Андрей Андреев - Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

• Название: Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века
• Автор: Андрей Андреев
• Жанр: История
• Год: 2000
• ISBN: 5-88766-019-8

Книга посвящена одному из важнейших периодов истории Московского университета — первому десятилетию XIX века. Именно в это время формируются и развиваются главные черты, определившие в дальнейшем облик университета и российской высшей школы в целом. Очерк университетской истории представлен в книге на широком фоне культурной жизни русского общества начала XIX века. Даны яркие портреты профессоров и студентов того времени, среди которых Грибоедов, Чаадаев, многие будущие декабристы. Книга написана на основе большого круга архивных источников, многие из которых впервые вводятся в научный оборот.

Книга адресована всем читателям, интересующимся историей русской науки и культуры.

---

Кроме общего собрания в университете проходили также частные собрания профессоров и адъюнктов — по факультетам, под председательством декана. Их основной целью было составление порядка и системы лекций на факультете, прием экзаменов у студентов, желавших получить степень кандидата, рассмотрение магистерских, докторских диссертаций, конкурсных задач, а также сметы факультетских расходов. Частные собрания, как и общие, проходили раз в месяц, если только ректор или декан не собирали внеочередное заседание. Секретарь собрания факультета, избираемый ежегодно из адъюнктов, вел журнал заседаний[68].

Повседневная жизнь профессоров в значительной степени зависела от совета. Через него шли их просьбы о назначении и увольнении от должности. Профессор не имел права надолго отлучаться от работы — в учебное время он был занят чтением лекций, во время каникул — инспектировал по назначению совета подчиненные университету училища и мог рассчитывать не более чем на 28-дневный отпуск по уважительной причине, который утверждал тот же совет. В крайних случаях совет обладал властью удалять профессора из университета, правда, для этого требовалось 2/3 голосов и одобрение начальства.

Самым напряженным временем работы совета становились любые выборы: принятие новых людей в свою корпорацию, повышения в звании и особенно выборы ректора. Здесь возникала почва для столкновения различных интересов, для конфликтов — среди профессоров или с начальством в лице попечителя. По воспоминаниям современника, близко знавшего университетскую жизнь, уже в первые годы существования «ученой республики» среди профессоров «завелись партии, интриги»[69]. К сожалению, в нашем распоряжении нет достаточного количества источников, которые позволили бы непосредственно воссоздать деятельность совета тех лет. Поэтому, чтобы представить себе взаимоотношения профессоров, их группировки, столкновения мнений, атмосферу заседаний совета, мы должны прибегать к реконструкции на основании той информации, которую содержат самые различные источники о каждом из членов университетский корпорации. Биографические данные, воспоминания современников дают массу сведений о характере, привычках, круге знакомых, взглядах на жизнь и науку того или иного профессора, по которым можно попробовать воссоздать «партии» в их среде. Например, с первого взгляда ясно, что по интересам, глубине познаний, способу преподавания русские ученые отличались от немцев, старые профессора, работавшие в университете еще до его преобразования, отличались от молодых, призванных туда Муравьевым. Но, нисколько не умаляя индивидуальности каждого профессора, из этих же данных следует выделить и сходные черты, которыми равно обладали все профессора. Такой подход позволит лучше увидеть профессорскую корпорацию в целом, понять, что объединяет и что разделяет в ней профессоров, проникнуть в их психологию, обуславливающую характерные особенности их поведения, отношение к ним со стороны московского общества и студенчества. Подчеркнув эти общие черты, мы тем сильнее оттеним яркие индивидуальности ученых, составляющих гордость Московского университета.

1.1. Ученое сословие и общество

В 1803 г. Карамзин в своей статье указывал на одну из главных заслуг университета: «Ему мы обязаны тем, что ученое состояние (несмотря на малые свои доныне выгоды и весьма ограниченный круг действия) не погасло в России»[70]. Слова о «малых выгодах» ученого состояния нуждаются в пояснении. За первые 50 лет существования университета его профессора не имели официально закрепленного статуса, их чин определялся выслугой лет и, по существовавшей практике, был довольно высоким. С введением устава 1804 г. за каждым ученым званием закреплялся определенный класс в Табели о рангах, для ординарных профессоров это был 7 класс (надворный советник), дававший право на потомственное дворянство. Однако между профессорами и остальными «природными» дворянами существовала резкая граница. За единичными исключениями, все ученые, имевшие в первом десятилетии XIX в. профессорское звание, были выходцами из неблагородных сословий: духовенства, купечества и пр. Дворянское общество не принимало их в свою среду, жестко противопоставляло себе. Приведем только несколько высказываний. В 1793 г. автор брошюрки «Мысли беспристрастного гражданина о буйных французских переменах» опасался воздействия революционных идей на «народ, состоящий из попов, стряпчих, профессоров, бродяг…»[71] Парадоксально, но с такой крайней оценкой смыкается будущий декабрист Н. Тургенев: в июле 1807 г. он записывает в дневнике свежие впечатления от посещения Благородного собрания: «Было очень много купцов… Но это ничего, что были купцы: много было и хуже их дворян: например, университетские студенты, профессорские дети, сами профессора, канцелярские служители: всех сих скотов я не променял бы ни на одного порядочного купца»[72].

Именно в Благородном собрании яснее всего видно было отличие новоиспеченных дворян — выходцев из разночинцев от их собратьев — дворян по рождению. Разночинец, воспитанный в принципиально других условиях, тяжелый, неловкий, не владеющий своим телом, культурой жеста и позы, всем тем, что называлось светскими манерами, ни в каком случае не мог осознаваться представителями дворянской культуры как «свой»[73] и естественно получал наименование скота, т. е. существа, не знающего языка светского общества, допускающего в своем поведении отклонения, не свойственные «культурному» человеку. Привычки, образ жизни, манера разговора и поведения дворянина никогда не могли быть усвоены ученым-разночинцем, потому что вырабатывались с раннего детства, под руководством учителей и гувернеров, и совершенствовались в течение всей жизни. Напротив, «тогда между учеными велось какое-то юродство в странности обхождения, в небрежности платья и в образе жизни; казалось, они этим щеголяли друг перед другом и хотели отличаться от неученых»[74].

Между профессором и любым его студентом из дворян существовала, таким образом, непреодолимая пропасть, которую оба ощущали. С типично аристократическим снобизмом насмехается тишком над своими университетскими учителями С. П. Жихарев, цитируя фразу доброго благонамеренного «Никифора Евтропиевича» (Черепанова), в котором все — и имя-отчество, и внешность, и неуклюжая речь выдают бывшего семинариста: «Оное Гарнереново воздухоплавание не столь общеполезно есть, сколько финнов Петра Великого о лаптях учение есть»[75]. Вся студенческая жизнь Жихарева проходит между обществом профессоров в университете и актерами в театре, и в восприятии читателя он словно намеренно сближает оценки этих социальных групп, которых роднит и презрительное отношение к ним со стороны аристократии, и принципиальная невозможность для природного дворянина выбрать обе эти профессии. Стать актером и пойти в ученые равно означает для дворянина понижение его социального статуса, падение в глазах общества. Этим определяется и отношение молодого дворянина к учебе — он просто не может серьезно посвятить себя научной деятельности, чтобы не прослыть педантом, или того хуже, составить о себе в глазах света невыгодное мнение как о человеке, не способном к прохождению дворянской карьеры, несению традиционных служебных обязанностей, желающем от них уклониться, т. е. лентяе, увальне, странном человеке. Десятилетием позже это формулировали еще резче:

Теперь пускай из нас один,
Из молодых людей, найдется — враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний;
Или в душе его сам Бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным, —
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем опасным!![76]

Однако именно такой углубленный интерес к наукам (особенно к истории) становится одной из знаковых черт декабристского поколения. Без сомнения, она уже проявилась в студенческие годы будущих декабристов, в частности в Московском университете в рассматриваемый период.

С другой стороны, учитывая все вышесказанное, тем интереснее для нас те редкие исключения, когда профессором становился именно дворянин. Он может избрать для себя разные варианты поведения. В одном случае такой профессор будет играть роль разночинца, при этом создавать нарочито неправильное представление о своем происхождении и воспитании, своими выходками в общении со студентами стремиться вывернуть ситуацию наизнанку, поменять стереотипы поведения студентов разных сословий. За такой раздвоенностью обычно скрывается личная драма человека, сломанная судьба. На другом полюсе антитезы «профессор — дворянин» будет находиться декабристский идеал человека, способного исполнять любую должность, не теряя при этом врожденных благородных качеств (подобно декабристу И. И. Пущину в роли надворного судьи). Поясним наши рассуждения одним характерным примером.