Изидор Окпевхо - Последний долг

• Название: Последний долг
• Автор: Изидор Окпевхо
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза

Молодая женщина, ее малолетний ребенок, ее муж, арестованный по лживому доносу, командир бригады, почетный гражданин города — главные действующие лица романа нигерийского писателя, — сменяя друг друга в роли рассказчика, повествуют о трудных временах в жизни страны, раздираемой гражданской войной. Каждый из них старается соразмерять свои слова и поступки с чувством долга, как они его понимают.

---

Он опускает глаза и осматривает себя. Он, наверно, решил, что улыбка сошла с моего лица потому, что у него грязные ноги. Но когда он опять поднимает глаза, я улыбаюсь, ибо зачем разрушать его счастье? Он не выдерживает, бросается ко мне и прячет голову у меня на груди. Я прижимаю его к себе, глажу по голове — это удобный миг для того, чтобы сдержать слезы, подкатывающиеся к глазам. Когда наконец он отрывается от меня, на моем лице снова улыбка.

— Ну-ка повернись, дай я погляжу на тебя со всех сторон, — говорю я.

Он тотчас же повинуется. Я поворачиваю и прихорашиваю его. Пусть еще немного порадуется своей дивной обновке.

— Вот теперь все прекрасно, — говорю я. — Можешь переодеться. А мне надо сходить по делу.

Он смотрит на меня, я радость в глазах его сразу гаснет.

— Ты куда, мама? — говорит он.

— По делу. Я скоро вернусь. — Я подталкиваю его в комнату. — Переоденься.

— Мама, можно я пойду с тобой?

— Нет, — говорю я решительно, потому что время не терпит. — Тебе со мной ходить незачем. Ну-ка, живо переодеваться.

Он уныло плетется в комнату. Он еще не вошел в нее, как где-то поблизости раздаются выстрелы. Я бросаюсь за ним, и, согласно инструкциям гражданской обороны, мы с Огеново ныряем под кровать и ложимся ничком. Тут я вдруг вспоминаю, что окна и двери в доме распахнуты. Я выскальзываю из-под кровати и быстро все закрываю.

Стрельба уже прекратилась, с улицы доносится бешеный рев машин. Окна и двери закрыты, и я опять заползаю под кровать к сыну. Безумие за окном продолжается, и я сильней прижимаю к себе мальчика. Так мы лежим, пока я не убеждаюсь, что опасность от нас отдалилась. Медленно я выползаю из-под кровати и подхожу к окну. Я держусь за железные прутья и сквозь щель в ставнях стараюсь рассмотреть, что происходит.

Слава богу, наш дом внимания не привлекает. По улице бегут и бегут вооруженные солдаты. Часть из них уже окружает дом в некотором отдалении от нашего — кажется, дом Фегадже Омомаро. Неожиданно мимо нас к тому дому на бешеной скорости пролетает «джип», и из него выскакивают новые вооруженные солдаты. Офицер без оружия в красной фуражке торопливо выкрикивает приказы. С автоматами наизготовку все вооруженные солдаты вбегают в окруженный дом. Через мгновение двое из них под руки выволакивают оттуда какого-то солдата и вталкивают его в «джип». Еще несколько солдат впрыгивают в машину вслед за ними. «Джип» оживает, внезапным рывком трогается с места и исчезает из виду. Офицер в красной фуражке и несколько вооруженных солдат еще находятся в доме…

Порядок, кажется, восстановлен. Но я остаюсь у окна, чтобы увидеть, чем кончится дело. Мое сердце бешено бьется, вспотевшие пальцы вцепились в железные прутья. Откуда мне знать, что принесет это происшествие мне и моему сыну?

Огеново

когда мама заснула после обеда, я вышел из дома на цыпочках и побежал к ономе, и я похвалился рубашкой, которую папа прислал оттуда, куда уехал, а ономе спросил, кто купил мне рубашку, и я сказал, папа, который уехал в идду, а он сказал, что это неправда, что папа ничего мне не может купить, потому что сидит в тюрьме, и что солдаты посадили его в тюрьму за то, что он что-то украл у солдат, и я сказал ему, что он врет, потому что рубашку купил мне папа, и это сказала сама мама, и что папа скоро вернется оттуда, куда уехал, а он сказал, что это неправда, что мой пана вор, и мы долго дрались, и я побил его и набросал ему в глаза песку, и он плакал и плакал, а я убежал… а когда я пришел домой, мама спросила, где я был, и я сказал, что ходил показывать рубашку ономе, а ономе сказал, что мой папа вор и ничего мне не может купить, потому что сидит в тюрьме, и что солдаты посадили его в тюрьму за то, что он что-то украл у солдат, и мама сказала мне: глупый мальчишка, не смей уходить из дому без позволения, и она долго била и била меня, и я плакал, и плакал, и плакал, а когда я уже не плакал, она сказала: если ономе скажет, что твой папа вор, ты тоже скажи, что его папа вор, и она сказала: твой папа не крал ничего, она сказала: твой папа честный человек и скоро вернется оттуда, куда уехал, я непременно скажу ономе, что мой папа честный

Али

Человек должен делать то, что ему следует делать. При этом кто-то может и пострадать, по главной основой решений всегда должны быть законность и целенаправленность.

Сегодня утром в городе была первая публичная казнь. Разумеется, я не хочу сказать, что мрачное зрелище смерти — что-то невиданное в этих краях. Вовсе нет. Преступников, приговоренных к повешению, всегда вешали. Убийства здесь тоже бывали. Преступные шайки нередко расправлялись со своими изменниками и вешали их на деревьях. Но никогда за всю памятную старикам историю этой страны и, уж конечно, ни разу с начала войны не собиралось толпы посмотреть, как за сведение личных счетов будет публично расстрелян военнослужащий.

То, что случилось две недели назад, — обычная история любви и ревности. Однако она внесла в атмосферу страх и тревогу — чувства, с которыми я стараюсь бороться с тех пор, как вступил в должность.

За прошлый год город привык к частым воздушным налетам и нападениям симбийских партизан, от которых эту часть штата еще предстоит очистить. В начале войны по всей стране были обнародованы инструкции по гражданской обороне. Поэтому люди теперь знают, что делать во время воздушной тревоги, когда надают бомбы и зенитная артиллерия бьет по самолетам противника. Люди ищут убежища в подвале, под деревом, у подножия стены, под кроватью — всюду, где можно найти хоть какое-нибудь укрытие. В течение нескольких дней после налета свобода передвижения ограничена. Люди теперь ко всему привыкли и различают на слух автоматы мятежников и федеральных войск. И все же сами звуки стрельбы всегда признак опасности. Поэтому, когда две недели назад послышалась одинокая очередь из автомата федерального образца, мгновенно пронесся безумный слух, что противник в городе, и люди по раздумывая повсеместно поддались панике. Страх. Простой древний страх. Ибо даже когда стало известно, что случившееся — результат обычной любовной распри, люди некоторое время старались не выходить из домов в уверенности, что стрельба даже в спокойное время среди дня — дурное предзнаменование, особенно если она уносит хотя бы одну беззащитную жизнь.

Дело было простое и мелкое, и военный трибунал менее чем за неделю составил о нем суждение — не отличавшееся от того, какое жители города составили для себя, — и вынес свой приговор. Убийца ничуть не раскаивался в содеянном, он так смело, спокойно и красочно поведал свою историю трибуналу, так смаковал каждую незначительную подробность, словно был счастлив, что у него есть возможность высказаться.

Короче говоря, рядовой и сержант ухаживали за одной и той же девушкой. Или, вернее, у рядового была девушка, а сержант постарался ее отбить. Так уж водится. Рядовой быстро понял, что звание дает сержанту бесспорное преимущество. Он молча переживал неудачу, пока злоба не одержала в нем верх над рассудком. Он разузнал, когда сержант отправится на свидание. И в тот ужасный день, увидев, что «лендроувер» выезжает из гаража, солдат взял заряженный автомат и неспешно направился к дому девушки.

Когда он пришел туда, «лендроувер» стоял перед домом. Солдат не спешил. Он взял автомат наизготовку, сильным ударом ноги распахнул дверь. В гостиной никого не было, и он направился в спальню. Там, как бы проснувшись от дремы, на кровати лежала девушка во всей наготе бесстыдства. На спинке соседнего стула висели ремень и рубашка защитного цвета. Девушка вскрикнула, приподнялась и хотела прикрыться. Но автомат был на взводе, и она это знала. Она назвала солдата по имени и умоляла ее выслушать. Но одного взгляда на ее развратную позу было достаточно, чтобы понять, что здесь происходит, и он решил положить конец мерзости. Его злость нашла только одно слово: «шлюха». Он прищурился, стиснул зубы, нажал на спуск — и та-та-та-та-та! Девушка корчилась несколько секунд и рухнула на окровавленные простыни.

В это мгновение из уборной, поддерживая незастегнутые штаны, в спальню вбежал сержант.

— Что?.. — вскрикнул он и оцепенел, и челюсть его отвисла.

Рядовой нацелил ствол сержанту в живот и перевел автомат на длинную очередь.

— Суле, что ты наделал? — От страха и изумления глаза сержанта были широко раскрыты.

Но прищуренные глаза рядового горели безумной решимостью. Он не сказал ни слова.

— Отдай автомат! — закричал сержант и протянул руку. — Приказываю тебе, сейчас же отдай автомат!

Рядовой медленно и решительно покачал головой, не сводя с сержанта безумных, но настороженных глаз, и так же медленно и решительно начал надавливать на спуск. Он задышал чаще, и капельки пота выступили у него на лбу.

— Отдай автомат, говорю тебе!

Глаза и ствол были направлены на сержанта. Глядя солдату в глаза, с протянутой правой рукой, сержант осторожно шагнул вперед. Солдат отступил на шаг, ствол автомата по-прежнему был направлен сержанту в живот.