоточиваться на одном Артузове. Но даже и мимолетного взгляда достаточно, чтобы составить о нем первое представление. Коренастый, широкоплечий крепыш с очень сильно развитой мускулатурой. Крупная, лобастая голова, брови с изломом, коротко подстриженные усы и бородка клинышком. Френч военного образца, но без знаков различия, застегнут на все пуговицы. На столе перед ним — ни водки, ни пива, ни вина. Впрочем, и остальные тоже обходятся без спиртного. Необычная черта для здешней публики.

Когда мы устроились, Либединский заговорил с Радеком, видимо, продолжая беседу, которая шла здесь до нашего появления:

— И все же, Карл Бернгардович, почему же у вас тогда, в 1923 году, провалилось дело в Германии? Ведь вроде бы дело шло к революции, там были наши опытные кадры — и все вдруг сорвалось? Чего вы не учли?

Радек изобразил кривую улыбку:

— Вы не знаете специфики работы в Германии. Многие наши представители тоже не знали этой специфики, и нередко немецкие товарищи ставили их прямо в тупик. Вот, помнится, был такой случай с одним из наших военных инструкторов в провинциальном германском городке. Он там обучал местных коммунистов, как надо захватывать железнодорожную станцию. Он им говорит: «Как только из центра будет получен условный сигнал о начале революции, вы должны послать на вокзал заранее подготовленную группу из двадцати вооруженных товарищей. Оружие должно быть спрятано, и эти люди, как обычные встречающие, идут в кассу, покупают перронные билеты, проходят на перрон, а затем, при помощи товарищей-железнодорожников задерживают на станции все поезда».

— Немецкие товарищи, — продолжал Карл, — сказали, что это очень хороший и правильный план. «Но, — спросили они, — как же нам быть, если кассира, продающего билеты, именно в этот момент не окажется за окошком кассы? Вдруг он, в виду начинающихся революционных событий, испугается, и уйдет со своего рабочего места? Ведь не можем же мы пройти на перрон без перронных билетов — это ведь было бы противозаконно!».

Присутствующие посмеялись. Радек умело уводил их от серьезного разговора своими анекдотами. Поговаривали, что большинство советских (да и антисоветских) анекдотов, которые тогда ходили по Москве, сочинены именно им.

Пока все смеются, еще раз осматриваю зал. Сквозь папиросный дым, витающий над столиками, видны разнообразные типажи посетителей этого заведения. Тут и писательско-поэтическая братия, и субъекты, на которых крупными буквами написано их нэпмановское происхождение, и советские служащие — от низших до высших, и дешевые проститутки, и холеные дамы — подруги нэпманов или высокопоставленных совслужащих. Но эти последние как раз весьма редко попадаются на глаза. Гораздо больше «прилипал», которые толкутся около писательских и поэтических компаний, в надежде, что когда какой-нибудь нэпман примется угощать знаменитостей, то и им что-нибудь по случаю перепадет.

Тем временем Радек начинает новый анекдот про германских коммунистов. А впрочем, кто его знает, — это вполне мог быть и действительный случай. Во всяком случае, Карл Бернгардович уверял нас, что вот эту историю он не придумал.

— Один из наших журналов осенью 1923 года решил выпустить специальный номер, посвященный революционным событиям в Германии, — начал Радек. — Его редактор обратился ко мне с просьбой достать для этого номера рисунки и карикатуры, сделанные самими немецкими товарищами. Я, в свою очередь, обратился к одному из своих знакомых, — видному члену германской Компартии, — с просьбой заказать такие рисунки у своих товарищей, коммунистических художников. Просьбу тот, конечно, выполнил, но потребовал для себя весьма крупного гонорара в долларах, за, как он выразился, «организационную работу». Проще говоря, пожелал содрать с меня посреднические комиссионные!

Радек всплеснул руками и замолчал, держа театральную паузу.

— И как, слупил он с вас деньги? — не выдержал и поинтересовался Фурманов. Радек ухмыльнулся не без самодовольства и пояснил:

— Долларов я ему, конечно не дал. Он был очень недоволен. Пришлось ему заявить, что если бы Москва стала платить каждому немецкому коммунисту за малейшую услугу, то вся германская революция сделалась бы для нас крайне нерентабельным предприятием. Не уверен, что он понял иронию, заключенную в моих словах — было очень похоже, что он принял их за чистую монету! — Тут Радек захохотал, заражая своим смехом и окружающих. Отсмеявшись, он добавил: