Джудит Майкл - Паутина

• Название: Паутина
• Автор: Джудит Майкл
• Издательство: Новости
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1999
• ISBN: 5-7020-0929-0

Всего на неделю решили сестры-двойняшки поменяться ролями. Сабрина отправилась к мужу и двоим детям сестры в скромный дом в Эванстон, в окрестностях Чикаго, а Стефани превратилась в обладательницу великолепного особняка в Лондоне, с головой окунулась в блестящий круговорот светской жизни и, как все думали, погибла за несколько дней до того, как все должно было возвратиться на круги своя…

---

— …ты что, огорчена, что я уезжаю? — тем временем спрашивал Макс. — Если ты в самом деле расстроена, то я, пожалуй, попробую разбить командировку на несколько коротких поездок и, когда будет свободное время, приезжать домой.

— Нет, я не расстроена, все будет в порядке. Закончу работу над домом, думаю, двух недель хватит. Мне еще нужно найти занавески для спальни. По-моему, лучше парусиновые… — Они заговорили о доме, о том, что нужно будет передать слесарю и садовнику, как пересылать приходящую на его имя корреспонденцию в марсельский офис, и еще о многих вещах и делах. За этим разговором как-то сама собой отпала необходимость говорить сегодня друг другу то, что сейчас было для каждого важнее всего. Так, молча оберегая друг друга, они, пожалуй, были сейчас ближе друг другу, чем за все это время их совместной жизни.

И на следующий день, когда он уезжал, Стефани ощутила это чувство близости. Чуть светало, когда он наклонился над ее кроватью, чтобы поцеловать на прощание, и сказал, что любит ее, будет без нее скучать и собирается каждый вечер звонить.

— Береги себя, — сказала она. Заметив тревогу в ее глазах, он, нагнулся, снова поцеловал ее, и вышел, взяв портфель.

Стефани посоветовалась с мадам Бессе, что нужно купить для дома в предстоящие две недели, передала указания Макса слесарю и садовнику. Она пораньше пришла на работу, а когда зазвонил телефон, с нетерпением подняла трубку.

— Можно тебя увидеть сегодня вечером? — спросил Леон.

— Да.

— Я буду ждать у магазина в час. Могу и пораньше, если ты сумеешь освободиться.

— Нет, мы с Жаклин договорились, что я буду работать до часу дня.

Ровно в час он уже ждал ее у магазина в маленькой машине.

— Я хочу показать тебе свою мастерскую. А еще я решил устроить торжество в твою честь. Ты сядешь ко мне в машину или поедешь за мной?

— Поеду за тобой.

— Сколько у нас времени?

— Столько, сколько хочешь.

— Столько..? А что, Макс уехал?

— Да.

Он дотронулся до ее руки и подождал, пока она сядет в свою машину. Не прошло и нескольких минут, как Кавайон остался позади. Они ехали по узеньким, извилистым проселочным дорогам, мимо ухоженных плантаций со зреющими дынями, картофельных полей и виноградников. Попадались и заброшенные участки, поросшие бледно-зеленой дикой травой с яркими пятнами оранжево-красных маков. И среди зелени и маков — художники в широкополых соломенных шляпах с раскладными стульями перед большими холстами. Кисть в далеко откинутой руке казалась ее продолжением: вот она замерла и остановилась, а затем вновь заскользила по холсту, оставляя на нем яркие маки на фоне темно-зеленой кромки леса, окаймлявшего поля фермеров. А на горизонте уже вырисовывались мягко очерченные терракотовые холмы и раскинувшиеся на них городишки департамента Воклюз.

Ах, как здесь красиво, подумала Стефани, словно никогда не видела эту долину раньше. В тишине полей, разомлевших под голубовато-белесым летним знойным небом, она чувствовала, что движется вперед бесшумно и легко, словно паря над землей во сне. Медленно проплывающий пейзаж и раскаленный воздух будто окружили, обступили ее со всех сторон. Она ощущала себя частью этого мира и жадно впитывала в себя все, что видела вокруг. Не сводя глаз с машины Леона впереди, Стефани ловила себя на мысли, как прекрасно и удивительно жить.

Леон свернул и начал подниматься в гору. Стефани узнала дорогу в Гу — в этом городке они с Максом как-то раз были и обедали. Но прежде чем они оказались среди развалин маленького, почти игрушечного средневекового города, Леон свернул еще раз на узкую дорогу, а потом, резко вывернув руль, покатил по аллее, такой узкой, что по ней едва проходила легковая машина. С обеих сторон вдоль аллеи неприступной стеной стояли деревья, кустарники и виноградники.

У Стефани невольно перехватило дыхание при виде такого буйства красок. И все это было посажено человеком с натурой художника, судя по гармонии линий, цвета и форм. Небольшие участки земли были заняты лекарственными травами, овощами и салатом. Как красивы были высокие побеги савойской капусты, пушистые мизуны, заросли аругулы с белыми цветками, вьющиеся стебли гороха, кружевные листья фенхеля. Эти геометрически ровные участки с дорожками, вымощенными плитами, не оставили и дюйма пространства между изгородью вдоль дороги и домом.

Остановив машину вслед за Леоном, Стефани вышла и, запрокинув голову, стала разглядывать дом. Сложенный из грубо обтесанных, кое-где обветрившихся каменных глыб, он был правильной квадратной формы, в два этажа. На крутой черепичной крыше торчали три трубы. Как на детском рисунке, весело подумала Стефани. Интересно, мелькнула мысль, где это мне раньше приходилось видеть похожий дом, нарисованный ребенком? Но она тут же забыла про это, потому что Леон взял ее руку и подвел к тяжелой деревянной Двери.

— Вход в мастерскую — со двора. Сначала я покажу тебе дом.

Они вошли, и Стефани увидела просторный холл, который тянулся через весь дом до самого выхода во двор. С обеих сторон к холлу примыкали комнаты с высокими потолками, начищенными до блеска каменными полами, марокканскими коврами с бахромой, диванами и креслами, обтянутыми кожей или шерстяной материей с замысловатым рисунком. На стенах были развешены огромных размеров картины — полотна абстракционистов Тапиа и Ротко; гигантских размеров синяя лошадь кисти Ротенберга, рисунки де Кунинга и Морризо.

— Мои любимые художники, — сказал Леон. — Свои картины я в доме не держу.

Выйдя через дверь, ведущую во двор, они оказались перед входом в другое здание, представлявшее собой миниатюрную копию первого. И этот домик тоже был окружен садом и кипарисами. Открыв ключом дверь, Леон отступил, пропуская Стефани вперед. Отойдя в сторону, он наблюдал за Стефани. Она вошла и остановилась посреди комнаты с высоким, в двадцать футов потолком. Сквозь северную стеклянную стену сюда проникал яркий свет. Все помещение было настоящим царством красок: повсюду полотна с нагромождением острых углов и плавных линий, причудливо расставленные стулья, столы, стремянки, мольберты, табуретки и скамьи в краске. С потолка свисали плафоны ламп дневного света, у окна стояли два горшка с цветущими геранями. Из радиоприемника лилась музыка Моцарта: кресло и кушетка были покрыты кусками материи работы Клер Годар. В углу, рядом с вешалкой-стойкой, у которой недоставало одного крючка, — несколько холстов в рулонах, кофейник на небольшой раковине. Столы были завалены книгами, старыми потрепанными иллюстрированными журналами, кипами блокнотов для эскизов. Здесь же теснились банки с кистями и карандашами.

Все стены были увешаны портретами Стефани.

Пораженная, она медленно поворачивалась и всюду видела себя: рисунки углем, несколько уверенных линий, акварели приглушенных тонов, наброски цветными мелками, карандашом, пастелью. Вот она на скалах в Фонтен-де-Воклюз и в лесу недалеко от Сен-Сатюрнина; вот пьет кофе в кафе на открытом воздухе, вот включает лампу в магазине «Жаклин из Прованса», вот читает книгу, вот в раздумье сидит у открытого окна. Леон рисовал ее то анфас, то в профиль, то, словно боясь, что она отвернется, схватывал ее в движении, пытаясь в последнюю секунду запечатлеть ее изображение.

Но на портретах и эскизах — в изгибе губ, наклоне головы, в тенях, застывших вокруг глаз, сквозила затаенная печаль, ощущение чего-то безвозвратно потерянного. Это бросалось в глаза сразу, и это, довлевшее над всем остальным, сумел запечатлеть Леон.

— Я всегда с одним настроением, даже когда улыбаюсь, — задумчиво произнесла Стефани и посмотрела на него. — Правда? Я что, всегда такая?

— Пока что да. Иногда больше, иногда меньше.

Стоя в противоположных углах мастерской, они смотрели друг другу в глаза. Любопытно, мелькнула у нее мысль, как глубоко он чувствует то, что у нее на душе. С той минуты, как она вошла в комнату, он не двинулся с места, и она подумала, какая у него выдержка. Она обратила на это внимание еще тогда, когда они ездили на пикник в Сен-Сатюрнин: он все видел, сидел на одном месте, наблюдая и размышляя, мысленно изменяя то, что видел перед собой, создавая картины силой своего воображения. А когда он брал кисть и принимался рисовать, картина уже была готова в его голове. Ему оставалось лишь перенести ее на холст. Для него это было только делом техники, как для рыбака — умение забрасывать удочку.

— Как ты все во мне замечаешь? Никому это больше не удается: ни Роберту, ни Максу, ни Жаклин…

— Может быть, я просто внимательнее, ведь я люблю тебя.

— Но ты видишь больше, чем другие, и так во всем.

Он улыбнулся.

— Ты права, дело не только в любви. — Закрыв, наконец, входную дверь, он вошел в мастерскую, машинально поднял с пола тюбик с краской, положил его на полку. — Главный закон живописи… мне кажется, писатели могут то же самое сказать о своем творчестве… этот закон состоит в том, чтобы воспринимать все, не анализируя. Главное — раскрыться и жадно впитывать в себя все, как губка. В юности мы слышим только себя и со вниманием относимся только к тому, что задевает нас за живое. Многим не удается достичь даже и этого, несмотря на почтенный возраст. Но всякий, кто хочет посвятить себя творчеству, должен научиться видеть и слышать больше, чем то, что на виду, что очевидно и что касается только тебя самого. Это можно сравнить с тем, что ты сидишь на берегу озера и вдруг видишь, как из воды выпрыгнула форель, чтобы поймать мошку. Когда рыба появилась из воды, ты ловишь себя на мысли: ведь я уже давно видел расходящиеся по воде круги, слабые, но достаточно заметные, чтобы понять, что там форель. И вот начинаешь тренировать глаз, учишься сосредоточивать внимание. И спустя какое-то время начинаешь под спокойной водной гладью угадывать другие миры, которые похожи на видимый мир, но они гораздо сложнее. — Он грустно рассмеялся. — Извини, по-моему, я объясняю не очень понятно.