Людмила Третьякова - Русский Сюжетъ

• Название: Русский Сюжетъ
• Автор: Людмила Третьякова
• Издательство: Виконт-МВ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-903921-04-1

В России – счастливая любовь – это главная жизненная удача. Ни карьера, ни богатство не могут дать человеку того, что приносит она. Судьбам людей, которые стремились к обретению любви и горько переживали ее потерю, посвящена эта книга…

---

Кстати, примечательные сведения о том, как была организована жизнь в Покровском да и в подобных помещичьих усадьбах, сохранились в «Русской старине» за 1892 год.

О роскоши в Покровском не слыхивали. Жили добротно, сытно, но просто, без затей. Хозяйка не любила бросать деньги на ветер. «Эта экономия объяснялась тем, что Шереметева, всегда скромная в своих привычках и требованиях от жизни... отказалась совершенно от всего, что в ее глазах представляло служение пустой житейской суете... При тогдашних условиях быта, патриархальных и непритязательных, подобная бережливость царствовала всюду, в самых зажиточных семьях... Но зато ни один крестьянин не мог пожаловаться невниманием помещицы к его нуждам, а особенно чувствовалась ее материнская заботливость в черные дни».

Разумеется, Якушкину пришлись по сердцу человеколюбие и хозяйская распорядительность тещи. И он был бы рад, если б его жена следовала материнскому опыту. Но для этого требовалась полная самостоятельность. Вот почему, желая поскорее освободить жену от опеки родных, а заодно и самому почувствовать себя хозяином, Якушкин решил перебраться с Настенькой в свою деревню Жукове Смоленской губернии.

Безделье ему претило, а здесь у него всегда было дел по горло. Однажды между хозяйственными заботами пришла на ум Ивану Дмитриевичу мысль отпустить своих крепостных на волю. И хоть он писал Чаадаеву из деревни, что живет здесь жизнью «уединенной и безвестной», первые же шаги Жуковского помещика по всей округе обсуждались бурно и с возмущением. В Петербурге, куда Якушкин послал соответствующие бумаги, судя по всему, его намерение приняли без восторга. Но к этому Иван Дмитриевич был готов. Что его поразило – так это сами жуковские крестьяне, их отношение к его затее.

Как-то Якушкин созвал крепостных к барскому крыльцу. «Мне хотелось знать, – вспоминал Якушкин в своих «Записках», – оценят ли крестьяне выгоду для себя условий, на которых я предполагал освободить их. Они слушали меня со вниманием и, наконец, спросили: «Земля, которою мы теперь владеем, будет принадлежать нам или нет?» Я им отвечал, что они будут властны ее нанимать у меня. «Ну так, батюшка, оставляйте все по-старому: мы ваши, а земля наша». Напрасно я старался им объяснить всю выгоду независимости, которую им доставит освобождение. Русский крестьянин не допускает возможности, чтобы у него не было хоть клока земли, которую он пахал бы для себя...»

Так все и осталось на своих местах, правда, у такого барина, как Якушкин, люди едва ли чувствовали тяжесть крепостного положения. Недаром денег у него никогда не водилось, а женившись, он едва сводил концы с концами. Молодая жена, на счастье, довольствовалась малым. Да и к чему в этой глуши были наряды, драгоценности, для каких званых вечеров?

Всю оставшуюся жизнь Анастасия Васильевна вспоминала то быстро промелькнувшее время как сказку в тоскливой веренице ее недолгих лет. С восторженностью подростка она обожала своего мужа. Четырнадцатилетняя разница в возрасте, серьезность и замкнутость Якушкина ставили его перед неискушенной женой на особую высоту. Получив образование самое обыкновенное от француженки-гувернантки, Анастасия Васильевна все же понимала, что едва ли может быть для мужа такой интересной собеседницей, как маменька. Но разве не впереди у них вся жизнь? Она многому научится, многое поймет. Когда-нибудь тихими вечерами она с Иваном Дмитриевичем сможет предаваться тем мудреным разговорам, которые ведет муж в письмах со своими товарищами в Москве и Петербурге. С каким нетерпением он ждет почты! А получив пакет, тотчас уходит к себе в кабинет, запирается и сердится, когда она стучит в дверь. По его лицу, то задумчивому и расстроенному, то оживленному и довольному, Настенька понимала, что в этих письмах есть что-то очень важное для Ивана Дмитриевича. Только вот что? Да разве он скажет? Нет, ей никак не удавалось подобраться близко к душе человека, которого полюбила, еще играя в куклы в маменькином доме, где он вовсе поначалу не обращал на нее внимания. Но судьбе было угодно, чтобы он стал ее мужем, отцом ее сына. А скоро у них родится еще один ребенок. Это ли не радость! Она замечала, как смягчается, светлеет сосредоточенное лицо мужа, стоит только ему подойти к кроватке Вячеслава или начать тетешкаться с ним. Малыш уже начал ходить. И ее сердце готово выпрыгнуть от счастья, когда она видит, как маленький Якушкин, уцепившись за палец большого, вышагивает по песчаной дорожке, ведущей в глубь старого Покровского парка.

...Зима 1825 года застает Якушкиных в Москве. Они живут в доме на Малой Бронной. Насте скоро снова рожать. Из дома она никуда не выходит, боясь поскользнуться, и лишь сквозь оконное стекло следит за оживленной предрождественской Москвой. Кареты снуют по их улице одна за другой. Что греха таить, иной раз ей так хочется скинуть этот бесформенный капот, слишком теплый для жарко натопленных комнат, надеть шелковое платье, атласные башмачки, отдать себя в руки модного куафера. Потом приткнуться в карете к мужнему плечу и нестись по заснеженной Москве к Трубецким или Голицыным. А там, сбросив шубку на руки лакеям, увидеть себя в большом зеркале пред залом – красивой, нарядной...

* * *

То, что в Петербурге на Сенатской площади произошел бунт и дело дошло до картечи, в Первопрестольной узнали быстро. Газеты старались представить случившееся малозначительным, писали о «жалкой кучке злодеев». Но, по слухам, в заговоре было замешано много людей, к тому же из очень знатных фамилий. В Зимнем днем и ночью идут допросы, а виновных все привозят и привозят.

Якушкин ожидал ареста со дня на день. Мысль о том, чтобы подготовить жену к неотвратимому, он отбросил сразу. Настя слишком юна и слаба. Не поймет. Не переживет. Он поневоле сам подпишет приговор и ей, и будущему ребенку. И тогда для мучительного объяснения он выбрал Надежду Николаевну. На кого ему еще положиться? На кого оставить семью?

...Якушкин считал свои убеждения справедливыми, а дело, затеянное ими, – святым. Он не сомневался в правильности выбранного пути и цели, где не имелось ни капли эгоизма, корысти, личных видов.

Но были вопросы, на которые Иван Дмитриевич не мог бы ответить. И он боялся услышать их от матери Настеньки. Зачем ты женился? Зачем, зная, что твоя жизнь не принадлежит тебе, повел к венцу девочку, не успевшую наиграться в куклы? А вступив на стезю борьбы за новую жизнь, ты о них, о детях, подумал? Вот он грех незамолимый, не прощаемый.

Якушкин ждал этих справедливых вопросов и думал – лучше пуля в грудь. Мгновение – и все кончено.

...Шереметева выслушала признание зятя, спокойно глядя на него, – человека, погубившего ее дочь и внуков. Что мешало ей обрушить на голову Якушкина проклятья? Кто бы посмел упрекнуть Надежду Николаевну в этом? Страшных вопросов, которых так боялся Иван Дмитриевич, он тоже не услышал. Почему? Ответ возможно найти в словах, сказанных как-то Шереметещой о себе самой: «У меня сердце всегда впереди разума бежит».

И теперь, когда ее ум и материнское чувство казнили Якушкина, сердце – миловало. Она смогла ощутить ту бездну отчаяния, которое испытывал этот несчастный человек. Он сам виноват? Да, конечно. Идеи зятя Шереметева не разделяла, они казались ей безумными, так же, как и многим. Но сейчас его вина, его заблуждения в ее глазах не имели ровно никакого значения. Перед ней стоял невыразимо страдающий человек. Так что же стоят милосердие и любовь к ближнему, если они проявляются не в такие роковые минуты, а по мелочам? На этот счет Надежда Николаевна была иного мнения.

В тяжелый час, давший отсчет новым горестям, Шереметева осталась верной себе и нашла в себе силы перенести испытания «с образцовым терпением, не позволяя несчастно сложившимся обстоятельствам подавить свою изумительную душевную твердость». Как писали о ней современники, «никогда она не унизила себя малодушным ропотом на судьбу...» Без громких слов, без слез перевела мучительный разговор в иную колею: чем можно помочь делу, что следует предпринять для возможного облегчения участи.

...Насте же в тот ночной час не спалось. Она относила охватившее ее тревожное чувство на счет приближавшихся родов. Ах, скорее бы! А там уж и весна не за горами. И снова в Покровское или в Жуково, как пожелает Иван Дмитриевич. Все равно – лишь бы с ним.

Решив, что лучше встать, чем без сна ворочаться в постели, Настя, закутавшись в широкую шаль, вышла из спальни. И тут услышала разговор, доносившийся снизу из гостиной.

– Где бумаги? – несомненно, это был голос матушки.

– Под половицами в кабинете. С левой стороны от письменного стола, – отвечал муж.

Насте сделалось стыдно, что она подслушивает. Спустившись вниз, пошире распахнула приоткрытую створку двери.

Якушкин, стоявший подле камина, тотчас бросился к ней: