Николай Златовратский - Надо торопиться

• Название: Надо торопиться
• Автор: Николай Златовратский
• Издательство: Современник
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1988

«В небольшом трехоконном домике чиновника Побединского, стоявшем на крутом обрыве к гнилой речонке города N, произошло очень важное для обитателей его событие: вчера умер от скоротечной чахотки единственный сын хозяина, гимназист 6-го класса. Болезнь свалила его быстро...»

---

– Что делать!

Даром ничто не дается – судьба
Жертв искупительных просит, —

продекламировал кто-то.

– Какие, однако, мы, господа, все еще эгоисты!.. А народ? Миллионы, миллионы…

В группе разговоры смолкли. Потом кто-то тихо спросил что-то насчет лекций, и все стали расходиться. Кто-то совершенно, по-видимому, непроизвольно запел про себя: «Укажи мне такую обитель…»

VI

Два месяца спустя в самый скверный петербургский вечер, когда, обыкновенно в конце ноября, идет суровая борьба упорствующей осени с зимой, в квартире Побединских справляли окончание курса Надежды Павловны. Но если бы посторонний человек заглянул в эту слабо освещенную единственною лампой с полуразбитым абажуром комнату, то он затруднился бы сказать, что здесь справляли – праздник или поминки. В комнатке было всего пятеро. Перед столом, на котором стояла бутылка дешевого портвейна, на старом кресле сидел лысый господин с большою русою бородой, такими же большими добрыми голубыми глазами, чаще смотревшими поверх очков, чем в них. Он был высок, плечист и плотен; но скорбно-наивный взгляд и добродушная улыбка плохо гармонировали с его геркулесовским телосложением. Он иногда отпивал по глотку из стоявшего перед ним стакана и упорно смотрел поверх очков на сидевшую на диване Надежду Павловну. Побединская чувствовала этот взгляд, полный такой томительной скорби… и любви, и участия, и избегала встречаться с ним. Она сидела, откинувшись к спинке дивана и закинув руки за голову, – поза, которую она никогда прежде не знавала. В этой позе она так была похожа на труднобольную, которую вывезли в креслах на свежий воздух и позволили «вздохнуть». И вот она «вздыхала», вся отдавшись этой невыразимо сладкой истоме изболевшего организма. На другом конце дивана, облокотясь на стол, сидела подруга Надежды Павловны, «розовая» Петрова, так ее прозывали, и наивно-ребячески не сводила глаз с Побединской. Тут же, около них, пристроилась и Анюта, сестра Побединской, на высоком кожаном стуле, и, положив руки на колени, недоумевающими как будто глазами смотрела и на сестру, и на ее подругу, и на почтенного собеседника. Мать Побединской присела в уголку, как-то совсем неудобно, и силилась, надев большие очки, всматриваться при тусклом свете в шов платья, которое она чинила. Вот уже минуты три как собеседники молчали.

– Знаете что? – сказала наконец Побединская. – Сегодня, кажется, единственный день, когда мне некуда торопиться… И мне скучно!.. Что значит привычка!.. Я думаю, что то же должна чувствовать обозная лошадь, когда ей долго не приходится везти воз.

– Что за сравнение! Это мило! – с неудовольствием воскликнула Петрова.

– Вы – героиня, Надежда Павловна, – серьезно произнес, даже не без волнения, почтенный господин и отпил глоток вина.

– Что за вздор! – вспыхнула Побединская. – Если вы, Василий Иванович, еще раз повторите эти слова, я с вами разбранюсь… Зачем кощунствовать! Какие мы герои? Если бы вы знали, сколько раз в моей жизни я роптала на свою судьбу, сколько раз мне, в глубине души, хотелось уйти, уйти от всего этого… на покой. Сколько раз я завидовала какой-нибудь барыне, которая спокойно, развалившись в коляске, мчится… И это – героиня!.. В таком случае скажите мне, сколько же героев живут там, по деревням, которые изо дня в день, из часа в час трудятся, не разгибая спины, не видя просвета…

– Она еще, чего доброго, измучает себя угрызениями совести, – сказала Петрова, – этого еще недостает!..

– Клеветать на себя можно, – проговорил Василий Иванович.

– Нисколько, – сказала Надежда Павловна, – я говорю правду… Какие мы герои?.. Мы все просто – люди своего типа, как пахарь – человек своего типа.

– Прекрасно, – улыбнулся Василий Иванович, – это не умаляет его достоинств… И я повторяю опять: вам необходимо, обязательно – отдохнуть. Если вы не хотите воспользоваться моим… приглашением (тут Василий Иванович весь вспыхнул)… в поместье у моей матери, то во всяком случае… как-нибудь иначе… но только пора перестать торопиться… Это невозможно, это возмутительно!..

– Это дело не мое… Как велит судьба, – улыбнувшись, проговорила Побединская.

– Надо бы, Василий Иванович, очень надо, – прибавила и мать, – да ведь точно… Все у нас от бога!.. Все в его руках!.. Надо его молить, чтобы он хотя на годок дал вздоху…

– Потерпите, мама… Мы уже привыкли… Хуже пережили, – опять улыбаясь, говорила Побединская.

– Вот и еще доказательство, что вам необходим обязательно отдых. Вы впадаете в какой-то мрачный фатализм, а это признак упадка воли, – сказал Василий Иванович, не без искреннего беспокойства взглядывая на Надежду Павловну. – Судьба!.. Но ведь у каждого есть свой ум, свое сердце, которые тоже имеют право…

– Это, конечно, так… Но есть еще что-то!.. Я, право, не умею вам сказать, – задумчиво возразила Побединская, – не умею назвать, что это: совесть… или какой-то долг, долг типа… Вот именно… мне кажется, что у всякого типа есть свой долг… И этот долг фатален…

В это время кто-то позвонил. Все вздрогнули, так как никого не могли ждать. Вышедшая на звонок мать принесла городское письмо Надежде Павловне.

Вследствие ли настроения от предыдущего разговора, или от неожиданности руки Побединской дрожали, распечатывая письмо. Она быстро пробежала первые строки и улыбнулась, хотя руки ее побелели и похолодели совсем.

– Ну, вот!..– сказала она и, стараясь скрыть дрожание в голосе, прочла следующее:

«Ура, Побединская! Поздравляю вас от всей души… Сегодня утром я зашла в госпиталь, где встретила начальницу. Она просила меня передать вам, что, по ее рекомендации, место врача в – ском земстве упрочено за вами, что она очень, очень рада этому случаю, и за вас, и за курсы, что она надеется – в вашем лице не будет скомпрометирована судьба русской женщины-врача… Все мы тоже искренно рады, что первое место получаете – вы… Лучшего выбора судьба не могла сделать. Вы вполне достойны… Ну, Побединская, вперед!.. Не выдавайте нас… Знаете – на вас теперь будет смотреть вся Россия; от вас зависит связать узами прочного доверия интеллигенцию и народ… О, какое широкое поле открывается перед вами!.. Помогай же вам бог, collega! Сообщите нам, когда поедете. Все наши желают вас проводить и проститься с вами.

Ваша Курбатова.

P. S. Да, я и забыла: вам надо торопиться представляться управе – особенно на этом настаивают, так как у них среди деревень сильно распространяется эпидемия».

Дочитав письмо, Побединская в волнении вышла из-за стола и быстро обняла мать.

– Ну, вот, мама… Вот и все!..

– Вы не можете ехать… Это безумие! – сказал, вставая, Василий Иванович (он был совершенно красен от сильного волнения).-Вы посмотрите на себя только: ведь у вас ни крови, ни мускулов, ведь у вас полное истощение всего организма, ведь у вас… Вы сознаете ли ясно, что предстоит вам? Ведь этот уезд чуть не в Западной Сибири, за две тысячи верст, ведь это непросветная глушь, где вы не встретите даже русского мужика, где живут, по уши в грязи, одни башкиры, где почти не говорят по-русски…

Василий Иванович приостановился, как будто ожидая результатов своей речи.

– Побединская! – крикнула, вскакивая, Петрова. – Пустите меня – я поеду за вас!.. Право!.. Я обязываюсь высылать до тех пор, пока вы не получите через год другого места и не выздоровеете, – высылать вам половину жалованья…

– Браво, Петрова, браво! – закричал в восторге Василий Иванович.

– Согласны? Вы согласны? – спрашивала Петрова, впиваясь глазами в Надежду Павловну…

– Какие славные вы! – проговорила Побединская, крепко пожимая руки тому и другой. – Давайте-ка выпьем лучше да поздравимся!.. А затем – надо торопиться…

VII

Через три месяца в квартире Петровой происходила такая сцена. Петрова, облокотившись на стол, плакала. Три-четыре студентки, в шляпах и пальто, не раздеваясь, наскоро читали какое-то письмо, передавая одна другой, и рассматривали лежавшую на столе фотографию.

«Милая Лидия Николаевна, – писала мать Побединской Петровой на засаленном лоскутке почтовой бумаги крупным старинным почерком, – вот и все кончилось с нами, бедными, по воле божией!.. Вот и вся наша короткая радость и надежда!.. Из глубины сердца и день и ночь только спрашиваешь: господь милосердный, зачем же дал ты нам земную жизнь?.. Впрочем, все в твоих всемогущих руках! Неисповедим твой промысел… Вот и дорогой нашей Надечки не стало, милая Лидия Николаевна… Не стало, – нет ее больше у нас… Ах, матери, матери!.. На что вы родитесь, на что зачинаете детей своих? Словно кровью поливаете вы землю, а земля эту кровь пьет, как ненасытная губка… Посылаю вам, милая Лидия Николаевна, карточку, – по заказу председателя снимали… Спасибо им, схоронили с честью и с венками дорогую нашу… Дорога была дальняя. Когда еще ехали, видела я, что Надечка утомилась. А там приехали в деревню: с утра до поздней ночи народ… А Надечка такая деликатная, едет и в ночь и в непогоду… А помощи никакой нет – один фельдшер. Случится операцию делать трудную, – сама дрожит вся, боится за больного, по новости, а посоветоваться с кем или помочь – некому… Извелась совсем от одной думы, не только что от дела… А в деревнях бедность, грязь, все в тифу перевалялись и мы-то… А после всех и Наденька не вынесла… Простите, милая, не могу писать. Вчера только похоронили… Мы с Анечкой не знаем, что делать. Сообщите, милая, примут ли опять Анечку в гимназию. Будем ждать вашего ответа с нетерпением. Как-нибудь перебьемся, – пока председатель не оставляет. Добрый человек… А все же надо торопиться Анечке… До свидания, милая Лидия Николаевна, не оставьте нас, бедных. Хорошо, если бы вы телеграммой известили. Мы бы сейчас же поторопились выехать. Все в Питере лучше, я бы работой могла Анечку поддержать, пока на ноги встанет. Что делать? Теперь одна надежда». Приложенная к письму фотографическая группа, несмотря на некоторый расчет на эффект со стороны фотографа, производит удручающее впечатление, видимо, на всех девушек, собравшихся у Петровой. Содержание группы, впрочем, было не особенно сложно: скромная комната, посредине белый гроб, серебряные подсвечники по бокам и впереди; в гробу – маленькое, высохшее совсем тело, как у ребенка; в головах – венок, а близ гроба – две фигуры: мать в черном платье, повязанная платком, – эта простая, скромная, робкая и смиренная пред велениями судьбы русская женщина, с нею рядом двенадцатилетняя девочка, с широко открытыми глазами, обращенными на лицо покойницы… «Только-то! – говорили эти глаза. – Тут все? Нет, это не может быть…»