Эмиль Айзенштрак - Диспансер: Страсти и покаяния главного врача

• Название: Диспансер: Страсти и покаяния главного врача
• Автор: Эмиль Айзенштрак
• Издательство: Периодика Дона
• Жанр: Современная проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-86616-005-3

…

---

А придумали крепко, но не сегодня и не вчера. Это еще, помнится, тургеневский Базаров из далеких школьных «Отцов и детей». Это он — нигилист и разночинец, все на ощупь да на аршин примеривался.

— Природа, — говорил он, — не храм, а мастерская, и человек в ней работник!

Говорить ему было легко: громадных плотин, которые убили рыбу в реках, да и сами реки, тогда еще не было, воздух был чистый, не загазованный, и росли в округе всяческие колокольчики, пресловутые цветики степные. А другой литературный герой по фамилии Раскольников тем временем уже и рассчитал: одна жизнь поганой старушонки (зарубить ее и деньги нечестивые отобрать!) против сотни молодых жизней, коих на старушкины деньги и спасти и возвысить! Кинул на счеты: сотня больше единицы. А у них в башке так и оседает: что больше, то и лучше (показатели!). Посчитал, рассчитал Раскольников, да и взял в руки топор… Старушку он, конечно, угрохал, деньги отобрал. Только осчастливить никого не смог, хоть и правильно складывал-вычитал. По арифметике сходилось, а по жизни не вышло.

Да оно же просто не считается! Слишком сложно. Это — Гармония. И сюда входит категория духа, поразительная абстракция, которую не может понять прямолинейный, младенчески незамутненный разум. Эти прямолинейщики, патефонщики, Базаровы и Раскольниковы, эти организаторы и методисты жизни — они не плохие и не хорошие, не добрые и не злые, они же просто дети… Не видят и не подозревают наличие тонких и сложных связей, которые ни на зуб, ни на палец.

Ребенок скажет: «Дядя задушил тетю».

И все. А тетя-то Дездемона. А дядя — Отелло. Любовь, Верность, Вероломство — этих вещей ребенок не знает и не видит. Он подробно опишет, как дядя рычал, как тетя упала. Остальное — вне его понимания. А дитя-методист заполнит графы свои: «Летальных исходов — один. Из них по случаю удушения — один». Да что с того?..

В ракурсе детского зрения — одни чувственные восприятия, понятные и ясные любому дураку. Им все ясно, все понятно (обратите внимание!). Только четкости порой не хватает. Добавим же этой четкости, немного организации и все пойдет.

- Само пойдет, само пойдет. Э-эй, ухнем! Еще разик! Еее-ще раз!..

Детски — чувственную точку зрения на сложные многофакторные обстоятельства высмеивал К. Маркс. Вот как он высказывался по этому поводу: «Однако мы не должны забывать ДЕТСКИ-ЧУВСТВЕННУЮ ТОЧКУ ЗРЕНИЯ прусской Staats Zeitung. Она повествует нам о том, что когда речь идет о железных дорогах, следует думать только о железе и дорогах, когда речь идет о торговых договорах, следует думать только о сахаре и кофе, когда речь идет о кожевенных заводах — только о коже. Разумеется, ребенок не идет дальше ЧУВСТВЕННОГО ВОСПРИЯТИЯ, он видит только единичное, не подозревая существования тех невидимых нервных нитей, которые связывают это особое с всеобщим, которое в государстве, как и повсюду, превращает материальные части в одушевленные члены одухотворенного целого. Ребенок верит, что солнце вращается вокруг Земли, всеобщее — вокруг частного. Ребенок поэтому не верит в ДУХ, зато он верит в ПРИВИДЕНИЯ».

И еще по поводу детского мышления, основанного на счетах: «Известно, что первой теоретической деятельностью рассудка, который еще колеблется между чувственностью и мышлением, является СЧЕТ. Счет — это первый свободный теоретический акт рассудка ребенка. Давайте считать — взывает прусская Staats Zeitung к своим сестрам. СТАТИСТИКА — первая политическая наука! Я познал голову человека, если я знаю, сколько на ней волос!».

И еще: «Staats Zeitung — газета всесторонняя. Она не успокаивается на ЧИСЛЕ, на ВЕЛИЧИНЕ ВРЕМЕНИ. Она идет дальше в своем признании количественного принципа, она отдает должное и ПРОСТРАНСТВЕННОЙ ВЕЛИЧИНЕ. Пространство — это первое, что импонирует ребенку своей величиной. Оно — первая величина, с которой ребенок сталкивается в мире. Ребенок поэтому считает человека большого роста большим человеком, и точно так же по-детски рассуждая, повествует нам о том, что ТОЛСТЫЕ книги несравненно лучше, чем ТОНКИЕ».

Классические обобщения хорошо воспринимаются, когда они идут от личного опыта. Тогда любая сложная формулировка ложится в голову сразу на готовое место, без сучка и задоринки. И чувство благодарности автору за сопереживание и за талант. А пресловутые эти детски-чувственные точки зрения — прямо из жизни: и счетоводы-«младенцы», и повседневные встречи с ними, тривиальные или, наоборот, экстравагантные. И накладываются они откуда-то сверху простенькой, но довольно-таки чугунной решеткой. На грудную клетку.

Я глубоко зарылся в кресло в своем кабинете. Сегодня оперирует Людмила Ивановна. Я свободен. У меня распухли глаза, течет из носа, в горле и носоглотке металлический вкус гриппа, знобит. Нога я поджал под себя, укрылся одеялом, работает калорифер. Уже тепло, пожалуй, жарко. Это повышается моя температура. Голова клонится на грудь, а в самой голове молоко, потом сгущенное молоко. И тогда я включаю положительные эмоции. Немного личной жизни в цветном изображении и черно-белые кадры по службе. Здесь тоже есть на что поглядеть. По результатам годового отчета институт признал наш диспансер лучшим в области. Лестные замечания, торжественные слова. Я, конечно, скромно не выпячиваюсь (скромность же украшает). Итак, можно сладко дремать под калорифер: все в порядке, все престижно, и заслуженный отдых по болезни.

Но только в этот будуарный, только что мною созданный мир, врывается санитарка: «В операционную! — кричит. — Быстрее! Там у Людмилы Ивановны чегой-то не ладится».

Самое трудное — выдернуть зад из нагретого кресла. А впереди еще длинный коридор, крутые ступеньки, ледяная вода и щетки, и операция — тяжелый случай. Так вперед же из-под одеяла! Преодоление… На подвиг и радостный труд! Я — положительный герой. А что делать? Письмо уже позвало в дорогу.

Иду пошатываясь, зябко поеживаю плечами (расправив упрямые плечи?). На ступеньках встряхиваюсь, ледяная вода сначала убивает, а потом наоборот — живит и возносит. Глаза просыхают, нос не мешает, и сноровка снова в руках.

Случай сложный, но ветер уже в наших парусах! Я ведь последняя здесь инстанция, отступать некуда, отпихнуть некому (за все в ответе, лично причастен — положительный же, черт возьми, герой!). И, может быть, поэтому я уже здоров и свеж, и выход нашелся. Прикинул совсем ясной головой и ожившими пальцами, все сделал как надо, вывернулся, ушел из живота удачно. А мы знаем: в живот легко войти… И вот видят все: болезнь свою я победил, с этим тяжелым случаем справился. Кладу последние швы на кожу, снимаю халат и маску. Можно смахнуть рукой пот на лбу, настроить усталые глаза на бесконечность и сказать знаменитую фразу: «Она будет жить!».

На самом деле эти слова хирурги никогда не произносят. Поэтому, наверное, и я молчу. Остальное, может, и сходится. У меня действительно усталые глаза, в уголках которых пресловутые веселые лукавинки. Пожалуй, я могу позволить себе и белозубую мальчишескую улыбку.

Возвращаюсь к себе в кабинет, слышу слова одобрения, секретарша варит кофе с почтением. Восторги и приветствия на лицах родственников. Вот оно, счастье трудных дорог!

Я, собственно, уже выздоровел, но немного еще кокетничаю с самим собою. Небольшая складка у переносицы. Улыбка не простая, а как бы что-то преодолевающая. Акцент на мужество и легкий оттенок скепсиса. Положительный герой отдыхает, он устал — вот как это выглядит. Горячий кофе окончательно смывает гриппозную плесень в горле и на клеточном уровне: меняется биохимия, в душе звенят мелодии Грига, и усиленные кофеином амбиции заманивают на пьедестал.

На телефонный звонок отвечаю с достоинством и значением. А трубка говорит:

— Облздравотдел предлагает вас немедленно освободить

от занимаемой должности…

— То есть как, в каком смысле?

— Да очень просто, — рубит телефон, — с работы вас нужно снять. У вас там какие-то плохие цифры по годовому отчету. Вот за это…

— Да позвольте, — кричу, — у нас лучшие показатели в области, на первое же место вышли.

— Ничего не знаю, — говорит телефон (это у всех чиновников, телефонов и «граммофонов» присказка такая — «ничего не знаю». Они этой формулой и гордятся, и отгораживаются).

Краска уходит с моего лица. Сейчас буду прятаться за ширму объективных причин. Я уже не положительный герой. Есть такое мнение.

А трубка дальше каркает. И выясняется: один (только один!) из многих наших показателей хуже средне областных. И я перечеркнут. Я — отрицательный герой. На моем лице — жалкая ухмылка, я блудливо прячу глаза, а ладони у меня уже липкие и потные. Болезнь возвращается (или она не уходила?). Домой! В постель! Под одеяло! Жирную бледную шею кутаю теплым гарусным шарфом. И ухожу, трусливо оглядываясь. Из князи в грязи.

Уже дома телефонный разговор с Сидоренко окончательно проясняет картину. Оказывается, кто-то подсунул заместителю заведующего облздравом Волкову единственный наш посредственный показатель. Собственно, этих показателей навалом, целые простыни, в глазах рябит. А у Волкова таких простыней пуды и центнеры. Как же он единственную циферку разглядел? Подсунул кто-то. Но кто? Вероятно, наш бывший коллега. Он от нас, слава Богу, ушел. А когда уходил — на всякий случай скрывал, куда уходит, чтобы я не помешал (а я бы наоборот, скатертью ему дорогу). Теперь он, уязвленный моими успехами, изучил наш отчет, нашел крамольную цифру и подсунул ее Волкову. Что же он выкопал?