Владимир Корнев - Датский король

• Название: Датский король
• Автор: Владимир Корнев
• Издательство: Амфора
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-823-5

Новый роман петербургского прозаика Владимира Корнева, знакомого читателю по мистическому триллеру «Модерн». Действие разворачивается накануне Первой мировой войны. Главные герои — знаменитая балерина и начинающий художник — проходят через ряд ужасных, роковых испытаний в своем противостоянии силам мирового зла.

В водовороте страстей и полуфантастических событий накануне Первой мировой войны и кровавой российской смуты переплетаются судьбы прима-балерины Российского Императорского балета и начинающего художника. История легендарного чернокнижника доктора Фауста, продавшего душу дьяволу, вновь обретает плоть и кровь в искушении чистых искусств: живописи, балета и поэзии, доводя человека до предельной точки творческого развития и… убивая.

Где-то в пространстве между готическими витражами библиотек Веймара, театральными подмостками Парижа и старыми церквями Петербурга лежат разгадки тайны Священного Копья Демонов и таинства превращения вдохновенной женственности белого лебедя в холодную загадочность черного…

«Датский король» — блестящий мистический роман петербургского писателя Владимира Корнева, захватывающий читателя с первых страниц и приоткрывающий занавес сцены, на которой истинная любовь противостоит искушениям темных сил и возвышается над демонической моралью.

---

Антропософка прислушалась к сказанному, точно пытаясь догадаться, лукавит художник или говорит правду. Она спросила, стараясь заглянуть в самые глаза Звонцова:

— Но, может, вы все-таки как-то закрепите эти мистические свойства, чтобы исключить все сомнения, избежать непредвиденных перемен? Кстати, Вячеслав, не могли бы вы рассказать мне, как же удалось добиться такого эффекта? До сих пор вы молчали, а я не спрашивала. Но мне так интересно было бы узнать.

Лицо Вячеслава Меркурьевича приобрело одухотворенно-волевое выражение, какое бывает у одержимых поиском неизведанного экспериментаторов:

— Да. Сейчас могу признаться: мной изобретен оптимальный состав красок, позволяющий достигнуть в живописи того, что никому до сих пор не удавалось. Здесь не просто подбор химических компонентов, а сложная архиформула — это алхимия, госпожа Флейшхауэр. Вы первая, кому я рассказал о своем достижении, однако саму формулу не намерен открывать никому — и вам тоже, уж простите. Пусть этот секрет уйдет со мной в могилу… — Звонцов нарочито скорбно потупил взор, но тут же встрепенулся. — Впрочем, если кто-нибудь даже его раскроет, то не сможет им воспользоваться в полной мере: это формула «под мою руку». Моей манеры письма не в состоянии воспроизвести ни один профессионал, даже самый талантливый копиист-стилизатор.

Фрау вопреки опасениям скульптора не стала настаивать на раскрытии секрета:

— Воля ваша, дорогой Вячеслав. Я только хотела сообщить вам, что картину у меня заберут через месяц, и мне кажется, не помешало бы за это время на всякий случай хотя бы укрепить красочный слой, или как это там правильно называется у реставраторов. Видите ли, иначе я буду чувствовать себя неуверенно и не избавлюсь от опасений. Но вы посмотрите сами, есть ли основания волноваться?

С этими словами Флейшхауэр подошла к задрапированному пейзажу и приподняла завесу. Теперь скульптор видел, что определенные изменения налицо, и это нельзя не признать, но своей растерянности все же не выдал.

— Конечно, я сделаю все необходимое, применю консервативный метод. Ничего страшного с картиной не происходит. Подтвердилось то. что я предполагал, — пусть только подсохнут краски, тогда просто останется покрыть ее лаком. Правда, приготовление лака — процесс деликатный, кропотливый, необходимо сосредоточиться, потом наносить слоями, поэтому картину опять придется забрать ко мне. Схватится лак, и будьте покойны — такая защита на века.

— Я, разумеется, распоряжусь перенести сегодня же, раз это необходимо, — заверила фрау. — А когда «схватится» лак?

— Терпение — на это нужно время, — Звонцов был в некотором смысле доволен: «Не возражает — это уже хорошо, и потом, если пейзаж будет затухать, то лучше на моих глазах, чтобы не накалять обстановку! Ну, да я-то что-нибудь придумаю — не в первый раз!» Он зачем-то старался быть галантным больше, чем того требовала ситуация:

— Вы так любезны со мной, уважаемая фрау, так гостеприимны! Чем бы я еще мог быть вам полезен? Поверьте, хочется что-нибудь сделать для вас просто из благодарности.

Флейшхауэр как будто только и ждала этих слов:

— Знаете, у меня есть одно заветное желание: иметь портрет моего племянника с супругой. Можно было бы, конечно, заказать его немецкому художнику, но я уверена, что нужно обладать русской душой, вашим талантом и — обязательно! — вашими чудодейственными красками, чтобы сделать это с необходимой проникновенностью, психологизмом. Одной виртуозности владения кистью для этого недостаточно, а у вас есть глубина творческого мышления — качество редкостное, так сказать, залог выдающегося результата. Можете рассчитывать на щедрое вознаграждение, которое сами и назначите. Так вы не откажетесь исполнить просьбу любящей тетки?

— Исполню с превеликим удовольствием в память о нашей давней дружбе и не желаю слышать ни о каком вознаграждении, — поспешно ответил Звонцов, отмечая про себя: «Вот и до портрета дошла — торопится в точности исполнить все, что задумано. Теперь возьмется за письмо к Смолокурову. Бди, Вячеслав, — не проморгать бы очередную каверзу!» — Вот только попрошу вас об одной любезности. Дело в том, что я библиофил — редкие книги моя страсть, и она требует немалых средств. Проездом сюда, в Лейпциге, я видел у одного антиквара много немецких изданий, которые в Петербурге найти чрезвычайно трудно, да и стоило бы там подобное собрание куда дороже. Представьте: инкунабулы, может быть, Гуттенберговой печати, прижизненные издания Лессинга и Новалиса, «System des transzendentalen Idealismus»[250] Шеллинга с его собственноручными пометками, и это только часть! Так вот, я и хотел бы попросить, чтобы вы со своими связями подобрали бы хорошего столяра, он сделал бы для меня вместительный и, что очень важно, герметичный, доска к доске ящик. Тогда можно было бы отправить книги посылкой и не обременять себя лишним грузом в дороге, не привлекать ненужный интерес к моей скромной персоне и к тому же быть спокойным, что они не отсыреют или как-то попортятся… А еще мне было бы чрезвычайно удобно получить половину суммы за пейзаж сейчас — устроит и в марках…

— К сожалению, только через пару недель, — фрау пояснила. — Деньги я смогу дать вам через пару недель, а по поводу деревянного контейнера — в конце недели он будет у вас. Однако вы затеяли серьезное приобретение, Вячеслав.

— Что поделаешь — коллекционирование как наркотик. Вам ли этого не знать? Для меня ваше слово, фрау, лучшая гарантия, а букинист в Лейпциге подождет.

Флейшхауэр заулыбалась, точно звонцовское доверие действительно что-то значило для нее:

— Рада за вас, но давайте вернемся к портрету. Возможно ли начать прямо сегодня?

— Почему бы и нет? Готов приступить к работе после обеда. Но для меня творчество — священнодействие, сложный многоступенчатый процесс, так что вы не должны ничему удивляться. С особой тщательностью я подхожу к рисунку. Начало всегда основа основ. Энгр очень верно сказал: «Тщательный рисунок составляет три четверти с половиной того, что составляет живопись».

Фрау в свою очередь добавила:

— А великий Гиберти[251] утверждал: «Истинный скульптор является превосходным рисовальщиком, также и художником». Можно подумать, что это сказано о вас, mein Freund.

— Вы мне льстите, дорогая фрау Флейшхауэр. Это относится ко всем талантливым ваятелям, — с важным видом отвечал Вячеслав Звонцов.

Вернувшись в свою Shlafzimmer[252], он определился в своих дальнейших действиях: злополучный портрет с его возможностями можно было сделать на графическом уровне, только подведя к живописной стадии, а значит, требовалось затянуть работу над рисунком.

но в то же время Звонцов теперь уже понимал, что пейзаж ведет себя непредсказуемо и, видимо, ему не долго осталось поражать зрителя столь эффектным свечением, следовательно, все шло к фиаско — коллекционер не станет покупать добротный пейзаж, каких множество. Это значило, что необходимо как можно быстрее выкрасть скульптуру (впрочем, похищение «валькирии» и так ведь было главной целью приезда Звонцова в Германию), а учитывая усугубляющие обстоятельства, попросту спасать собственную шкуру. Вячеслав Меркурьевич заставил себя выйти из дома, чтобы хоть немного развеяться, подышать в парке свежим воздухом, дать отдых глазам, — отвлечь их созерцанием идиллической саксонской зимы. В обеденный час он, согласно немецкому распорядку, был за столом (едва ли не впервые за все эти дни не опоздал ни на минуту) и степенно, следуя примеру окружающих, поглощал свой гороховый суп-пюре с грудинкой, шницель, но с удовольствием выпил только большую чашку кофе. Спустя еще полчаса, как и было решено утром, фрау в сопровождении любимого племянника и его половины спустилась в комнаты к «художнику».

Звонцов сидел в кресле, заложив руки за голову, и с грустью рассматривал возвращенный по его просьбе тускнеющий пейзаж, в этом положении и застали «дорогого Вячеслава» господа Флейшхауэр.

— Мы вас оторвали от дела? Вы, кажется, заняты своей замечательной картиной — вторгаться в творческий мир художника так неудобно! Я никогда не видела художника, размышляющего над своей работой, — вы настоящий Сократ! — с ходу затараторила Марта, прекрасная половина хозяйкиного племянника.

— Сколько я могу вам говорить, Марта, Сократ был философ, а не живописец! — раздраженно заметила Флейшхауэр.

— Я прекрасно помню, дорогая тетушка, но у господина Звонцова такой выдающийся лоб. Не хотите же вы сказать, что он глуп?

Эрих не удержался и хохотнул.

Тетушкины глаза округлились.

— Иногда мне кажется. Марта, что это вам недостает ума! Простите, маэстро, мне, право же, неудобно, но ведь мы все не идеальны.

Звонцов уловил в словах молодой женщины насмешку: «Ну, мы еще посмотрим, кто из нас глуп!» Вслух же предпочел сгладить углы: