Владимир Муровайко - Тест

• Название: Тест
• Автор: Владимир Муровайко
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1992

Книга заряжена на духовное усовершенствование человека, полет творческой мысли и фантазии, общее оздоровление организма народным целителем-экстрасенсом

Автор предлагает оригинальное решение проблем контакта землян с иными формами космического разума. По-новому осмыслена идея возникновения квазаров, что представляет определенный научный интерес. Повесть «Тест» держит читателя в постоянном напряжении, тем более, что кульминационная развязка приходит неожиданно в самом конце. В книгу включены также повести и рассказы, посвященные психологии научного поиска, взаимоотношениям человека и искусственного интеллекта, другим проблемам.

---

Рассказ

Здравствуй, дорогая Леночка!

Извини, что тысячу лет не писала. Может быть, и еще сколько же не беспокоила, ведь встречаемся более-менее регулярно, но вынудили потревожить обстоятельства. Я имею ввиду твоего брата. Нет, мы не расходимся и ничего особенного в нашей жизни супружеской пока не случилось, кроме одного. Да и не заболел он, наоборот, даже помолодевшим выглядит. Но с некоторых пор, вот уже целую неделю, не ночует дома. Представляешь?! Первые дни я с ума сходила, передумала уйму всякого. Оказывается, засел на работе. Расспрашивала сослуживцев — все подтверждают: да, Роман Михайлович не выходит из цеха, руководит почти круглосуточно, как-никак конец года. На всякий случай среди ночи звонила несколько раз — работает. Но что меня мучает, отвечает официально, как чужой: извини, говорит, милая, я слишком занят. Уделю время, когда посвободней буду. Представляешь?! Мне-то говорит: уделю время.

Позавчера пошла на хитрость. Сказала, что Димка приболел. Оставить не с кем. Попросила часик-другой побыть, мол, пока я схожу на работу объясниться. Прибежал сразу. В семь утра. И что же думаешь? Приложил руку ко лбу, подержал секунду- вторую. «36 и 7 десятых по Цельсию,— сказал.— Мальчик совершенно здоров». «Ты хотя бы на полчаса приходил вечером. С детьми поиграть. Утром в садик помог отвести»,—говорю ему. «Хорошо,— отвечает.— К скольким приходить?» Разозлилась: «В 19 часов 34 минуты. По московскому времени!» Одел он Димку, отбарабанил в садик.

Вечером приходит. Проверил у Оленьки уроки, начал что-то с Димкой из кубиков строить. Я довольная. Возвратился, наконец-то,

думаю. Когда смотрю — одевается. «Куда?» — спрашиваю. «20 часов 04 минуты,— отвечает.— Завтра буду в 7.00. Иду на работу». Тут я не выдержала, да как расплачусь. «Ты бы хоть улыбнулся, Рома,— говорю.— Поцеловал, слово какое ласковое сказал. Поужинали бы вместе». Раньше как было? Стоило мне только всплакнуть невзначай, он тут как тут: «Что случилось, дорогая, милая, ласточка?»,— увивается, успокаивает. А сейчас стоит в дверях, как истукан, растянул губы в улыбке, неестественной такой, знаешь, улыбке, приклеенной словно, и тараторит: «Не вижу причин для эмоций (представляешь, эмоций?!) Что такое поцеловать, милая?… счастливая… непревзойденная… несравненная… Достаточно. В ужине нет потребности». «Ну, если нет, тогда проваливай, несравненный, непревзойденный. Чтоб духу твоего здесь не было! Можешь больше не приходить.» «А в 7.00,— улыбается,— отменяется?» «Отменяется! Все отменяется!»

И он ушел. С того дня не возвращался. Узнавала через знакомых — в цехе. Такая вот беда, Леночка. Не знаю, что и думать. Как быть? Прошу тебя, помоги. Я ему все-все прощу. Позвони или напиши, пусть возвращается. Понимаю, такая у него работа сумасшедшая. Конец года. А я обидела. Но самой, знаешь… Пожалуйста, подействуй. Как сестра, как женщина.

Остальное у нас все хорошо. Никто не болеет. Ольга учится, почти одни пятерки носит. Дима уже «р-р-р» чисто выговаривает. Приезжайте в гости, будем рады. Тогда и поговорим подробнее.

До свидания. Наташа. 12 декабря 20… года».

*

Руководители участков, мастера, научно-технический персонал собрались в приемной начальника сборочного цеха на производственную пятиминутку. Стоял тот суматошно-кулуарный шум, какой всегда можно встретить перед началом или в перерывах между заседаниями, совещаниями, когда обмениваются новостями, договариваются о чем-то, перемывают кости ближним.

— Ах да, ты не был, первый день как из отпуска,— говорил начальник участка Валько своему коллеге Захарчикову.— Многое потерял. Ничего, еще увидишь. Наш Роман Михайлович изменился. Преобразился. Прямо на глазах, за прошлую неделю.

— Поплотнел еще больше?

— Нет, я не о том. Требовательным стал, до неузнаваемости. Придирчивым. Разгон дает всем без исключения.

— Михайлыч? Не может быть! Постоянно ведь либеральничал.

К разговаривающим подошел мастер Рябчиков.

— Захарчиков! Привет! Как отдыхалось?

— Все хоккей, как говорят англосаксы. На родину в деревню ездил. Подальше от шума городского.

— Молодцом. Слушай, у нас здесь такие дела начали твориться…

— Да вот слушаю. И верится, и не очень.

— Точно. Вот вчера, например, говорит мне Михалыч на пятиминутке: «Почему, мастер Рябчиков, на минуту 52 секунды ваша смена раньше работу закончила? Повторится — будете наказаны». Нет, ты пойми: на минуту 52 секунды!

— А какие пятиминутки стали,— поддержал Валько.— Пять минут и ни секунды дольше. Если кто не успел высказаться или доложить, оставляет. Других не задерживает — по местам.

Стрелки часов напротив секретаря Танечки показывали без одной минуты восемь. Она резко встала из-за столика и при первом бое механизма широко распахнула дверь кабинета. При последнем бое дверь закрылась. Танечка стала на свой пост, широко расставив руки, самим жестом давая понять: никого из опоздавших не пропустит ни под каким предлогом.

Роман Михайлович, бодрый, энергичный (а поговаривали, вновь провел в кабинете бессонную ночь), привстал:

— Рябчиков, мастер шлифовального участка,— начал, — объявляю вам выговор.

— За что-о? — застыл в изумлении.

— Вчера вы закончили смену на минуту и 34 секунды позже положенного.

— Вы еще точнее можете сказать, ну до десятых секунды? — съязвил Захарчиков.

— Могу,— без тени иронии ответил начальник.— Могу и до сотых. Смена закончила производственную деятельность позже на одну минуту 34 и 28 сотых секунды. За прошедшие сутки цех недодал продукции на четыре рубля 71 копейку,— продолжал он.— План не выполнен.

— Да это же мизер, ведь на десятки тысяч рублей…— попробовал было вновь возмутиться Захарчиков.

— Прошу не перебивать,— резко оборвал Роман Михайлович.— Вопросы, не касающиеся непосредственно производства, можно задать в приемный день с 10 до 14 часов. Запись на прием у секретаря.

Он дал еще несколько конкретных, предельно точных распоряжений. Ровно за пять минут совещание закончилось.

Вскоре о начальнике сборочного цеха заговорил весь завод. И не только потому, что с конвейера начала сходить в нужном количестве, хорошего качества продукция. Впервые за последние годы электронное оборудование после сборки не требовало доводки, процент брака упал почти до нуля. Поговаривали, Роман Михайлович часто сам бросал «кресло» и шел туда, где намечалась «дырка». Лично в считанные минуты с поразительной точностью настраивал станок, устранял неполадки не хуже самых опытных мастеровых. Дисциплина и порядок сборщиков достигли совершенства. Их стали ставить в пример.

Поражало и то, что бывших своих друзей он словно перестал узнавать: со всеми был ровным, официальным и даже в дружеских разговорах не выходил за рамки производства.

— Ты что, помешался на своем оборудовании, а, Роман Михайлович? — в шутку заметил заместитель главного инженера предприятия Бальчук.— Дома не бываешь. Мне вот вчера Наташа звонила, спрашивала о тебе, ругала: гробите человека. Я понимаю: производство — это важно. Очень важно. Но нельзя же так.

— Какая Наташа? — спросил,

— Да у тебя и впрямь короткое замыкание в башке.

Роман Михайлович постоял несколько секунд, казалось, уйдя в себя. Потом ответил:

— Все в полном порядке. Замыкания нет. Наташа сказала: «Все отменяется»,— и пошагал в цех.

— Чудак! — только и промолвил Бальчук.— Но производство поднял. В считанные дни. Молодец, ничего не скажешь. На орден тянет.

*

Секретарь Таня была в трансе. Сегодня Роман Михайлович вызвал ее в кабинет во время обеденного перерыва л строго спросил:

— Что такое целовать?

Девушка стушевалась.

— Такое придумаете…— начала она.

— Ты умеешь целовать? — спросил еще строже.

— Умею…— покраснела.— Не совсем, не очень.

— Покажи.

— Роман Михайлович! Разве можно?

— Приказываю. Приказ № 87.

Она подошла к нему, несмело чмокнула в щеку и, раскрасневшись, выбежала из кабинета.

— Целовать — значит касаться лица губами в этом квадрате,— ткнул себя пальцем в щеку Роман Михайлович и пошел осматривать главный конвейер.

На столе осталось лежать письмо от сестры: «…Брось все и сегодня же вечером после работы пойди к Наташе. Обними, поцелуй и она тебя простит. Разве можно так поступать, Роман? У тебя же семья, дети. Прошу тебя, нет, приказываю: иди и помирись!..»

«Здравствуй, дорогая Леночка!

Теперь я убедилась окончательно: Рома сошел с ума. Наконец явился. Заявляет прямо с порога: «Получил приказ сестры прибыть домой и помириться. Я должен тебя обнять и поцеловать». Такой серьезный, знаешь, стоит. Ну, думаю, к шутке все сводит, неловко ему, стесняется. Подошел, сгреб меня — и откуда у него столько силы взялось? Поцеловал неумело как-то, словно мальчишка впервые. Спрашивает: «Ты простила?» «Простила,— отвечаю со вздохом.— Иди детьми займись, забыли уже, какой у них отец». «Сколько?» «Сколько захотят. Если вообще захотят».