Иван Дроздов - Разведенные мосты

• Название: Разведенные мосты
• Автор: Иван Дроздов
• Издательство: Прана
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-86761-028-4

Третья книга воспоминаний Ивана Дроздова, отражающая петербургский период его жизни, по времени совпадающий с экономическими и политическими потрясениями в нашей стране.

Автор развернул широкую картину современной жизни, но особое внимание он уделяет русским людям, русскому характеру и русскому вопросу.

---

— Что же ты мне не сказал, что наводнение на сцене будет ненастоящим. А вот у нас в Москве я был на «Медном всаднике» в Большом театре, так там такие волны расходились — чуть и всех зрителей не затопило.

Гриша с видом знатока объяснял:

— Нет, Иван Владимирович, и там вода была не настоящей. Это вам так показалось. Там тоже под сценой машину установили и она давала воздух, а синее полотно раздувалось. Так везде бывает, и за границей тоже.

Объяснял он серьёзно. Раз уж он сам играл в театре, так, конечно же, и знает.

Я возражал:

— Но если там под сценой дует, ты бы мне так и сказал. Деньги-то за билет я платил настоящие, а наводнение, выходит, поддельное было. Это непорядок.

Гриша взмахивал руками и пожимал плечами: как же я такой большой, а не понимаю простых вещей! Но я не стал его долго мучить; обхватил за голову и признался, что разыгрываю его, и просил прощения.

Теперь он вырос, учится в консерватории и готовится стать дирижёром.

Повзрослевшим голосом, почти басом Григорий позвал меня на ужин.

Столовая в доме Угловых, она же и гостиная, находится в первом этаже, красиво и уютно обставлена. От большого окна, выходящего на главную улицу посёлка, и до середины комнаты тянется стол персон на тридцать, в другом конце комнаты у входа на кухню искусно выложенный камин из серо-голубого кольского мрамора, к нему придвинут диван, два кресла. Угловы любят сидеть у камина, который в прохладные дни всегда горит, озаряя красным весёлым светом лица хозяев и гостей. А гости тут всегда, когда бы к ним ни приехал. За столом мне указано место рядом с Фёдором Григорьевичем справа от него. Как я потом узнал, это самое почётное место. Кстати замечу, что Угловы часто бывали в Москве и с 1970 года до моего переезда на постоянное жительство в Ленинград они останавливались у нас на квартире, а в выходные дни мы жили на даче. Конечно же, и у нас им оказывался такой же тёплый сердечный приём.

Когда за столом было много людей, хозяйка дома Эмилия Викторовна была почти всё время на ногах, руководила весёлым застольем. Она была всегда по-новому красиво одета; моей жене как-то сказала: «Люблю наряжаться». Слово наряжаться выговаривала на свой родной украинский манер. И выходило это у неё очень мило. Она и вообще сотворена природой в южноукраинском стиле: роста чуть выше среднего, прямая, ладная, с лицом, на котором лучисто светились крупные серые глаза и которое обрамляли тёмные густые волосы. Не знаю, какого она года рождения, но в том далёком семидесятом году, когда я с ними познакомился, она выглядела лет на тридцать, хотя первый её сын Владимир учился, кажется, в восьмом классе.

Фёдор Григорьевич и тогда, в год нашего знакомства, и теперь в году восемьдесят восьмом, о котором я веду речь, был бодр, весел и занимал всех забавными рассказами из своей богатой событиями и приключениями жизни. Помню, как он именно в этот раз рассказал эпизод, когда будучи студентом он плыл по Лене на небольшом баркасе и почувствовал, что экипаж, состоящий из трёх человек замышляет по отношению к нему что-то недоброе. У него в кармане была небольшая сумма денег, и они, очевидно, решили переложить их в свой карман, а со студентом поступить так, как в то время в тех краях и в подобных обстоятельствах часто поступали: выбросить за борт. И тогда находчивый студент-медик, уже кое-что соображавший в психологии людей, стал читать морякам поэму Лермонтова «Хаджи абрек». В этой печальной повести много жестокостей и смертей. И в том месте, где беззащитная женщина в слезах умоляет горца пощадить её, один из матросов всхлипнул, сказал:

— Хватит, студент! Не могу больше слушать. Считай, что этот поэт Пушкин тебе жизнь подарил. Мы ведь хотели и с тобой поступить, как этот абрек с пленной горянкой, туда тебя, за борт, бросить. А теперь живи на здоровье. И почаще читай эти стихи людям.

— Ну, спасибо, ребята. Я молодой и жить хочу. А только стихи эти написал не Пушкин, а Лермонтов.

— А это всё равно. Слыхали мы, что поэт у нас один, Пушкиным его зовут, ну, а если ещё и этот есть — хорошо. Выходит, и он хорошие стихи писать умеет. Только если ты его увидишь, скажи от нас, чтобы стихи не только печальные писал, а и весёлые. Душа человека радости просит, а тут такие страхи.

— Ладно, если когда встречусь с ним, передам. Он всякие стихи писать может, весёлые — тоже.

В октябре 1994 года в Первом Медицинском университете на кафедре, где был заведующим академик Углов, отмечали его девяностолетие. Было много гостей, собрались едва ли не все светила ленинградского медицинского мира. Говорили речи, юбиляру подносили цветы, подарки. Наступил момент, когда и он должен был сказать слово. Фёдор Григорьевич оглядел зал, подумал и… начал читать поэму Лермонтова «Хаджи абрек». Поэма большая, и прочёл её Фёдор Григорьевич без запинки. Не знаю, как на кого, а на меня так это чтение подействовало сильнее, чем самая яркая речь. Впервые я ощутил, что человек не только может жить долго, но и до глубокой старости сохранять ясный ум и сильный характер.

Читал он, конечно, на память и ни разу не сбился, ничего не напутал, — он как бы демонстрировал гостям и коллегам возможности человеческого мозга, его способность до глубокой старости сохранять всё наработанное и запечатленное за многие годы.

И вот уж совсем недавно, когда возраст Фёдора Григорьевича склонился за девяносто девять, мы, члены областной писательской организации, собрались в его служебном кабинете. Он, как и всегда, горячо обсуждал наши вопросы, давал советы и во всех делах обещал принимать живейшее участие.

Сказать, что это всё нас удивляет, мало; пожалуй, каждый из нас, глядя на этого человека, невольно задумывался и о себе, о том, что одному семидесяти нет, а он уж перестал писать, во всём разуверился и на это-то вот собрание его прийти едва уговорили; другой потребляет спиртное, курит и в свои неполные шестьдесят едва таскает ноги. Так что же это такое — старость, бодрость духа, счастье?.. Кто держит за хвост судьбу свою, а кто, не дотянув до пенсии, выпустил из рук вожжи и плывёт по течению. Кто сотворил гору полезных дел, а кто всё время куда-то стремился, пыжился, бил себя в грудь, а теперь вот оглянулся назад, а там ничего и не видно. Жизнь пролетела беззаботной птицей иль проползла несмазанной телегой, а когда пришло время итожить — за душой-то ничего и нет.

Мысли, думы… Ну, может быть, и не совсем такие, а иные, но все равно похожие на вот эти, невольно рождаются в голове при виде такого великана. Его ученик профессор Николай Николаевич Соколов как-то мне сказал: «Если бы Фёдор Григорьевич не сделал в медицине ничего другого, а только разработал бы методику хирургического лечения сердечного клапана, он и тогда бы имел право на благодарную память потомков. А ведь он сумел сказать своё слово в пяти разделах отечественной хирургии».

А я бы к этому добавил: «Если бы Фёдор Григорьевич и не подвинул отечественную медицину в этих пяти разделах, а только бы разработал методы лечения легких и написал бы книгу «Рак лёгкого», ставшую учебником для студентов-медиков всего мира, он и тогда бы заслужил самую великую благодарность потомков».

Да, Фёдор Григорьевич сотворил ещё и этот подвиг, за что и получил высшую награду того времени — звание лауреата Ленинской премии.

После ужина мы идём гулять. Нас трое: Фёдор Григорьевич, Эмилия Викторовна и я. Посёлок Комарово большой, назван в честь жившего когда-то здесь большого русского учёного академика Комарова. Здесь и сейчас живёт много учёных, и среди них академик-астрофизик Кирилл Яковлевич Кондратьев. Мы тоже с ним знакомы, можно даже сказать приятели. А вот переулок, в котором живёт наш знаменитый композитор Соловьёв-Седой. Проходим мы и мимо дачи писателя Неручева, генерал-лейтенанта в отставке, бывшего прокурора Уральского военного округа. Он пишет рассказы о преступниках, о том, как военные следователи, его подчинённые, раскрывают их преступления.

Дачный посёлок Комарово — мекка ленинградских интеллектуалов, знаменитостей. Некогда эти места были южной стороной Финляндии, как бы курортной зоной этой северной холодной страны. После известной советско-финской войны он стал северной стороной ленинградской округи, но тоже сохранил значение своеобразного курорта. Я люблю бродить по его улицам и переулкам, любоваться деревянными дворцами бывшей финской аристократии, а теперь нашей элиты. Здесь рядом Финский залив, и если ветерок дует со стороны моря, то мне кажется, я слышу, как дышит морская стихия.

После прогулки мы некоторое время сидим у камина, а затем расходимся по своим комнатам. Я сижу за письменным столом и вижу, как далеко за ограду усадьбы льётся свет из кабинета Фёдора Григорьевича. Он тоже сидит за письменным столом и продолжает рабочий день. Он у него длится с девяти часов утра до одиннадцати вечера. И так всегда без каких-либо сбоев и перерывов. Я, к примеру, люблю в середине дня после обеда прилечь на диван, почитать, а то и соснуть час-другой. Фёдор Григорьевич днём никогда не ложится. В этом отношении он не приемлет стиль жизни Уинстона Черчилля, который подолгу отдыхал днём и даже лёжа принимал министров. Впрочем, его не осуждает. Как-то я заговорил с ним об этом. Он сказал: «Черчилль так устроен, такова его конституция». И затем, помолчав, добавил: «Это неважно, кто и как работает, отдыхает, — важно, каких результатов человек добивается».