Рафаил Зотов - Таинственный монах

• Название: Таинственный монах
• Автор: Рафаил Зотов
• Жанр: Историческая проза

«…Феодор Алексеевич скончался, и в скором времени на Русском горизонте стали накопляться грозные тучи. Царевичи Иоанн и Петр были малолетние и Правительницею была назначена вдова Царица Наталья Кирилловна, но по проискам дочери её властолюбивой Софии это не состоялось. Она сама захватила в свои руки бразды правления и, несмотря на то, что по завещанию Феодора Алексеевича престол всероссийский принадлежал Петру, помимо старшего брата его Иоанна, слабого здоровьем, она настояла, чтобы на престол вступил Иоанн. Когда бояре, сановники и духовенство отправились к Иоанну с извещением, что по воле народа он избирается Царем, то трепещущий Царевич принял их предложение сказав: «Я не отрицаю быть царем, но из снисхождения ко мне прошу вас допустите любезного брата моего Петра царствовать со мною». Все удивились этому возражению, но никто не решился противиться воле Избранника. 23 июня совершилось коронование обоих Царей. Необычайно и опасно было разделение самодержавной власти между двумя лицами. Это разделение давало Софии верный способ к захвату в свои руки самодержавия…»

---

– Кто там?

– Отпирай, скотина, – было ответом одного повелительного голоса.

– Места нет! Все занято проезжими, – возразил Соковнин, захлопнув окно и растянулся опять на лавке.

Из боязни ли или по корысти, хозяин избы стал роптать, говоря:

– Надо впустить. Вишь как стучать в ворота.

– Не пускай никого, – возразил Соковнин.

– Как не пускать? Может быть дело есть – возражать мужичок, собираясь выйти из избы.

Соковнин разгорячился, схватил мужика за шиворот и хотел уже побить; но тут проснулся монах и, успокаивая Соковнина, пообещал мужику заплатить за каждого ночлежника по пяти алтын. Это обещание убедительно подействовало на хозяина и он взобрался на печь, не обращая внимания на возрастающий шум на дворе. Но не успел еще он улечься, как на дворе раздался треск. Ворота были выломаны. Мужик соскочил с печи, схватил горящую лучину и хотел было идти на встречу приехавшим, но Соковнин, вырвав у него из рук лучину, толкнул его с такою силою, что тот повалился под стол. Монах, видя, что тут может произойти серьезное столкновение, шепнул Соковнину:

– Ради Бога воздержись, Михайло Иванович. Помни, что нас никто не должен узнать.

– Знаю, честный отец, но ручаюсь и за то, что если кому-нибудь посчастливится нас узнать, то уж верно не доведется рассказать о том никому, – гневно отвечал Соковнин.

В это время приезжие толпою вошли в избу и высокий, в боярской, богатой одежде мужчина вскричал, обращаясь к хозяину:

– Ты что же не отворяешь?

– Эти приезжие не велят, потому значит тесно, а они заплатили за ночлег деньги. Я, пожалуй, и отступился бы от их денег и впустил бы тебя, боярин, а они не дозволяют.

– Что вы за люди и как смеете здесь разбойничать, – крикнул боярин, подступая к Соковнину.

– Мы купцы, а не разбойники, господин боярин, и едем в Москву с товарами. Уговорились с хозяином за хорошую плату, чтобы он никого кроме нас не впускал в избу и кажется имели право требовать от него выполнения условий, – отвечал Соковнин.

– Ты сделаешь лучше, если замолчишь. Уж больно ты речист некстати, – возразил с надменностью боярин.

– Молчать я не желаю, – с запальчивостью сказал Соковнин.

Тут подошел к спорящим монах и боярин увидя его, сказал:

– Ба! Да в вашей комнате и монах! Как ты очутился между ними, честный отец?

– Из Смоленска пристал к ним, чтобы безопаснее добраться до Москвы, – смиренно отвечал монах. – До сегодняшней ночи не могу нахвалиться этими добрыми людьми. Что же касается до уговора с хозяином, то воистину он обещал никого более не впускать в свою избу. Разумеется, мы не знали, что стучится боярин, а то сами вышли бы к тебе навстречу.

Эти слова монаха успокоили боярина и он, обратясь к своим слугам, сказал:

– Что же вы стоите здесь и забыли, что княгиня с Машей в кибитке, под дождем. Ступайте, ведите их сюда поскорее, а ты, хозяин, разведи огоньку, чтобы обсушиться.

Потом, обратясь к Соковнину, он прибавил:

– А ты, бойкая башка, поищи себе ночлега с своими товарищами в других избах, да убирайся поскорее.

– Не беспокойся, боярин, они сейчас уйдут, – отвечал тот, низко кланяясь боярину и сделав знак Соковнину и Грише.

– А ты, честный отец, оставайся побеседовать со мною, я уважаю духовных лиц, – сказал боярин, обращаясь к монаху.

С видимым неудовольствием Соковнин и Гриша стали собираться выйти из избы, как в нее вошли княгиня и Маша. Помолясь на образа и, поклонясь на все стороны, старшая сняла свою фату, открыв приятное, полное, но уже не молодое лицо. Бархатный, пунцовый кокошник и такого же цвета сарафан обнаруживали знатность рода и богатство приезжей дамы. Она села в передний угол и приказала позвать для своего вечернего туалета двух девок из ближней повозки и велела также Маше снять ее фату, что последняя беспрекословно исполнила. Увидав Машу, Гриша, находившийся еще в избе, остолбенел. Он еще ни разу не видал девушки знатного рода, так как в те времена считалось не позволительным являться пред мужчинами с открытым лицом. Вид Маши произвел на него необычайное впечатление. Ей было шестнадцать лет, рост её был величественный, а красивое лицо выражало ангельскую доброту. Она заметила, как Гриша вперил в нее свои жгучие глава, вспыхнула от стыда, потупила глаза и отвернулась вполоборота. Гриша опомнился не ранее, как дядя дернул его и приказал идти за Соковниным, что и было исполнено. Монах уже радовался в душе, что все обошлось благополучно, как вдруг вбежал боярский слуга и объявил, что прислуга, хотевшая поместиться в соседней избе, выгнана оттуда.

– Это верно опять купцы! Ну, на этот раз, я с ними не буду церемониться, – вскричал боярин, намереваясь выйти из избы.

Но монах остановил его и стал убеждать, что его милости не пристойно вмешиваться в дрязги челядинцев, быть может пьяных и просил дозволить ему уладить дело. Боярин и на этот раз согласился с монахом, как вдруг снова вбежал окровавленный боярский слуга и сообщил, что эти мнимые купцы не иное что, как разбойники, которые, вынув из повозок мушкеты и сабли, рубят без пощады боярскую прислугу. Это известие встревожило женщин и они бросились к боярину с мольбами о защите их.

– Не бойтесь ничего! Быть не может, чтобы это были разбойники. Больше ничего, как простая драка. Вот я их сейчас уйму, – вскричал боярин, заткнув за пояс пистолеты, схватив саблю и выбегая из избы.

На дворе была схватка в полном разгаре. Стрельцы действительно пустили в ход оружие. Гриша бегал по двору, стараясь, насколько было возможно, защищать приезжих от разъяренных стрельцов.

Боярин вмешался в толпу. Тем временем Соковнин и еще два стрельца ворвались в избу, где княгиня и Маша, стоя на коленях, со слезами молились о спасении.

В это время в избу вбежал Гриша и стал защищать княгиню с дочерью её, на которых набросился Соковнин, говоря:

– Стыдно, братцы, обижать беззащитных женщин!

– Прочь отсюда, молокосос! – вскричал Соковнин, налетая на Гришу с обнаженною саблею.

В это время вбежал в избу монах и видя, что жизнь Гриши в опасности, хотел выбить из рук Соковнина саблю тяжеловесною палкою, но удар пришелся по голове Соковнина и последний упал без чувств.

– Дело сделано. Молчи, сюда идут.

В избу вбежали стрельцы и с ужасом увидели Соковнина мертвым. Монах объявил им, что убитый пал под ударами слуг князя, которых он уже успел выгнать. Сказав это он приказал собираться в дорогу. Вскоре вошел раненый боярин, опираясь на руки своих слуг. В изнеможении он подал руку монаху, благодаря его за то, что он вырвал его из рук стрельцов; а княгиня указала своему супругу на Гришу, как на спасителя Маши. Причем боярин сказал, обратясь к Грише.

– Спасибо тебе, молодец. Постараюсь не остаться при случае в долгу.

Глава VIII

Прибывшие в Москву с монахом стрельцы поступили в распоряжение Щегловитого, который всеми силами старался поддерживать власть правительницы Софии, у которой постоянно собирались её единомышленники и придумывали меры к утверждению за нею единодержавной власти. Но все их планы разлетались вдребезги. В одном из таких ночных собраний участвовал и Гриша вместе со своим дядею, который по речам своим казался сторонником Софии. Но Гриша не сочувствовал ни речам дяди, ни говору бояр и стрелецких начальников, участвовавших в этих собраниях. Намерения собеседников он считал противозаконными, преступными и только железная воля над ним дяди сдерживала его от окончательная намерения высвободиться из преступной партии злоумышленников. Возвращаясь из этого собрания, он неоднократно обращался с вопросами к монаху, но тот сурово отвечал ему:

– Молчи!..

Когда они вышли за Боровицкие ворота и миновали Лебединый пруд, монах пошел тише и обратясь к Грише сказал:

– Теперь говори и спрашивай. Здесь никто не подслушает.

– Что уж здесь за разговоры… В другой раз… – раздражительно возразил Гриша.

Монах понял мысль Гриши, улыбнулся и сказал:

– Ребенок, и ты начинаешь умничать и с кем же? взгляни на этот пруд, на эти стены и вспомни, как 14 лет тому назад я вел тебя по этим местам к дому Хованского и оставил у ворот его. Ты думал, что я тебя подкинул, бросил… Нет! я с самой колыбели до сегодняшней ночи не терял тебя из виду и пекся о твоем счастии. Все, что ты, быть может, считал игрою случая, заготовил я многолетними трудами. Ты молод, не опытен и должен слепо повиноваться до поры до времени моей воле. Это огорчает твое детское самолюбие? Но берегись, за минутное удовлетворение пустого любопытства ты можешь заплатить своею жизнью и счастьем всех тебе близких!

– Мне близких? Где они, кто они? Я даже и этого не знаю, так как ты все скрыл от меня, – возразил Гриша.

– Знаю я, что тебе не по душе мои действия, но я не могу по многим причинам действовать иначе, – отвечал монах раздражительным тоном.

Мрачно и безмолвно шел Гриша рядом с монахом, перебирая в уме своем загадочные слова дяди и стараясь проникнуть в их смысл и значение. Наконец они дошли до стрелецкой слободы. Гриша, войдя в свою квартиру улегся спать, но не мог долго уснуть, благодаря волновавшим его мыслям, который мало-помалу становились тише, воображение стало успокаиваться и в прояснившейся дали появилось тихое, светлое видение, разом охватившее все чувства Гриши – это был образ, недавно спасенной им княжны Трубецкой. С выражением неизъяснимого восторга прошептал засыпающий Гриша имя Марии, прижал руку к сильно бьющемуся сердцу и погрузился в сладостное забвение.