Федор Раскольников - Кронштадт и Питер в 1917 году

• Название: Кронштадт и Питер в 1917 году
• Автор: Федор Раскольников
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1990
• ISBN: 5-250-00819-4

Воспоминания Ф. Ф. Раскольникова (1892–1939), члена партии с 1910 г., героя Октября и гражданской войны, посвящены революционным событиям от Февраля до победы Великой Октябрьской социалистической революции в Петрограде, Москве и Кронштадте. Первое издание, вышедшее в 1925 р., долгие годы было недоступно широкому кругу читателей.

Адресуется всем интересующимся историей КПСС.

---

— Они понимают, — комментировал тов. Каменев перед группой товарищей, столпившихся у трибуны, — они понимают, что если они залезут в эту коробку, то им оттуда не выбраться. Поэтому они предпочитают поддерживать Временное правительство снаружи, не пятная своих «белоснежных» одежд вхождением в состав кабинета.

Через несколько дней объективная логика соглашательства вынудила меньшевиков и эсеров войти в состав кабинета, организованного князем Львовым, этим последним министром, получившим свое назначение из рук царя.

После того как доклады с мест были закончены, все члены конференции, по предложению тов. Зиновьева, разбились на секции[73]. Я вошел в секцию по Интернационалу. Здесь работали: товарищи Зиновьев, Инесса Арманд, Слуцкий, Рошаль и др. Все заседания секции происходили в доме Кшесинской.

В нашей секции тов. Зиновьев прочел свой проект резолюции. в которой крушение II Интернационала объяснялось, прежде всего, фактом образования рабочей аристократии, оторвавшейся от широких масс пролетариата. Никаких принципиальных разногласий не обнаружилось. Во время прений вносились только редакционные поправки. Тов. Инесса Арманд, возражая одному из товарищей, сделала содержательный доклад о разнообразных группировках во французском рабочем движении. С исключительной теплотой она говорила об интернационалистском течении во Франции. В том же ответе, отметив чью-то ошибку, подчеркнула, что не следует смешивать Лорио с соглашателем Жаном Лонге. В общем, резолюция, составленная и предложенная тов. Зиновьевым, была принята без значительных изменений[74].

Очередные пленарные заседания конференции состоялись уже не в Женском медицинском институте, а на курсах Лохвицкой-Скалон. Среди делегатов упорно циркулировал слух, что профессора Женского медицинского института, узнав, что в стенах их возлюбленной alma mater происходит конференция большевиков, да еще при участии знаменитого Ленина, решительно отказали нам в гостеприимстве. Аудитория курсов Лохвицкой-Скалон была расположена амфитеатром. С докладом по вопросу об отношении к разным партиям тут выступил тов. Зиновьев. Этот доклад на ближайшее время определил собою тактическую линию большевистской партии[75]. На этом заседании, помню, среди других делегатов присутствовали: тов. Лацис («Дядя» с Выборгского района), тов, Еремеев, Соловьев, Рошаль и др.

Последнее заключительное заседание конференции имело место в доме Кшесинской. Оно происходило в большом зале 1-го этажа, где в день приезда Ленина из Швейцарии его чествовали партийные друзья. С докладов то национальному и аграрному вопросам выступил сам тов. Ленин[76]. Он был в ударе и блестяще отстаивал тезис «о праве наций на самоопределение, вплоть до отделения», беспощадно называя шовинистами всех тех, которые этого пункта не приемлют или принимают его с известными оговорками.

В этот день, еще с утра, по рукам делегатов ходили различные кандидатские списки членов будущего ЦК. Между ними циркулировал один список, предлагавшийся тов. Лениным. В этом списке стояли имена товарищей Зиновьева, Каменева, Сталина, Стасовой и др. Тов. Смилга, подойдя ко мне, сообщил, что его предполагают провести в ЦК. Он спросил меня, не будет ли возражений со стороны кронштадтской делегации, так как ему, в таком случае, придется распрощаться с Кронштадтом. Я ответил, что так как работа в ЦК несравненно более ответственна, чем деятельность кронштадтской организации, то Кронштадтский комитет не будет возражать против освобождения его от кронштадтской работы.

Согласно принятому регламенту, по поводу каждой кандидатуры предоставлялось слово двум ораторам: одному — «за», другому — «против». С поддержкой кандидатур товарищей В. П. Ногина и В. П. Милютина горячо выступил тов. Зиновьев. Он подчеркнул, что эти товарищи в свое время ушли от нас и работали вместе с меньшевиками, но уже со времени империалистической войны они честно вернулись обратно и слились с нашей партией. Тов. Зиновьев настаивал, что по своим качествам и по многолетнему стажу служения пролетариату они заслуживают быть избранными в руководящий партийный орган. Конференция согласилась с этими доводами и провела их обоих в новый ЦК. Выборы происходили посредством подачи записок. Для подсчета голосов была избрана тройка в составе тов. Соловьева, меня и еще третьего товарища[77]. В новый ЦК на первом месте прошли: Ленин, Зиновьев, Каменев, Сталин, Милютин, Ногин, Стасова и др.[78] Помню, тов. Зиновьев был огорчен тем обстоятельством, что в ЦК не был избран тов. Теодорович[79].

После пения «Интернационала» первая легальная конференция партии была объявлена закрытой. Уже на рассвете делегаты расходились по домам. Конференция продемонстрировала изумительное единодушие партии. Во главе ее был поставлен энергичный ЦК, оказавшийся вполне достойным стоявших перед партией исторических задач и талантливо организовавший великую победу пролетариата в достопамятные октябрьские дни.

Глава V. «КРОНШТАДТСКАЯ РЕСПУБЛИКА»

Это было 17 мая 1917 г.[80], как раз во время приезда в Кронштадт тов. А. В. Луначарского.

Когда мы зашли в Совет, там обсуждался вопрос об анархистах, самочинно занявших помещение на одной из лучших улиц Кронштадта. Этот поступок вызвал всеобщее возмущение. Анатолий Васильевич потребовал слова и прочел целую лекцию об анархизме. Разумеется, он отмежевал идейных анархистов от тех лиц, которые самовольно, помимо местного Совета, захватывают квартиры, по, в общем, его речь была проникнута миролюбием и содержала в себе призыв к попытке полюбовного соглашения. Ввиду того, что нужно было торопиться на Якорную площадь, где был назначен митинг с участием тов. Луначарского, мы ушли из Совета, не дождавшись конца заседания.

Следующим пунктом порядка дня значился параграф о комиссаре Временного правительства Пепеляеве. Последний был довольно безличным человеком, вел замкнутый образ жизни в четырех стенах своего кабинета и не имел абсолютно никакого влияния на ход политической жизни Кронштадта, кипевшего тогда в огне революции. Ввиду этого вопрос о Пепеляеве, как не имевший серьезного значения, совершенно не привлек нашего внимания. Мы полагали, что обсуждение этого пункта порядка дня не выйдет из рамок частных конкретных вопросов. Уже не впервые в нашей практике, от времени до времени, происходили трения между представителем Временного правительства, олицетворявшим собою власть буржуазии, и Кронштадтским Советом, отражавшим интересы рабочих, матросов и солдат.

Но оказалось, что из этого обсуждения незначительного вопроса вылилось серьезное принципиальное решение, оказавшееся чреватым большими последствиями.

Митинг па Якорной площади был в полном разгаре; тов. Луначарский с горячим воодушевлением произносил страстную речь, когда к трибуне, у которой стояли С. Рошаль и я, сквозь густую толпу протискались прибежавшие из Совета товарищи, которые сообщили новость, поразившую нас своей неожиданностью. Оказалось, что после нашего ухода, при обсуждении вопроса о Пепеляеве, Советом была вынесена резолюция об упразднении должности назначенного сверху правительственного комиссара и о принятии Кронштадтским Советом всей полноты власти исключительно в свои руки[81]. Это постановление в первый момент поразило нас своим непредвиденным радикализмом. Дело в том, что в то время наша партия, выдвигавшая лозунг о переходе власти в руки Советов во всероссийском масштабе, в Кронштадтском Совете была еще в меньшинстве. Большинство составляло беспартийное «болото», шедшее за своим вождем, законченным обывателем А. Н. Ламановым, который одно время носился с несуразной идеей о создании «партии беспартийных». Конечно, относительное число голосов и политическое влияние большевистской фракции были значительны, особенно когда заодно с нами голосовали левые эсеры, но абсолютного большинства в Совете мы все-таки не имели. Поэтому, не рассчитывая на успех, мы ни разу не выступали с проектом об упразднении, за ненадобностью, поста правительственного комиссара. И на этот раз предложение о переходе власти к Совету исходило не от нас, а от фракции беспартийных, а наши товарищи-большевики совместно с левыми эсерами лишь поддержали расхрабрившееся «болото».

Получив это известие, мы отнеслись к нему положительно. Принятое решение, по существу, мы считали правильным. Мы не видели в нем ничего иного, как заявление во всеуслышание о том фактическом порядке вещей, который сложился у нас в Кронштадте с первых дней февральско-мартовской революции. С самого начала у нас Совет был — все, а комиссар Временного правительства — ничто.

Едва ли еще где-нибудь в России наместник князя Львова и Керенского был в таком жалком положении, как у нас Пепеляев. В действительности он не обладают никакой властью: судьбами Кронштадта вершил каш доблестный Совет.