Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

• Название: Поздний гость. Стихотворения и поэмы
• Автор: Владимир Корвин-Пиотровский
• Жанр: Поэзия
• Год: 2012
• ISBN: 978–5–91763–110–3

Поэт первой волны эмиграции Владимир Львович Корвин-Пиотровский (1891–1966) — вероятно, наименее известный из значительных русских поэтов ХХ века. Он играл немалую роль в период краткого расцвета «русского Берлина», однако и позднее оставался заметной фигурой в других центрах русской диаспоры — Париже и Соединенных Штатах. Ценимый еще при жизни критиками и немногочисленными читателями — в том числе Бердяевым, Буниным, Набоковым, — Корвин-Пиотровский до сих пор не обрел в истории русской литературы места, которое он, несомненно, заслужил.

Собрание сочинений В. Л. Корвин-Пиотровского выходит в России впервые. Помимо известного двухтомного собрания «Поздний гость» (Вашингтон, 1968), не успевшего выйти при жизни поэта, оно содержит произведения, которые автор, опубликовав в ранние годы творчества, под конец жизни не признавал, а также значительное количество никогда не публиковавшихся стихотворений.

---

* * *

Слепая лошадь без седла
Уже упала на колени, —
Ей снится голая скала
И скрежет дальних отступлений —

Воспоминаний не хочу
(Бог знает, то ли это слово),
Я каждым именем молчу,
Но что с того? Душа готова.

И отворачивая прочь
Крыло, изъеденное молью,
Она идет в такую ночь,
С такой невыразимой болью,

Что, если протянуть струну
От сердца до калитки старой,
До тех кустов, где в старину
Ночь пела птицей иль гитарой, —

И, если пальцем лишь нажать, —
Что знаю я? Все шумы сада, —
От струн иных не убежать,
Иных, быть может, и не надо.

Все ветки свесились ко мне,
Росу и звезды рассыпая —
Что снится ей в тяжелом сне?
Зачем упала, засыпая?

* * *

Босыми быстрыми ногами
Зеленый приминая мох, —
Лес, наплывающий кругами,
И с каждым кругом — вздох и вздох.

В лесу железная дорога,
И гулкий свод над головой, —
Так было в этом детстве много,
Что ты теперь уже не твой.

Там эхо пряталось, играя
С певучим голосом твоим,
И, звук за звуком подбирая,
Слагало имя — Элоим.

Плач Иова в траве болотной —
Лишь узкая струя воды —
Дуб многошумный тенью плотной
Вливался в легкие следы.

Судьбы особые приметы
В слоистом мареве жары,
И меж густых стволов просветы
В почти библейские миры.

И четкий семафор над входом,
Над закругленной крутизной, —
Там, в Фастове, где год за годом
Душа, оставленная мной —

* * *

Не ожидая, на ходу,
Случайно, вдруг, — не ветка даже, —
Два-три листа в чужом саду,
Сочнее, может быть, и глаже,

Крупней, моложе, зеленей, —
Душа предчувствует, не зная, —
За ночью ночь, и столько дней,
Что ты теперь совсем иная —

Но в памяти разлив реки,
Трава, забрызганная светом,
Кремней отточенных прыжки
По гладководью рикошетом —

И вот уже летит, летит,
И ласточкой в лазури тонет, —
– Пускай вернется, погостит,
– Пусть кончиком крыла затронет!

Воздушным росчерком пера
По голубому задевая, —
Еще вчера, еще вчера,
Но столько лет не заживая —

* * *

Во мгле сплошного снегопада
На белом фоне полотна
Движеньем многоствольным сада
Мне намечается она.

Морозной веткой без изъяна,
Фатой серебряной, и вот, —
Как бы из дальнего тумана
Она уже встает, встает —

И оглушительным потоком
В распахнутые настежь, вдруг, —
И рядом, в омуте глубоком,
Обозначая первый круг,

Без камня, без паденья тела,
Всё шире расходясь волной,
Ударила и закипела
И ослепила белизной.

Лишь брызги утреннего смеха
Летят на чуткие кусты,
И листья отряхают эхо
На землю, где ступала ты —

Снег, снег. На островерхой крыше
Труба иль черная рука
Указывает выше, выше,
Где ночь сгустила облака.

* * *

К. Вильчковскому

Забудь ее, — большим потоком
(Как синий воздух нарочит)
Она и Пушкиным и Блоком
Под веткой сломанной звучит.

И вырвавшись струной протяжной
С утеса на утес и вновь, —
Любви неверной и продажной,
Уже не верящей в любовь,

Бросает вызов пеной белой
И вырытым со дна песком —
Забудь ее, рукой умелой
Или намыленным шнурком, —

Или под горло, где живая
От нежной впадины звезда,
Как ветку сердце обрывая —
О, никогда, о, никогда!

Кипя, теченье труп уносит,
Стихами выгрызает грудь, —
Еще стихов и трупов просит, —
Забудь ее, забудь, забудь —

* * *

О, понимаю, понимаю, —
Оставим, впрочем, до поры, —
Играя ложечкой, снимаю
Слой раскаленной кожуры.
Чуть рыжеватая, с загаром
От потускневших позолот,
Чуть красноватая, на старом
С сияньем изнутри, — и вот —
Осколки хрупкие фарфора
Подпрыгивают на полу,
Кофейной гущей по столу
Глаз расплывается, и скоро —
Лишь луч стремительный, стрела
(О, сердце на стволе древесном),
Теряя жало в мире тесном,
Пятном — не вытереть — легла —
Всё вдребезги — уже не склеить, —
И только в роще голубой
В предсмертных сумерках лелеять
Мечту, рожденную тобой —

* * *

В таком же точно, горделивом,
Забавно выпуклом — В таком,
С голубоватым переливом
И золоченым ободком —
Фарфор с капризной паутинкой
Иль тонкой трещиной на дне, —
В таком — Переводной картинкой
Мир появляется в окне —
И у зашибленной коленки
Лукаво назревает смех,
И пуля весело от стенки
Отскакивает, как орех —
Разоблаченная примета,
Причин повторных полоса, —
Иль в теле каждого предмета
Есть жизни тайной полчаса, —
И он, в своих границах точных
Весь обозначен, напряжен,
Твоей судьбой вооружен,
Вдруг рвется из кругов порочных,
И ночью, в городе чужом
Пленяя обликом похожим,
Грозит растерянным прохожим
Воспоминаньем как ножом —

* * *

Корделия, — могла бы ты ползком
Иль на коленях вымерить дорогу,
Ведущую в вонючую берлогу,
Где твой король заночевал тайком?

Зарыть лицо в косматой седине
(Еще в лучах короны горделивой)
И гладить горб, наросший на спине
По-нищенски покорной и пугливой?

Принять, лаская, голову на грудь
И старческие слушать причитанья, —
Могла бы ты, Корделия, весь путь
Забыть для плача этого свиданья?

А за тобой — гуляка площадной,
Свистун-монах и фермер бородатый,
И мальчики, зовущие куда-то,
И голый холм, и ливень проливной —

Корделия! Вот солнце без стыда
Над Англией твоей висит, пылая,
А ты ползешь неведомо куда —
О, если бы, о, если бы могла я!

* * *

И всё же знал, — пускай не точно,
Но допускал наедине,
Что если даже не нарочно,
Что если даже на луне

Иль на иной планете, выше,
Иль дальше числовых примет,
На самом дне, на самой крыше
Того, чего уже и нет,

Что только мыслится тревожно
В болезни, в странном полусне,
Что в сне простом и невозможно,
Что больше и не снится мне, —

Но знал, предчувствовал вернее,
Всем уговорам вопреки,
Всем силам, — и не стал нежнее,
И навсегда, и ни руки, —

И в памяти ни отраженья,
Ни искаженья одного, —
О, ни разлуки, ни сближенья,
Ни смерти даже — Ничего.

* * *