Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

• Название: Желтый дом. Том 2
• Автор: Александр Зиновьев
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-227-00714-4

В своей «романтической повести» Александр Зиновьев дает сатирическое описание деятельности гуманитарных институтов Академии наук как самых идеологизированных учреждений советского общества брежневских времен.

---

Езжу я на работу в деревню прежде всего с целью отдать свои силы на выполнение постановления очередного пленума ЦК поднять наше сельское хозяйство на недосягаемую высоту. Я спросил представителя райкома партии, инструктировавшего нас перед отправкой в деревню, как понимать это выражение «недосягаемая высота» и для кого эта высота считается недосягаемой. Представитель вытаращил на меня глаза, побледнел и побежал консультироваться к самому секретарю райкома. Через час меня пригласили зайти кабинет к секретарю и там посоветовали во избежание недоразумений на эту тему помалкивать. Ясно, сказал я, я же старый коммунист. Понимаю, что наши трудности — самые непреодолимые. Так держать, сказал секретарь, с чувством пожав мне руку.

Я предвижу, что вы ни за что не поверите в это мое намерение, и потому я открою вам главную причину моего такого поведения: это — романтика. Да, та самая романтика, о которой теперь почти все позабыли, а те, кто о ней еще чуточку помнят, стыдятся в этом признаваться. И не просто всякая романтика, а особая, коммунистическая. И суть ее выражается двумя словами: строй и атака.

Дело в том, что я — прирожденный строевик и вояка. Я любил ходить в строю. Вот представьте себе такую сценку. Наша запасная рота идет на майский или ноябрьский парад на главную площадь приволжского городка. Командир роты идет не впереди, как в других частях, а в середине, среди нас, с винтовкой. И командует изнутри строя, так что со стороны команд совсем не слышно. Вот мы выходим на площадь. Молодые, подтянутые. И начинаем печатать шаг. Мощно, так что потом у многих из нас отлетают подошвы. Эффект потрясающий. Площадь замирает. Только слышно, как мы рубим шаг. Как один огромный человек. Мы напряжены, как туго натянутые струны. И в самый такой нервный момент раздается сильный голос запевалы:

Там, где пехота не пройдет,

Где бронепоезд не промчится...

Мы во всю силу подхватываем припев:

Пропеллер, громче песню пой,

Неся распластанные крылья!

Мы теперь — одно сильное и пламенеющее существо, соответствующее духу этой прекрасной песни. Таких песен теперь не могут сочинить. И петь их не могут. Нынешние песни — дерьмо. Мы с нашей гремящей песней проходим через площадь, заражая всех своим настроением. Ради такой минуты стоит жить, стоит месяцами заниматься бессмысленной на первый поверхностный взгляд строевой подготовкой. Люди ходят в строю не только потому, что их заставляют, но и потому еще, что они от этого иногда получают ни с чем не сравнимое наслаждение.

Возьмите теперь фронт, атаку. На фронте я попал в пехоту. Фронт в пехоте, конечно, кошмар. Грязь, голод, холод, усталость. И смерть со всех сторон. И в любое время года и суток. Но вот взводный дает знак приготовиться к атаке. Я смотрю на лица ребят — серые и окаменелые. А я... я даже зимой в атаку ходил без шинели, в одной гимнастерке. И от меня пар шел.

А когда мы уходили на фронт, провожать нас собрались все женщины городка. Мы шли сквозь них и пели. Здорово шли, как в кино. И пели здорово.

Молча матери глядели

Вслед ушедшим сыновьям.

На женщин смотреть жутко было. Многие бросались на землю и выли. До сих пор у меня в ушах не утихает этот вой.

Это я между прочим говорю. Хотя какое-то отношение к романтике это имеет, я чувствую.

На фронте я тогда быстро сделал карьеру — дорос до командира роты. Но ненадолго. Однажды роту мою почти полностью разгромили. А я уцелел. Потом меня соответствующие лица спросили, почему я уцелел. Я послал их подальше. И за это снова начал свою военную карьеру с рядового. Случай этот — типичный для войны. Если мне не изменяет память, нечто подобное случилось с одним из членов нашей бригады — с Иваном Васильевичем. Потом меня не раз спрашивали, почему я уцелел. Правда, спрашивали с иными целями. И отвечал я по-другому. А я и не уцелел, отвечал я. Я был убит. Это моя душа живет и наблюдает последствия, и только. После войны меня демобилизовали в первую очередь, хотя я был уже членом партии и снова дорос до роты, — армию очищали от настоящих фронтовиков. И от настоящих коммунистов тоже — они были нужны в голодной и измученной стране. Что было потом? Как у всех — ничего особенного, то есть ровным счетом ничего. Потом жизни фактически не было. Моя жизнь закончилась с последней атакой.

Так что в деревню я езжу по вполне понятной вам теперь причине: я тут чувствую себя немножечко в общем строю и немножечко на фронте. Тут — битва за урожай. Тут — грязь, слякоть, холод, полуголод. Тут и жертвы бывают. Прошлый год у нас один парень погиб — оторвался борт машины. Одного засудили ни за что. Человек десять покалечились из-за перепоя. А сколько насморков, гриппов, воспалений легких, поносов. Любопытно, что многие здесь ведут себя как на фронте. У Комиссара (мужик из нашей бригады), например, обострение язвы желудка, но он и не думает покидать нас - не хочет быть дезертиром.

Есть еще одна причина, по которой я добровольно езжу на работу в деревню. Ехать-то все равно надо, не отвертишься. Ну, один раз увильнешь, зато другой не выйдет. Увильнешь — репутацию дурную заработаешь, и тогда вдвое чаще ездить придется. А если добровольно соглашаешься, тебе почет за это, в следующий раз не пошлют (ты уже ездил добровольно!), весь год можно будет уклоняться от других общественных поручений. Так что быть настоящим коммунистом иногда удобно и выгодно.

Руководящая идея

Все производимое людьми разделяется на три группы: некие совершенства, некие убожества, некие ни то и ни се. Последние логически эквивалентны неким то или се, что может подтвердить параноик Смирнящев и даже дебил Субботич. Продукция третьей группы производится везде и всюду в изобилии. Она является нормальной и обычной для жизнедеятельности человечества. И общества различаются не по ней, а по доле продукции первой и второй категорий в валовом продукте общества. Например, вам стало известно, что в данном обществе в текущем году произвели двести пятьдесят пять миллионов пар босоножек и двести пятьдесят пять миллионов тонн картошки. Почему двести пятьдесят пять, а не двести пятьдесят? Для запаса, конечно. И для перевыполнения плана. Но дело же не в этом. Вам надо определить тип общества. Для этого вы должны выяснить долю совершенных босоножек (их будет носить начальство) и долю убогих (эти не будет носить никто, и они будут десятилетиями храниться на складах, пожирая миллионы рублей на хранение). Аналогично надо выяснить долю совершенной картошки (ее будет кушать начальство) и долю убогой (ее будут жрать трудящиеся и свиньи). Если вам это сделать удалось, считайте, что вы точно установили тип общества. Говорите, пять миллионов пар (тонн) совершенных босоножек (картошки) и сто миллионов убогих? Все ясно! Вы имеете общество развитого социализма накануне его превращения в полный коммунизм. Почему, спросите, тут еще нет полного коммунизма? Очень просто: слишком высок еще процент совершенной продукции. Вот если бы вы получили в своих вычислениях такой результат: одиннадцать пар совершенных босоножек (две пары Генсеку и по паре главным членам Политбюро) и двести пятьдесят четыре миллиона девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот восемьдесят девять убогих, а также одиннадцать тонн совершенной картошки (две тонны Генсеку и по тонне главным членам Политбюро) и двести пятьдесят четыре миллиона девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот восемьдесят девять тонн убогой, то вы с полной уверенностью могли бы сказать, что имеете дело с обществом полного коммунизма.

Общества бывают разные. Бывают такие, в которых производится достаточно много совершенств. Бывают такие, в которых производится достаточно много убожеств. И бывают всякого рода комбинации. Бывают даже такие, в которых вообще ничего не производится, а только пожирается все, что перепадает от других обществ, в которых что-то хоть производится. Эти, между прочим, особенно быстрыми темпами движутся к полному коммунизму. Наше общество относится к числу таких, в которых очень много производят самые разнообразные убожества. Причем производят не как-нибудь, а досрочно, с перевыполнением и на душу населения. Обратите внимание: надушу, а не на тело. И так во всех сферах жизни, в том числе — и в духовной. Если бы вот сейчас я выстроил перед вами всех деятелей нашей власти и культуры, вы бы сразу поняли суть моего метода определения типа общества. Но, между нами говоря, и низшие слои нашего общества, на которые возлагают надежды известный вам Великий Писатель Земли Русской и многие наши диссиденты, мало в чем превосходят те, высшие.

Матренадура

Возьмем, к примеру, мою хозяйку, вернее — хозяйку сарая, в котором нас поселили. Впрочем, владея сараем, в котором мы живем, она владеет и нашими душами и телами. Так что выражение «моя хозяйка» можно считать вполне научным. После нашей обычной (довольно утомительной) работы в поле она заставляет нас пилить дрова, чистить хлев, копаться на ее приусадебном участке (в огороде), таскать за пять километров ворованное сено для ее кормилицы-Буренки. Делает она это с каким-то подленьким смешком, выражающим фантастическую смесь холуйской просьбы, циничного требования, хамской душевности и прочих качеств нашего светоносного «простого народа». Только завалимся мы на солому, прикрытую рваной дерюгой, и начнем свои интеллигентские разговорчики, как она возникает в воротах (не в дверях, а именно в воротах): ну-ка, дохлые интеллигентики, хватит задницы отлеживать, надо мышицы (она имеет в виду мускулы) накачивать, вот пила, вон... Мы сначала шлем ее подальше (на), она не обижается, хихикает, даже вроде бы кокетничает невообразимой формы задом, но твердо стоит на своем. И кто-нибудь из нас в конце концов нехотя встает и идет пилить дрова, копать огород, носить воду.