Эфраим Баух - Пустыня внемлет Богу

• Название: Пустыня внемлет Богу
• Автор: Эфраим Баух
• Жанр: Историческая проза

Роман Эфраима Бауха — редчайшая в мировой литературе попытка художественного воплощения образа самого великого из Пророков Израиля — Моисея (Моше).

Писатель-философ, в совершенстве владеющий ивритом, знаток и исследователь Книг, равно Священных для всех мировых религий, рисует живой образ человека, по воле Всевышнего взявший на себя великую миссию. Человека, единственного из смертных напрямую соприкасавшегося с Богом.

Роман, необычайно популярный на всем русскоязычном пространстве, теперь выходит в цифровом формате.

---

Все это пришло из глубин сознания впервые, неотменимо воспринимаясь как сокровенное, первичное, лишь до сих пор таившееся залогом истинного существования в нем, и только в нем, и в этом смутно, но ощутимо нащупывалась основа, крепкая, корневая, как те корни, из которых сплетается корзина его жизни.

И с этим новым знанием внук бога погружается в ласково объемлющие его высокие и многие воды сна.

Глава вторая. Дельта

1. Черный ларец и черная дыра

Незабываемы дни юности. Испепеляющий жар пространств дружески льнет к легкому, молодому, почти нагому телу: ощутима лишь прохладная тяжесть нагрудного ожерелья в пять рядов бус, набедренная повязка вместо первого пояска, до которого он, совсем малыш, бегал голышом, да сандалии из кожи, закрепленные ремешками поверх пяток. Юноши царского двора, пройдя божественное посвящение, бреют головы наголо, он же скрывает свои черные, дико растущие волосы под благообразным, аккуратно подрезанным париком: посвящение ему еще предстоит. Изгладились шрамы давней ночи в Ипет-су, но ощущению абсолютной раскованности мешает небольшим горбинка носа рядом с прямыми от лба носами сыновей и внуков наместника бога Амона-Ра на земле.

Они знают его силу и ловкость, особенно в игре «кто кого перетянет»: стоит ему присоединиться к группе, и она побеждает. Редко кто одолевает его в шахматы или шашки, и всем окружающим его, старшим и сверстникам, знаком черный его ларец, с которым он выходит и предвечерье на необъятную прохладную крышу дворца, где все собираются для игр. Извлекаемые им из ларца такие же, как и у других, фигурки льва, львицы, зубчатых башен, пеших воинов, выточенные из слоновой кости, кажутся всем особенными, словно бы какая-то непобедимая сила вселилась в них. Во дворце особенно любят проводить время за этой игрой, и потому облик его как одного из сильнейших игроков окутан таинственным ореолом, хотя, выигрывая у старшего, он выглядит смущенным. Игроки знают его слабости: стоит ему услышать издалека мелодичный голос матери, вышедшей на крышу, увидеть ее миндалевидные, печально улыбающиеся глаза в свете ними, в которых пылает оливковое масло, как он теряет нить игры, а иногда, не желая ее продолжать, тут же сдается, собирает фигурки в ларец, садится около матери и ее приближенных, попивающих маленькими глотками легкое пиво, сам же не пьет, лишь молчаливо всматривается в прохладную тьму ночи, вслушивается в слабо долетающий на эти высоты циклопического дворца шум бегущих в море нильских вод или, замерев, не отрывает взгляда от муравьиных фигурок отдыхающих, развлекающихся в дальнем конце этой необъятной дворцовой крыши, поддерживаемой двумя гигантскими сфинксами, чьи стилизованные тюрбаны заслоняют половину неба.

Он знает за собой еще одну мучительную слабость: иногда, внезапно среди физических игр или за доской — странный провал, черная дыра, полное забвение, когда он не может вспомнить, кто он такой, откуда, словно бы падает в пустоту, и полная дезориентация — как, в страхе вскочив со сна, не знаешь, где верх и где низ, — наваливается каменным ужасом несуществования.

Все это замечают и обсуждают между собой отпрыски наместника бога Амона-Ра. Их не перестает удивлять Мес или Месу[3] (так ласково называет его мать), к примеру, тем, что с первых дней школы у него обнаружилась какая-то лихорадочная жажда знаний, как будто у этих знаний есть предел, которого надо достичь, как пловец в бурном море жаждет достичь берега, чтобы спасти свою жизнь.

После свободных дней праздника, накануне возвращения в школу, он плохо спит, встает раньше обычного, выходит на балкон из своей комнаты, опять который раз с тайным удовольствием вглядываясь в пустынные аллеи, где только вчера звучали песни и музыка и все отпрыски бога веселились напропалую, а затем еще допоздна бегали взапуски по дворцовым коридорам и покоям; краешком глаза косит в сторону гарема, в окнах которого изредка мелькают женские фигуры.

А за гаремом рассветное, словно бы выцветшее небо окрашивается слабым алым, подобно головешке под слоем пепла, полыханием восходящего солнца.

Башни, идущая вкруговую высокая укрепленная стена уже начинают колыхаться в мареве, но домики жрецов и ремесленников с внутренней стороны стены еще пребывают в темени, и вообще нет уже никаких признаков вчерашних празднеств, еще миг, и в открывающиеся ворота пойдут мастеровые, конюшие, тяжело ступающие тупоглазые забойщики скота на бойне, наконец, вереницы рабов с тяжкими ношами на плечах, и значит, пора в школу — для этого надо лишь перейти из дворца в храм по аллее, вымощенной базальтом, по сторонам которой друг против друга — львы с человеческими лицами из черного гранита и сфинксы из розового, войти в ворота храма, охраняемые богами, к чьим огромным сидящим и стоящим статуям по двое и трое с притягивающими и одновременно отчужденными взглядами он никак не может привыкнуть, хотя уже не первый год изо дня в день проходит мимо этих львов, сфинксов и богов, образующих замкнутый и все же обширный в самом себе мир его существования вместе со всеми близкими. Перед тем как войти в храм, он любит оглянуться на оставленный им дворец, верхи которого в эти минуты уже сверкают бирюзой и золотом под лучами еще невидимого, но бьющего поверх стен солнца.

2. Нил: водовороты — водяные смерчи. Облики недопроявленных существ

Учится он легко, жадно заглатывая знания — и вправду как рыба наживку: это сравнение приходит всегда на практических занятиях по изучению природы, когда они вместе с учителем — жрецом храма, охраной, гребцами рассекают на лодках ковры водяных лилий и зелени, углубляясь в заросли тростника и папируса, стоящие вокруг так высоко и густо, что не видно солнца, и в этом прохладном сыром полумраке, словно в некоем безмолвном священнодействии, следят они за скользящими в глуби вод между стеблями тростника гибкими сомами, лобанами, нильскими щуками, набрасывающимися с какой-то слепой жадностью на наживки и заглатывающими гибельный кончик остроги. Изредка неподалеку, в болотистой пойме, взметнется туша крокодила, гиппопотам покажет свои огромные ноздри и малые глазки.

Изредка расступятся стены тростника и внезапный ослепительный, желтый и тяжкий, как цельнолитой неохватный брусок золота, зной прижмет всех к днищам лодок, но опять спасительные стены папируса сопровождают их обратно к городу, и вот уже чудесно рисуются длинноногие ибисы и цапли на фоне вечернего солнца, зеркальной моды отмелей, дальних песков, лагун и пойм, возделанных полей, изрезанных каналами, канальцами, плотинами.

К самому сердцу Месу подступает мехет, что означает — болото, окруженное папирусом, — Дельта великого Нила, разбивающегося на семь русел. Велика плотность проживания вдоль них, потому столь невероятна близость дворцов наместника Амона-Ра и скоплений домов простого народа, и все соединяется Нилом, некой коммунальной общностью, купальней страны, этим пространством воды, единственно незаставленным, и, главное, не стоячим, а текучим, уносящим, промывающим и вымывающим.

И все это западает в память, и с каждым новым поворотом русла, а с ним — всей Дельты, возникает неясно, но достаточно ощутимо некое новое сочетание пространства и мысли, вспыхивает и тут же исчезает внезапное озарение, безотчетное, тающее, как обруч солнца за прикрытыми веками, оставляющее знак чего-то невероятного и тайного.

Так плотность и скученность Дельты рождает ощущение, что из устья каждого из семи русел исходит многообразная и столь шумная жизнь городов и сел, великая масса суетной оседлости, вливающаяся в Великое море и почти мгновенно исчезающая в нем — под бескрайностью вод.

На этой грани роятся корни мыслей, обещающих раскрыть тайну мира, но в конце концов закрепляющих лишь хвосты этой тайны, облики недопроявленных существ и существований, которые в своей недопроявленности несут угрозу, даже страх, но и ощущение неисчерпаемости жизни, набегающей волнами из будущего.

Купание царственных отпрысков в Ниле под присмотром опытных пловцов, необузданность юности с визгом, брызганьем, игрой в догонялки, очень нравится Месу, да и плавает и ныряет он получше некоторых старших.

Особенно он любит плыть против течения, борясь с напором вод. Однажды теплая струя, скрытая в общем потоке, властно скрутила его и понесла вкривь к водовороту, чей глубокий зев уже приготовился его проглотить, но спасатель на лодке был достаточно бдителен.

С тех пор Месу проявляет особый интерес к воронкам, стремнинам, водоворотам, интуитивно ощущая, что эти, по сути, водяные смерчи, как бывают песчаные, отмечают кривую скрытой, но отчаянной борьбы родившегося внутри массы вод и чуждого этой массе течения, сумевшего выделить себя в самой этой массе, более того, воспользоваться ею для собственного сотворения.