Леонид Токарский - Мой ледокол, или наука выживать

• Название: Мой ледокол, или наука выживать
• Автор: Леонид Токарский
• Издательство: Спутник
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 9657288363

Океан, покрытый толстым слоем льда. Маленькие суда, затёртые льдами, несомые невидимым потоком. Кажется, что уже ничто не поможет им освободиться. Раздаётся отдалённый треск. Он усиливается. Вскоре чёрная точка на горизонте превращается в ледокол. Ледокол не режет лёд, а крушит его своим весом, выбрасываясь на него форштевнем. Лёд не сдаётся. Тогда ледокол даёт задний ход, сползая в уже освобождённую воду. Разгоняется и выпрыгивает на непокорный лёд. Идёт борьба Давида с Голиафом. Человека с Системой. Веры с Безысходностью. Кажется, что ледокол вот-вот переломится от нечеловеческих ударов. Но вот, один за другим, освобождённые суда выстраиваются в кильватер ледоколу, начиная свой путь на «Большую землю» к своим семьям, к теплу.

Я назвал свою книгу «Мой ледокол», потому что, по неведомым причинам, мне выпадала эта жизненная роль. Сначала я бросался на бесчувственный лёд советской системы. Но, в итоге, как-то выжил и победил. Потом был Израиль. И здесь я боролся и побеждал. И, наконец, эта книга, как отчёт и завершение моей ледовой эпопеи. Первоначально я так и назвал книгу: «Мой Ледокол». На иврите она вышла под заголовком «Выживание». Готовя новое издание, я совместил оба названия: «Мой Ледокол, или Наука выживать».

---

Я долго крутился по городу, спрыгивая с трамвая на ходу, чтобы отделаться от «хвоста», если он был. Подойдя к гостинице, я начал незаметно изучать расстановку сил врага через окна снаружи. При входе стояло два швейцара. Это был первый фильтр. Через десять метров, напрямую от входа, находились лифты. Слева крутился ещё один деятель. Справа находилась администрация. Народу в фойе мало, шансов проскочить было не много. Я выжидал. Подъехал автобус с туристами. Они вышли из автобуса и кучкой двинулись к дверям. Я бросился в самую середину группы и успел затесаться в ней до того, как туристы вошли в фойе. При этом применил знакомую из флота тактику. Опускаешь голову и не встречаешься с инспектирующими тебя глазами — тогда ты исчезаешь в строю. Толпа вынесла меня к лифту. Я поднялся на шестой этаж. Вышел из кабины один. Тут меня ждала ещё одна напасть. С левой стороны от лифта за столом сидела коридорная. В советских гостиницах на каждом этаже всегда сидела дежурная, женщина; которая отвечала за этаж. Она наблюдала за поведением гостей и не допускала появления посторонних лиц на вверенном ей этаже. Эта функция тоже относилась к работе осведомителя органов. Тогда я ещё этого не знал и познакомился с этим явлением впервые. Увидев коридорную, резко повернул в противоположную сторону. Дежурная не успела отреагировать, была чем-то занята. Я постучал в дверь. Мне открыли. В номере находилась американская пара средних лет. Морис во весь голос потребовал у меня предъявить паспорт. Видимо так его проинструктировали в Америке. Я молча протянул ему паспорт, другой рукой показывая в верхний угол. Затем закрыл пальцем рот, объясняя, что всё надо делать молча. Потом также молча показал ему, что передача документов должна произойти на улице. Всё это не было моей паранойей. Дело в том, что передача официальных документов через иностранного туриста толковалась Уголовным кодексом, как незаконная. Передача документов из рук в руки являлась незаконной. Документы должны быть официально получены по почте. Более того, нам могли приписать ещё и политический, диссидентский аспект. Мы потом долго смеялись, когда я объяснил Морису и Айрис, что проверка моего паспорта —это самая глупая мера предосторожности. Изготовление копии паспорта было легчайшим мероприятием для КГБ. Мы вышли на улицу и в толпе, по моему сигналу, он передал мне конверт. Вечером мы встретились опять. Я привёз их в гости к родителям, и мы полночи проговорили. Это была очень приятная еврейская пара из Ohio, Youngstown. Пара состоятельная, владевшая несколькими заводами в Америке. Как я и предполагал, им отключили телефон в номере. Они очень боялись этой миссии с моими документами.

Когда всё было уже позади и мы познакомились поближе, они очень возгордились своей смелостью. Я им рассказал о себе. Они меня сфотографировали. Потом, вернувшись в США, они подняли движение за моё освобождение. Призанты мне писали, что они устраивали демонстрации, расклеивали плакаты с моими портретами, выступали по телевидению, везде призывая к бойкоту гастролей Мариинского театра.

Словом, действовали так, как я их просил, нигде не забывая подчеркнуть, однако, свою персональную героическую роль в противостоянии КГБ. Это были хорошие люди, которым я очень признателен за помощь. Они, между прочим, действительно считали меня героем. Я же считаю и считал, что просто хотел выжить и жить там, где я хочу. Так я получил вызов.

Морис и Айрис Призант навестили меня в первый же год моего пребывания в Израиле. Была очень трогательная встреча. Они рассказали, что у них две замужние дочери. Мужья дочерей — люди вольных профессий. Морис сообщил, что хочет отдохнуть и постепенно отойти от своего бизнеса. Он совершенно неожиданно предложил переехать в США и постепенно принять у него руководство бизнесом. Айрис добавила, что это их совместное решение и, вообще, они хотят меня усыновить. Я смутился и спросил его: почему именно меня? Морис ответил; что на меня можно положиться с закрытыми глазами, что я не из тех людей, которые предают, и что в Америке таких людей мало. Было очень приятно, но я отказался. Я хотел жить в Израиле и работать там, где я уже начал работать — в Авиационной промышленности.

Мариинский театр контролировался и управлялся в его ежедневной работе двумя людьми. Эти два человека решали кто будет прима-балериной, кто поедет на гастроли, кто получит какую зарплату. Не было человека в театре, который не вздрагивал бы и не оглядывался при упоминании их имён. Это — начальница отдела кадров театра, назовём её Любой, и зам. директора по режиму, назовём его Иван Иванович. Люба, по её словам, была подполковником КГБ, в прошлом начальницей женского лагеря. Насчёт Ивана Ивановича я не знаю, но предполагаю, что он был либо полковником, либо генералом.

Мариинский театр — один из лучших в мире и каждый год приносил государству из гастролей в Америку и в Европу огромные деньги. Оперный и балетный составы театра также любили эти мероприятия и поэтому с нетерпением ждали лета и гастрольных поездок. Персональные решения о том, кто поедет, а кто нет, принимали Люба и Иван Иванович. Люба, женщина средних лет, очень уверенная в себе особа, делала в театре что хотела и с кем хотела. Она, видимо, была нимфоманкой. В театре все знали, что Люба любила молодых мальчиков — балетных солистов. И пользовала их в собственное удовольствие где угодно, иногда даже на лестнице.

Не было человека, который мог бы ей отказать — ведь все хотели быть включены в труппу, выезжающую за границу. Насколько я знаю, это она издевалась над Пановым, когда он требовал отпустить его в Израиль. До Панова был Барышников. Но тот сам не вернулся из гастролей.

Следующим после Панова был я. Но я-то не известный танцор, а самый простой рабочий. Люба даже не предполагала, какую важную роль я приготовил ей сыграть в моём выезде из СССР.

При анализе ситуации с самого начала мною была принята в расчёт возможность найти человека, который мог бы сыграть ключевую роль союзника и вывести меня из России. Я не очень верил, что такой человек найдётся, пока не попал в театр и не познакомился с начальницей отдела кадров. Лично мы, конечно, знакомы не были, так как я являлся для неё маленьким и практически несуществующим звеном в театре. Я же знал о ней всё и был почти уверен, что именно она может стать союзником и поможет мне выехать.

Как только я получил вызов на руки, можно было начинать востребовать документы из театра. Пришло время начать фронтальную и очень хорошо обдуманную атаку. Прежде всего, я подал заявление в отдел кадров с просьбой о предоставлении мне документов для ОВИРа, связанных с выездом в Израиль. Заявление было передано через Вальту.

Между мной и начальницей отдела кадров пять промежуточных начальников. В течение следующей недели началось необычное движение. Меня принялись постоянно «искать». Меня стали обвинять в куче административных и технических нарушений, которые я и не совершал. Список нарушений был велик — от опозданий на работу в прошлом (я вообще в жизни никогда не опаздывал на работу!), до неисправности оборудования, за которое отвечал другой человек. (За неисправность оборудования отвечал сменный инженер.) Когда я пришёл на очередную смену, меня уже ждали. Главный инженер вместе с начальником цеха и сменным инженером торжественно препроводили меня к начальнице отдела кадров. Она начала лобовую атаку: «Почему ты, негодяй и бездельник, опаздываешь на работу? Почему ты, преступник и сионист поганый, предатель советского народа, разрушаешь наше театральное оборудование?» ...На её лице было написано удовольствие и наслаждение. Ясно видно, что она хотела продемонстрировать этому интеллигенту, главному инженеру и всем остальным присутствующим, что она-то умеет ставить заключённых на колени. Она хотела показать, как человек от одного звука её голоса превращается в козявку. Люба орала на меня как уголовница, не выбирая выражений. Затем, продолжая орать, перешла на моё заявление: «Ты написал, что уезжаешь в Израиль. Может не в Израиль, а в Америку — продавать наши секреты?! В лагере я бы тебя давно к стенке поставила!» ...Кричала она долго. Я не перебивал и слушал молча, хотя и начинал уже закипать. Дверь в приёмную была открыта. Там сидела её секретарша и несколько балерин, заполнявших анкеты. Услышав крики, они повернулись и стали смотреть на нас. Люба бросила на них одобрительный взгляд, приглашая посмотреть спектакль. Я взял у неё моё заявление и тушью, через всю страницу, крупными буквами написал «ИЗРАИЛЬ». «Теперь понятно, куда я еду?» — Я выдержал паузу, а потом понёс на неё: «Ты, старая б..., которая вчера на лестнице заставила Иванова, молодого парня, сношаться с тобой, чтобы он мог выехать на гастроли... Где твоя коммунистическая партия... тебя же, как проститутку, высылать надо на 101-й километр. Ты — воровка, которая отбирает доллары и купленные вещи у балерин, ты ещё осмеливаешься поднимать на меня голос! Я тебе не Панов, я тебя сам скручу и отправлю на Соловки! Здесь тебе не лагерь, где ты могла издеваться над несчастными женщинами» ...Удар был неожиданным и смертельным. У Любы округлились глаза. Наступила пауза. Все стоящие вокруг улыбались. Это был самый подходящий контингент слушателей для меня и самый неподходящий для неё. Когда Люба опомнилась, она подскочила к двери кабинета и захлопнула её, грубо выпихнув всех наружу. Она потеряла дар речи и молча глядела на меня. За закрытыми дверями я сказал ей следующее: «Я выбрал лично тебя, чтобы ты меня отсюда вывезла. Это в твоих интересах. Я буду воевать не с Советской властью — это бесполезное занятие, а с тобой. Если меня посадят — так буду сидеть, от тебя это не зависит. Ты же знаешь, что это решается в другом месте. Я буду опускать тебя лично и сделаю это с удовольствием, поверь мне. Каждый день буду писать письма на тебя, даже из лагеря. Натравлю на тебя американских сионистов. На каждом перекрёстке будет муссироваться твоё имя. Пока кому-то сверху не надоест, и тебя не уберут обратно в лагерь. Ты потеряешь Ленинград и работу в театре. Мне тебя не жалко, потому что ты «падла» и разменная монета для меня»... За весь мой диалог она не произнесла ни слова. В глазах её заблестели слёзы. Мне не было её жалко. Затем повернулся и ушёл. Так я вступил на «тропу войны».