Питер Бенсон - Две коровы и фургон дури

• Название: Две коровы и фургон дури
• Автор: Питер Бенсон
• Издательство: Иностранка, Азбука-Аттикус
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-02089-4

Жизнь у молодого деревенского парня Эллиота Джексона и раньше была непростая. Впечатлительному и наделенному наследственным даром предчувствия, читающему невидимые знаки, ему хронически не везет с самой обычной работой. А тут еще лучший друг Спайк находит среди леса плантацию конопли и, недолго думая, похищает весь урожай. И для обоих друзей начинается настоящий кошмар: приятели оказываются вовлечены в чужую жестокую игру.

---

Шаги замерли, и низкий тихий голос произнес:

— Вот они. Почти готовы…

Мы отползли в кусты, легли на землю и затаились.

Спайк толкнул меня локтем, раскрыл руку и показал полный кулак липких шишек. Улыбаясь во весь рот, он хотел что-то сказать. Я зажал ему рот рукой, следя за двумя тенями, которые двигались внутри парника. Мужчины стояли рядом друг с другом, и низкий голос произнес:

— Дадим им еще недельку, а? Как думаешь?

Его приятель что-то проворчал.

— Хочешь взять с собой немного дури?

— Нет.

— У меня дома есть готовая. Отборная, лучшая из всего урожая.

— Нет, оставь себе. Я заберу все на следующей неделе.

Мужчины медленно двигались вдоль рядов конопли, то и дело останавливаясь, чтобы осмотреть растения и обменяться впечатлениями. Когда они дошли до конца парника, я услышал низкий рык:

— Мать твою! Что за хрень? — Мужчина наклонился, чтобы рассмотреть зашнурованную веревку.

— Ты чего?

— Это было не так.

— Что было не так?

— Я ее зашнуровал по-другому.

— Да о чем ты, бля, болтаешь?

— О веревке, будь она неладна! — сказал мужчина с низким голосом и наклонился, чтобы расшнуровать ее.

— Давай назад… — прошипел я Спайку и попятился, глубже забираясь в колючую поросль и царапая лицо о ежевичные кусты. Я тянул Спайка за рубашку, пока он не сдвинулся с места и не зарылся с головой в кусты рядом со мной. — Ложись, черт тебя подери… — Я пригнул его голову к земле и сам уткнулся носом в сухой мох. Густая тишина ударила мне в ноздри, я ощутил запах тревоги, услышал, как муравьи стремительно бегут домой под защиту муравейника.

А через секунду полиэтиленовая занавеска раздвинулась, и из щели вылез звероподобный человек, распрямился и встал в двадцати пяти ярдах от моего носа.

Ростом мужик был футов шесть с гаком, волосы густые и черные, как вороново крыло, а каждая ладонь размером с кирпич. Лицо и руки выпачканы землей, ботинки старые, сношенные. Джинсы, клетчатая рубаха, широкий кожаный пояс. Он издавал тяжелое, низкое, яростное сопение. Глазки крошечные, глубоко сидящие — единственное, что было у него маленькое, — две узкие черные прорези, но я был уверен, что они все подмечали. Через пару мгновений наружу вылез и его приятель и полная противоположность. Совершенно лысый, одет в черный костюм, при галстуке и с серебряными часами на запястье. Меня поразили его бледно-голубые немигающие глаза и очень тонкие губы. Если первый казался медведем, то второй — ящерицей, я не удивился бы, если бы он вдруг высунул длинный раздвоенный язык и вылизал себе уши. В лесу он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он не глядел на Медведя, даже по сторонам не смотрел, только прямо перед собой. «Может, он слепой?» — подумал я. Нет, не похоже. Лицо его напоминало луну — такое же круглое, гладкое и ярко-белое, яркое, но злое, как безжизненная белая луна, что светит осенью над холодным болотом, над которым пролетает выпь. Лицо пупса. Белое. Яркое. Яркое и злое, как у злого пупса. Рот непроизвольно дергался. Пупс склонил голову набок и прислушался, и его лицо вдруг бешено перекосилось. Как у маньяка. Как будто он почуял кровь и с трудом сдерживается, чтобы не броситься на жертву и не задушить ее.

— Эй, стой-ка… — Он шагнул в нашу сторону так осторожно, что ни один листик не дрогнул, огляделся и прошептал: — Здесь кто-то был…

Медведь присел на корточки, скосив крошечные глазки, повел головой вправо, потом влево и вдруг взглянул прямо на меня. Я чуть не обделался со страху. Сердце заколотилось прямо в горле, но я не мог решить — бежать мне или продолжать лежать. Спайк застыл под моим локтем.

— Вот проклятые ублюдки… Эти деревенские недоноски!

Я почувствовал, как Спайк затрясся от возмущения.

Пупс покачал головой и медленно произнес:

— Ладно, забей! К концу недели нас уже здесь не будет.

— Да уж, давно пора валить отсюда.

Медведь поднялся на ноги, вытер руки о штаны и пошел назад к парнику. По дороге он еще раз остановился, оглянулся и опять посмотрел в нашу сторону, и мне показалось, что он сейчас заорет: «Вот они, держи их!» — но он лишь покачал головой, вошел в парник вслед за Пупсом и зашнуровал за собой веревку. Я взглянул на Спайка, а он на меня. Я приложил палец к губам, и мы стали ждать. Мы ждали долго, удостоверились, что Медведь с Пупсом ушли, и подождали еще с полчаса. Когда мы поднялись, было уже совсем темно, так что по тропе нам пришлось пробираться на ощупь, но скоро мы вышли к мосту.

— Выпить хочешь? — спросил Спайк.

Я мог только кивнуть. Спайк отпустил сцепление, и фургон медленно покатился под гору. Мой друг завел мотор, только когда мы подъехали к Ашбритлу, но тогда уж вдарил по газам, и мы полетели в сторону Эппли, к нашему «Глобусу».

Глава 4

На следующий день, закончив с дойкой коров, я отправился выпить чаю с мамой, папой и Грейс. Когда я стоял на кухне, прислонившись к раковине, и смотрел, как отец на огороде сражается с капустой, мама вдруг повернулась ко мне и произнесла:

— Послушай меня, Эллиот.

Когда мама называет меня «Эллиот», значит, дело серьезное. Обычно она зовет меня «Малыш». Я отвернулся от окна, и мама заставила меня посмотреть ей в глаза. Она ни слова не сказала, но так пригвоздила своим голубым взглядом, что шансов отвертеться у меня не было. У мамы симпатичное круглое лицо, прошитое тонкими красными жилками, нос — прабабушкина брошка, маленькие уши, длинные седые волосы собраны в пучок.

— Что, мама?

— Я все время чувствую запах дыма. Он очень сильный и становится сильнее и сильнее.

— Ох, ну мама…

— Не «мамкай» мне! Ты знаешь, что это значит. — Она постучала себя по голове, и глаза ее полыхнули, как свечи на сквозняке. — Что бы ты там ни затевал, немедленно прекрати это!

— Ничего я не затеваю!

— Ладно, может быть, сам ты и не затеваешь, но кто-то тебя впутывает во что-то опасное.

— Да никто…

— Это Спайк, да?

— Спайк?

— Да, именно Спайк. Что теперь он задумал?

— Ничего.

— Ты прекрасно знаешь, что мне ты врать не сможешь, Малыш. У меня от этого ладони звенят.

— Что, и сейчас звенят?

— Да. На, послушай.

Она протянула руки ладонями вверх. Я дотронулся до них и почувствовал легкое дрожание, вибрацию, как будто под кожей у нее звенел хор муравьев.

— Мам, ну ты же его знаешь. Он валяет дурака, как обычно.

— Нет, Малыш, все гораздо хуже. Он сам не понимает, во что может вляпаться. Поверь мне.

— Я скажу ему. — Я двинулся к двери, но тут вниз сошла Грейс:

— Чай готов?

— Через полчаса. — Мама торопливо повернулась к плите и занялась картошкой.

Мы с Грейс сошли с крыльца, обошли дом и вышли на улицу. Мы не собирались гулять вместе, но в результате рука об руку побрели по лугу в сторону церкви. Грейс на два года моложе меня, но с самого раннего детства именно она верховодила во всех наших играх: придумывала новые шалости и подначивала меня на всякие безумства. Она сообщала мне, что сегодня мы будем лазать по деревьям, сегодня — мастерим тарзанку, чтобы прыгать с нее в реку, а сегодня — идем в старый дом, где профессор-маньяк когда-то прятал свою несчастную жертву. Сестра всегда первая забиралась на дерево, первая хваталась за конец веревки или оборачивалась ко мне со словами: «Ну чего ты боишься? Здесь же никого нет…» — и смеялась, когда я робко возражал: «Но, Грейс…»

Теперь она заглянула мне в лицо и спросила:

— Мама с тобой говорила?

— Да.

— И что она тебе сказала?

Я пожал плечами:

— Сама знаешь. Как обычно.

— Что «как обычно»? — Грейс невозможно обвести вокруг пальца. Глупо было пытаться отделаться от нее этим «как обычно». — А ну-ка говори!

— Ну, она сказала, что чувствует запах гари и что у нее звенят ладони.

— Ты ей веришь?

— Не знаю…

Мы с Грейс никогда не обсуждали маму и ее особые знаки. Как-то не доводилось. Когда разговор заходил об этом, мы переводили его на другие темы, но тогда в первый раз Грейс сказала:

— Что же, стоит прислушаться к тому, что она говорит. Не такой уж это и бред.

— Что не такой уж и бред?

— Ее дар.

— Дар?

— Да, Эллиот, я сказала «дар». Тот, что она унаследовала от своей матери. Который, по ее мнению, унаследовал ты.

Я засмеялся:

— А ты — нет?

Грейс отрицательно помотала головой:

— Ты ж меня знаешь. Мисс Практичность. — Мы остановились перед огромным тисом, и я, как обычно, загляделся на его извилистые ветви. — Помнишь, когда мы были детьми, ты отказывался лазать на него? Ты говорил, что это особое дерево, хотя мама тебе про него не рассказывала. У меня никогда не было таких мыслей. Я лезла вверх, и все тут.

— Ты говоришь сейчас, как отец.

— А я и есть папина дочка. А ты — мамин сынок.

— Иногда мне хочется быть как ты.