Андрей Колганов - Жернова истории. Ветер перемен

• Название: Жернова истории. Ветер перемен
• Автор: Андрей Колганов
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2013

Идет уже второй год пребывания нашего героя в прошлом, и пока ему удается счастливо избегать роли песчинки, раздавленной жерновами истории. Пришлось, правда, некоторое время побыть безработным, но и тут вроде бы обошлось — наступивший 1925 год Виктор Осецкий встречает на новом месте работы. Да и интриги, в которые он вляпался по собственной неосторожности, хотя и закрутились в тугой узел, пока не стоили ему головы. Больше того — герой изо всех сил пытается, чтобы в СССР поднялся ветер перемен. Однако изменить вращение тяжеленных жерновов истории трудно: неумолимо надвигается схватка в партийных верхах и, не полетят ли в результате все расчеты нашего героя вверх тормашками, предсказать невозможно…

---

Радек всплеснул руками и замолчал, держа театральную паузу.

— И как, слупил он с вас деньги? — не выдержал и поинтересовался Фурманов. Радек ухмыльнулся не без самодовольства и пояснил:

— Долларов я ему, конечно не дал. Он был очень недоволен. Пришлось ему заявить, что если бы Москва стала платить каждому немецкому коммунисту за малейшую услугу, то вся германская революция сделалась бы для нас крайне нерентабельным предприятием. Не уверен, что он понял иронию, заключенную в моих словах — было очень похоже, что он принял их за чистую монету! — Тут Радек захохотал, заражая своим смехом и окружающих. Отсмеявшись, он добавил:

— Впрочем, я уверен, что денежки за это дело он все равно получил, слупив комиссионные — раз уж не удалось взять их с меня — со своих приятелей-коммунистов.

— Прошу прошения, — вступаю в разговор, когда смех окончательно затих. — Вы не подскажете, а где тут у вас расположены удобства…

Вацек Сольский порывается встать, но его опережает Артузов:

— Сидите, сидите! Я тут с краю, мне будет удобнее, — и, обращаясь уже ко мне, — пойдемте, покажу!

Мы покидаем прокуренный зал ресторана, и я получаю возможность глотнуть относительно свежего воздуха.

— Артур Христианович, где тут можно спокойно поговорить? — сразу беру быка за рога.

— Пожалуй, можно пристроиться на лестничной площадке, — он поднимает голову вверх. — Всех поднимающихся или спускающихся будет хорошо видно.

Поднявшись по лестнице, встаем у окна.

— Виктор Валентинович, зачем вы вмешиваетесь в дела, которые вас не касаются? — голос его мягок, даже полон сочувствия к собеседнику. — Тем более, что все ваши потуги скомпрометировать Генриха совершенно безрезультатны. Он очень исполнительный работник и высоко ценится нашим руководством.

— Вы полагаете, что действия, наносящие ущерб интересам Советской Республики, меня таки никаким боком не касаются? — стараюсь говорить тихо, но не без язвительности. — Или партийный Устав для нас уже пустая бумажка?

— Вот только не надо, Виктор Валентинович, изображать из себя Святого Георгия в белых одеждах, сражающего копьем змия коррупции! — слегка морщится Артузов. — Вы, судя по всему, неглупый человек, и понимаете, что ради достижения результата можно и закрыть глаза на некоторые… побочные эффекты.

— Это я понимаю, — киваю в ответ, — и готов предпочесть человека, который делает дело и добивается результатов, при этом несколько расширительно трактуя возможности наполнить собственный карман, тому, который со всех сторон святой, но в деловом отношении никуда не годится.

Начальник КРО некоторое время молчит, провожая взглядом человека с длинными, до плеч, волосами, в потертом на локтях бархатном пиджаке, с бабочкой, поднимающегося из ресторана наверх, в бельэтаж. Когда тот скрывается из глаз, он по-прежнему негромким голосом осведомляется:

— Раз так, почему же вы столь невзлюбили именно Генриха Григорьевича? Ваши мотивы мне совершенно непонятны.

— Не надо со мной играть в непонятки, пожалуйста! — стою, скрестив руки на груди, и демонстрирую оскорбленную невинность. — Вы ведь не допускаете Ягоду до своих оперативных игр? — Увидев, как вскинулся Артузов, поднимаю руку в предостерегающем жесте:

— Не надо мне ничего объяснять! Ваши дела — это ваши дела, и знать я о них ничего не желаю. Но неучастие Ягоды в них — это факт, который вы отрицать не сможете.

Артузов насуплено молчит. Молчу и я, предоставляя возможность весело сбегающему вниз по лестнице парню лет двадцати, в поношенной гимнастерке, миновать нас. Затем продолжаю, переходя почти что на злобное шипение:

— Так какого же черта вы тогда подставляете своих людей для прикрытия темных делишек разных порученцев Ягоды?!

Артур Христианович срывается с места, и начинает своей пружинистой, летящей походкой выписывать по площадке плавные кренделя, заложив большой палец правой руки за борт френча.

— Генрих Григорьевич — мой непосредственной начальник. Я не могу не выполнять его поручений, — бросает он.

— Любых? — интересуюсь, не скрывая сарказма.

— Считаю для себя абсолютно невозможным интриговать против своего руководителя! — выпаливает Артузов.

— Вам что, бюрократическая иерархия важнее интересов дела?

— Без строгой дисциплины и соподчиненности в нашем деле невозможно! — парирует он.

— Демагогией прикрываетесь? — стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно более угрожающе. — Вам что, невдомек, что люди Ягоды компрометируют себя не только с точки зрения советских законов? Тут они уверены, и не без оснований, что зампред ОГПУ их прикроет. Они компрометируют себя с точки зрения законов страны пребывания! А тот же Лурье? Он лезет на совершенно не подходящий для сбыта бриллиантов — тем более нелегального! — германский рынок, и при этом сделано все, чтобы на нем самыми крупными буквами было написано «Я из ОГПУ!». Это же готовые крючки для шантажа и вербовки! — Перевожу дух, и продолжаю напирать на Артура Христиановича:

— Вам что, невдомек, что эти людишки не допущены к каким-либо мало-мальски значимым секретным сведениям? Сами по себе они пешки, но обладающие связями. И откуда тогда их вербовщики будут выдаивать секретную информацию, позвольте вас спросить?! — Махнув рукой, бросаю:

— Можете не отвечать. А вот подумать над моими словами — не только как коммунисту, но и, в особенности, как начальнику КРО — очень советую!

Не давая Артузову опомниться, задаю вопрос:

— И, все-таки, где же тут туалет?

Едва задав этот вопрос, успеваю заметить мелькнувшую на лице Артура Христиановича мимолетную улыбку, и запоздало прикусываю себе язык. Надо же так проколоться! Ведь это слово начнет входить здесь в обиход лет через десять, а то и позже. Впрочем… Ничего страшного в этом, вроде бы, и не усматривается. О чем может подумать начальник КРО? О том, что Осецкий решил пококетничать новомодным иностранным словечком, подцепленным за границей? Пожалуй, других вариантов-то и нет.

— Уборная на том же этаже, что и ресторан, — сообщает между тем Артузов, едва заметно нажимая на слово «уборная» (или это мне так с перепугу только кажется?). — Как спуститесь по лестнице, то на площадке сверните налево… нет, отсюда будет направо. Там увидите.

Спускаюсь, поворачиваю, и, действительно, вижу. Собственно, посещать этот «храм уединенного размышления» серьезных причин у меня не было. Но уж очень хотелось проверить один факт, впоследствии нашедший отражение в поэзии. Внимательно проверив одну за другой двери кабинок («Да… что они, тут совсем не убирают, что ли?»), нахожу, наконец искомое. Довольно крупными рублеными буквами вырезана, наверное, перочинным ножом, категорическая надпись:

«Хер цена дому Герцена!»

А под ней чернильный автограф знакомым, не слишком аккуратным, но разборчивым почерком:

«Обычно заборные надписи плоски,

С этой — согласен»

И подпись, не оставляющая сомнений в авторстве:

«В. Маяковский»

Самого поэта в ресторане не наблюдалось, хотя надежда встретить его у меня была — Маяковский бывал здесь не так уж и редко да и в I-й Всероссийской конференции пролетарских писателей тоже участие принимал. Однако это было не единственное место, где можно было увидеть Владимира Владимировича, ибо частенько захаживал он и в «Стойло Пегаса» на Тверской, и в кафе «Арбатский подвал». А вот сюда, в «Дом Герцена», предпочитал наведываться в дневные часы — поиграть в бильярд, да заодно попить пивка. Тем не менее, здешний ресторан был ему хорошо знаком и в своем ночном обличии. Не без язвительно гротеска, но довольно точно схватил он характерные черты данного заведения в своем стихотворении:

ДОМ ГЕРЦЕНА

(ТОЛЬКО В ПОЛНОЧНОМ ОСВЕЩЕНИИ)

Расклокотался в колокол Герцен,
чуть
языком
не отбил бочок…
И дозвонился!
Скрипнули дверцы,
все повалили
в его кабачок.

Обыватель любопытен —
все узнать бы о пиите!
Увидать
в питье,
в едении
автора произведения.
Не удержишь на веревке!
Люди лезут…
Валят валом.
Здесь
свои командировки
пропивать провинциалам.
С «шимми»,
с «фоксами» знакомясь,
мечут искры из очков
на чудовищную помесь —
помесь вальса
с казачком.

За ножками котлет свиных
компания ответственных.
На искусительнице-змие
глазами
чуть не женятся,
но буркают —
«Буржуазия…
богемцы…
разложеньице…»

Не девицы —
а растраты.
Раз
взглянув
на этих дев,
каждый
должен
стать кастратом,
навсегда охолодев.
Вертят глазом
так и этак,
улыбаются уста
тем,
кто вписан в финанкете
скромным именем —
«кустарь».

Ус обвис намокшей веткой,
желтое,
как йод,
пиво
на шальвары в клетку
сонный русский льет…
Шепчет дева,
губки крася,
юбок выставя ажур:
«Ну, поедем…
что ты, Вася!
Вот те крест —
не заражу…»
Уехал в брюках клетчатых.
«Где вы те-пе-рь…»
Кто лечит их?

Богемою
себя не пачкая,
сидит холеная нэпачка;
два иностранца
ее,
за духи,
выловят в танцах
из этой ухи.

В конце
унылый начинающий —
не укупить ему вина еще.
В реках пива,
в ливнях водок,
соблюдая юный стыд,
он сидит
и ждет кого-то,
кто придет
и угостит.

Сидят они,
сижу и я,
по славу Герцена жуя.
Герцен, Герцен,
загробным вечером,
скажите пожалуйста,
вам не снится ли,
как вас
удивительно увековечили
пивом,
фокстротом
и венским шницелем?

Прав
один рифмач упорный,
в трезвом будучи уме,
на дверях
мужской уборной

бодр

о
вывел резюме:
«Хрен цена
вашему дому Герцена».
Обычно
заборные надписи плоски,
но с этой — согласен!

В. Маяковский.

Удовлетворив свое детское любопытство, возвращаюсь в зал, и сразу вслед за мной рядом со столиком появляется новая фигура. Не сразу узнаю вошедшего, но восклицание Фурманова — «Федор Федорович! Давайте к нам!» — все расставляет на свои места. Это же Раскольников! До революции — партийный журналист, затем настоящий герой гражданской войны, командующий рядом флотилий, одно время командовал Балтфлотом (но не слишком удачно), затем полпред в Афганистане. Его женой была такая яркая женщина, как Лариса Рейснер, сейчас оставившая его ради Карла Радека — что при всем при том нисколько не испортило отношений между Радеком и Раскольниковым. Сейчас он снова на литературной работе. Уже около года работает редактором в журналах «Молодая гвардия» и «На посту», написал воспоминания о революционных днях «Питер и Кронштадт в 1917 году», активно защищает пролеткультовские позиции и воюет с редактором «Красной нови» Воронским, куда Раскольников прошлым летом послан ЦК РКП(б) одним из редакторов. Как раз в этом месяце в ЦК должно состояться бурное обсуждение работы Воронского. Да, в этой компании он свой. Хотя он не только литератор — заведует Восточным отделом Исполкома Коминтерна, преподает в 1-м МГУ…