Филипп Робинсон - Маска свирепого мандарина

• Название: Маска свирепого мандарина
• Автор: Филипп Робинсон
• Жанр: Проза

Содержание и стиль романа английского писателя Ф. Б. Робинсона «Маска свирепого мандарина» (Ph. B. Robinson «Masque of a savage mandarin», 1969) можно описать в двух словах, что автор и сделал, снабдив его подзаголовком: «фарс ужасов». Черная комедия, неизменно популярный в англоязычной культуре жанр, здесь предстает как ернический Гранд-гиньоль, образец литературного поп-арта времен «swinging London» и фильмов Лестера, а фантасмагорический сюжет, вариация на тему доктора Джекила и мистера Хайда, — несчастный неудачник, взбунтовавшийся Кандид, таинственным образом преобразившийся в безумного гения, выявляет «высшее я» в своем ничего не подозревающем соседе, образцовом среднем горожанине, постепенно уничтожая его мозг, — служит поводом для серии пародий и намеков на все, что было на слуху в те годы.

Несмотря на некоторую устарелость приемов и неактуальность аллюзий, содержащихся в пародийных, фарсовых и жутковатых сюрреалистических сценках, из которых складывается роман, эта забавная антитеза многозначительно-серьезного «Коллекционера» Фаулза прекрасно читается и сейчас, а нюансы, сообщающие ему особый колорит, можно и не замечать: он отлично воспринимается как не лишенный здорового садизма образец прозы в духе (но не в стиле) популярных современных авторов, или фантазий Джина Вульфа и Блейлока.

Книга очень забавна, написана достаточно элегантно, автор нигде не испытывает терпение читателя и действительно соблюдает издевательское обещание о полном отсутствии натуралистических сцен и насилия в своем романе.

---

Но эта часть "системы управления" очевидно полностью вышла из строя. Роджерс извивался так, словно хотел обернуть правую ногу вокруг левого уха.

"Ясно. Ладно, а сейчас полай как собака".

Роджерс замычал как корова.

"Поползай как змея!"

С трудом удерживая равновесие, Роджерс встал и попытался станцевать танго.

"Покукарекай как петух!"

Роджерс зарычал и с угрожающим видом двинулся на своего Посвятителя. Код легонько стукнул его по лбу, и тот, захлебываясь от смеха, бесформенной грудой рухнул на пол. Код взял иглу и стал втыкать ее в лежащего Роджерса, следя за тем, в каком месте последует реакция (почти всегда на раздражение одной части тела отзывалась другая). Например, когда он уколол руку, у Объекта сморщился нос, а вместо ноги дернулось плечо.

"Если нас уколоть — разве у нас не идет кровь? " — шутливо заметил Код, а Роджерс тем временем извивался от удовольствия, словно червяк, который жаждет поскорее попасть на крючок.

Все это было очень интересно, но когда Код снова усадил его в Кресло и попросил сказать, какого цвета ковер, обнаружился еще более удивительный феномен. Ответ Роджерса: "оглушительный, как реактивный двигатель" свидетельствовал — сенсорное восприятие Объекта нарушено до такой степени, что он уже начинает путать данные разных органов чувств. Чрезвычайно занятно!

Код поднес звучащий метроном к уху своего подопечного. Глаза Роджерса стали круглыми от любопытства, но потом он раздраженно оттолкнул руку Посвятителя.

"Ну, ну, Бак, дружище! — мягко упрекнул его Код. — Это важно! Что ты услышал?"

"Похоже на грушу".

Код щелкнул по бокалу.

"А сейчас?"

"Запах лаванды".

Просто очаровательно.

"Расскажи мне, о чем ты думаешь?"

Отбивая ногой ритм, Роджерс начал быстрым речитативом: "Пук пик Бак бзик блям вжик диск писк вопль визг…"

"Ясно, ясно, — прервал его Код. — А теперь повторяй за мной: "Крадусь украдкой к комару, кроватку кровью окроплю"

"Кладу с укладкой конуру, крутую кошечку куплю!" — пропищал Роджерс тоненьким детским голоском, всегда появлявшимся при временных расстройствах речи.

Таким образом, разрушение умственных способностей Объекта шло одновременно с "дезорганизацией всех его чувств". Однако временами могучей структуре, которая боролась за выживание за розовым, незапятнанно-блестящим фасадом лысой головы, удавалось ненадолго установить некое подобие порядка и былой гармонии. Как ни странно, такие моменты всегда случались вечером примерно в одно и то же время.

Однажды после очередного сеанса Код проверял обоняние своего подопечного. Он открывал маленькие бутылочки одну за другой и давал их понюхать Роджерсу.

На первой значилось: "Масляная кислота (пот)"

"Что это?"

"Абстрактная живопись!"

Боже мой, подумал Посвятитель. Неужели Объект сейчас сознательно сострил?

Во второй находился кумарин (свежее сено).

"А это?"

"Ночные игры в парке за кустом украдкой!"

В третьей — этиловый меркаптан (гнилая капуста).

"Ужин у приходского священника!"

В четвертой — каприловая кислота (острый сыр).

Ответ не приводится из соображений приличия.

Кода так восхитило это бесспорное свидетельство сохранившейся способности к юмору, — причем юмору, который был недоступен Роджерсу до начала пи-лучевой "терапии", — что он решил поощрить своего подопечного.

"Сигарету?"

Увы, момент прояснения прошел так же неожиданно, как возник. По крайней мере, проблески осмысленной речи не сопровождались восстановлением нормальной координации движений.

"Нет, нет, — воскликнул Код, отрицательно покачивая головой, — В рот, дорогой мой, в рот! Отверстие, в которое ты хочешь ее засунуть, предназначено совсем для другого!"

Очень скоро, по мере того, как мертвая зона мозга разрасталась, даже такие короткие эпизоды случались реже и реже, и теперь процесс разрушения затронул не только интеллектуальные способности и восприятие, но даже основные рефлексы. Объект начал страдать недержанием, а когда по привычке старался одеться и привести себя в порядок, путал все на свете. Пытался чистить зубы бальзамом для волос ("Бальзам для волос? — изумленно подумал Код. — Господи, какими нелепыми иллюзиями мы себя тешим!"), а крем для чистки обуви втирал в голову — то ли еще одно свидетельство стремительной деградации, то ли попытка унять свою вечную мигрень "лечебной мазью". Он натягивал носки словно перчатки, кутал ноги рубашкой, пробовал продеть руки в штанины, и в конце-концов стал совершать такие дикие поступки, что мог причинить себе вред. Однажды утром, посмотрев в перископ, Код увидел, что Объект засовывает в рот бритву с явным намерением проглотить ее, и едва успел добежать до соседней комнаты и спасти Роджерса. Пришло время поселить его у себя, решил Код. Тем более если учесть что происходит в других частях дома.

Вот так на завершающей стадии Эксперимента наш герой стал для своего подопечного не только Посвятителем, но (как сам когда-то предвидел) заменил ему сиделку, и даже родную мать.

Через несколько дней Роджерс попытался совершить едва ли не последний в своей жизни осмысленный поступок.

Код кипятил воду в кастрюле. Рядом он положил несколько яиц, которые собирался сварить. Объект увидел их. У него сразу загорелись глаза.

Он сполз с кровати и ухитрился встать прямо. Потом, извиваясь всем телом, разворачивая туловище то влево, то вправо, пригнувшись и упираясь в пол руками, — таким способом Роджерс теперь передвигался, если ему не помогал Код, — медленно добрался до стола. Потянулся к яйцу, но не смог его ухватить. Код с интересом наблюдал за ним. Объект наконец сумел удержать вожделенный предмет обеими руками. Он отметил свой триумф негромким радостным смехом. Поднял яйцо с явным намерением исполнить свой "коронный номер".

Но координация движений Роджерса была нарушена до такой степени, что он даже не сумел водрузить яйцо на голову. Несколько неуклюжих до нелепости попыток — и Объект буквально размазал его по макушке. Липкая желто-белая слизь полилась с блестящего лысого черепа на лицо, попала в глаза, рот и уши: это выглядело как какое-то дурацкое подобие крещения.

Его руки безвольно повисли. Несколько скорлупок застряли в бровях. Он сиял от удовольствия, будто сейчас исполнил свой замечательный трюк не хуже, чем раньше.

Почему-то от такого зрелища, от каждой детали представшей перед ним картины — убогой насмешки над прежним Роджерсом, его Посвятитель ощутил нечто похожее на угрызения совести; сердце сжалось словно от боли, а на глаза навернулись слезы. Абсурдная пародия на то, что его подопечный считал самым большим своим достижением (что не менее абсурдно) неожиданно, без всяких видимых причин заставила Посвятителя испытать стыд и сострадание, которое угрожало поколебать его хладнокровную решимость ученого.

Зачем? — в один голос вскричали его пробудившиеся чувства. Зачем ты это делаешь? Почему это так необходимо? В чем смысл подобной садистской жестокости?

Но он тут же поборол свою слабость.

Прогресс в научном познании мира! — отчеканил в ответ разум. Что значит один-единственный ничтожный атом в сравнении с необъятным космосом интеллекта? Разве не то же самое делают друг с другом все люди, только в меньшей степени, без четкого плана, и главное — без достойной цели, лишь для удовлетворения своих ничтожных амбиций?

Разве глумление над избранной жертвой не заменяет трусу нож, воткнутый ей в живот? А любые такие мелкие, проникнутые ненавистью поступки — разве они не слабое отражение страшного зла, которое каждый желает причинить своему ближнему?

В чем разница между Посвящением Объекта, — типичного представителя отряда приматов, — и опытами над животными, безжалостными испытаниями, которым их ежедневно подвергают особи его вида? Во имя науки, прогресса, защиты и процветания своей расы. На Западе человек играет с идеями, как маленький мальчик со своим членом. Почему он вообразил, что ему пристала лишь роль исследователя, пытливого ребенка, и никогда не придется стать мухой, которой из любопытства оторвали крылышки? Если Эксперимент Кода действительно выделяется среди прочих подобных изысканий, то только большей гуманностью, ибо лоботомированный Роджерс "сознает" боль и унижение не больше, чем овощ, а разрушение мозга безусловно никак не сказалось на его способности задумываться о грандиозных процессах, происходящих во Вселенной. На самом деле, главная цель Кода и состоит в том, чтобы вырвать внутреннее "я" Объекта из плена тупого мещанского существования, которое ведет его внешняя оболочка. Преобразовать его, посвятить в нечто несравнимо большее, освободить Высшую Сущность, срезав скрывающую Ее плоть, и открыть своему преобразившемуся подопечному мир абсолютной свободы, не связанный законами пространства и времени. Нет, это вовсе не садизм, это… это — кодизм!