Тахера Мафи - Разрушь меня

• Название: Разрушь меня
• Автор: Тахера Мафи
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Джульетта ни к кому не прикасалась двести шестьдесят четыре дня.

То, что она сделала недавно, было случайностью, но Восстановление заперло ее за убийство. Никто не знает, почему прикосновение Джульетты приводит к летальному исходу. Пока она не навредила кое-кому, никому и не было до этого дела. Мир слишком занят, рушась на части, чтобы обратить внимание на семнадцатилетнюю девочку. Болезни уничтожают население, продукты питания трудно найти, птицы больше не летают и облака уже не того цвета.

Восстановление заявило, что их решение было единственным способом исправить положение, так что они заперли Джульетту в клетке. Сейчас так много людей мертвы, что выжившие шепчутся о войне и Хранители изменили свое мнение. Может быть, Джульетта является чем-то большим, чем измученная душа, помещенная в отравленное тело. Может быть, она является именно тем, кто нужен им прямо сейчас. Джульетте предстоит сделать выбор: быть орудием или быть воином.

---

Палец лениво чертит путь по холодному полу.

Я сижу на земле, где пахнет льдом, металлом и грязью. Сокамерник сидит напротив меня, сложив под собой ноги, его ботинки слишком блестящие для этого места.

— Ты боишься меня. — Его голос не имеет формы.

Мои пальцы находят путь и сжимаются в кулак.

— Боюсь, ты ошибаешься.

Я могу лгать, но это не его дело. Он фыркает, и звук отдается эхом в мертвом воздухе между нами. Я не поднимаю голову. Я не отвечаю его пронзительному взгляду. Я ощущаю острый недостаток кислорода и делаю вдох. Знакомая тяжесть в горле говорит о том, что я научилась глотать.

Два удара в дверь возвращают мои эмоции на место.

Он мигом встает.

— Там никого нет, — говорю я ему. — Это всего лишь наш завтрак.

Двести шестьдесят четыре завтрака, а я до сих пор не знаю, из чего он. Он пахнет химией; этот бесформенный кусок приносят всегда. Иногда слишком сладкий, иногда слишком соленый, но всегда отвратительный. В большинстве случаев я была слишком голодна, чтобы заметить разницу.

Я слышу, как всего миг он колеблется перед дверью. Он открывает щель для наших меньших братьев, которых больше не существует.

— Дерьмо! — Он швыряет поднос через отверстие и, остановившись, отряхивает руку об рубашку. — Дерьмо, дерьмо. — Он сжимает кулаки и стискивает челюсти. Он обжег руку. Я бы предостерегла его, если бы он слушал.

— Ты должен подождать три минуты, прежде чем взять тарелку, — говорю я со стены. —

Я не смотрю на мелкие шрамы, украшающие мои маленькие руки, никто не научил меня избегать ожогов. — Думаю, они делают это специально, — спокойно добавляю.

— Так значит, сегодня ты со мной разговариваешь?

Он злится. Он моргает, а после отворачивается, и я понимаю, что он, скорее всего, смущен.

Он крутой парень. Сложно делать ошибки перед девушкой. Сложно показывать боль.

Я сжимаю губы и смотрю на маленькое стекло, которое они называют окном. Не так много животных осталось, но я слышала истории про птиц, которые летают. Может, в один прекрасный день я смогу увидеть одну. Истории настолько дикие, что в наши дни их слишком мало, чтобы поверить, но я слышала, как несколько человек говорили, что в последние годы видели летящих птиц. Поэтому я смотрю в окно.

Там будет птица сегодня. Она будет белая, с золотыми полосами в виде короны на голове.

Она будет летать. Сегодня там будет птица. Она будет белая, с золотыми полосами в виде короны на голове. Она будет летать. Там будет...

Его руки.

На мне.

Две ладони.

Два пальца меньше чем на секунду сжимают ткань на моем плече, и каждый мускул, каждое сухожилие в моем теле напрягается и связывается в узлы, которые стягивают позвоночник. Я молчу. Я не двигаюсь. Я не дышу. Может, если я не буду двигаться, это чувство будет длиться вечно.

Никто не дотрагивался до меня в течение двухсот шестидесяти четырех дней.

Иногда я думаю, что одиночество может прорваться сквозь кожу, а иногда не уверена, решат ли что-то плач, смех, крики и истерики. Иногда я отчаянно хочу прикоснуться к нему, чтобы почувствовать, будто в альтернативной Вселенной я падаю с обрыва и никто не сможет меня найти.

Это не кажется невозможным.

Я кричала в течение многих лет, и никто никогда не слышал меня.

— Ты голодна? — Сейчас его голос более низкий, немного обеспокоенный.

Я голодала двести шестьдесят четыре дня.

— Нет.

Это слово значит больше, чем сломанное дыхание, он избегает моих губ, и я оборачиваюсь, я не должна, но я это делаю, и он смотрит на меня. Изучает меня. Его губы едва приоткрыты, ноги сдвинуты набок, ресницы моргают.

Что-то ударяет меня в живот.

Его глаза. Что-то в его глазах.

Это не он, не он, не он, не он, не он.

Я скрываюсь от мира. Блокирую его. Резко поворачиваю ключ.

Меня поглощает темнота.

— Эй...

Мои глаза резко распахиваются. Два разбитых окна заполняют мой рот стеклом.

— Что это? — Ему не удалось изобразить скуку, скорее апатию.

Ничего.

Я сосредотачиваюсь на прозрачных квадратах между мной и свободой. Я хочу разбить этот мир вдребезги. Я хочу быть больше, лучше, сильнее.

Я хочу быть злее… злее… злее.

Я хочу быть птицей, которая улетает.

—Что ты пишешь? — Сокамерник снова говорит.

В его словах рвота.

Они раздражают мой желудок.

Этот лист бумаги - моя фарфоровая ваза.

— Почему ты не хочешь ответить мне? — Он слишком близко, слишком близко, слишком близко.

Никто никогда не достаточно близко.

Я всасываю воздух и жду, когда он уйдет из моей жизни, как и все остальное. Глаза смотрят в окна, в будущее. Обещание чего-то грандиозного, чего-то большего, безумное здание из моих костей, как объяснение моего бездействия, чтобы все не разрушить. Там будет птица. Она будет белая с золотыми полосами в форме короны на голове. Она будет лететь. Там будет птица.

Она будет...

— Эй...

— Ты не можешь прикасаться ко мне, — шепчу я.

Я обманываю, это то, что я ему не скажу. Он может коснуться меня, что я никогда не скажу ему.

«Пожалуйста, прикоснись ко мне», - хочу я сказать.

Но бывает, когда люди прикасаются, случается кое-что. Странные вещи. Плохие вещи.

Мертвые вещи.

Я не помню тепло объятий. Мои руки болят от неизбежного льда изоляции. Моя мать не могла удержать меня в своих руках. Мой отец не мог согреть мои замерзшие руки. Я живу в несуществующем мире.

Здравствуй.

Мир.

Ты меня забудешь.

Стук-стук.

Сокамерник встает на ноги.

Пришло время принимать душ.

Глава 3

Дверь открывается в бездну.

Без цвета, без света, без чего-либо иного, кроме потустороннего ужаса. Без слов. Без пути.

Просто открытая дверь, которая каждый раз несет одно и то же.

У сокамерника есть вопросы.

— Что за черт? — Он смотрит на меня с мыслью о побеге. — Они отпускают нас?

Они никогда нас не отпустят.

— Пришло время принимать душ.

— Душ? — Его голос ломается, но в нем по-прежнему чувствуется любопытство.

— У нас немного времени, — говорю я ему. — Мы должны поторопиться.

— Подожди, что? — Он тянется к моей руке, но я вырываюсь. — Там же тьма, мы даже не увидим, куда идем...

— Быстрее. — Я фокусируюсь на полу. — Держись за мою рубашку.

— Что ты говоришь...

Звук сигнала. Секундный гудок говорит о закрытии. Вскоре все клетки предупреждающе вибрируют и дверь начинает закрываться. Я хватаю его за рубашку и тащу в темноту.

— Не. Говори. Ничего.

— Но...

— Ничего, — шиплю я.

Я хватаю его за рубашку и тащу за собой, это похоже на лабиринт психушки. Этот дом – центр для проблемных подростков, беспризорников из неполных семей, безопасное место для психически неустойчивых. Это тюрьма. Они кормят нас чем-то странным, мы никогда не видим друг друга, только редкие вспышки света, проникающие сквозь трещины в стеклах, которые они называют окнами. Ночи пронзают крики и рыдания, вопли и звуки пыток, звуки, ломающие кости и кожу, которые я никогда не забуду. Я провела три месяца в обществе своей вони. Никто не говорил мне, где находятся ванные комнаты и душ. Никто никогда не рассказывал мне, как работает система. Никто не говорит с вами, если только не сообщает плохие новости. Никто никогда не прикасается к вам. Парни и девушки никогда не видели друг друга.

До вчерашнего вечера.

Это не может быть совпадением.

Мои глаза начинают привыкать к искусственной ночной темноте. Мои пальцы чувствуют путь через коридоры, а сокамерник не произносит ни слова. Я почти горжусь им. Он почти на фут выше меня, его тело жесткое и твердое, мускулистое и сильное, он примерно моего возраста. Мир еще не сломал его. Это слепая свобода.

— Что...

Я тащу его за рубашку, что несколько сложнее, чем заставить его молчать. Мы еще не пересекли коридор. Я ощущаю странное желание защитить его, того, кто мог бы сломать меня двумя пальцами. Он не понимает, как незнание делает его уязвимым. Он не понимает, что они могут убить его без причины.

Я решила не бояться его. Я решила, что его поступки скорее необдуманные, чем угрожающие. Он кажется таким знакомым… таким знакомым… таким знакомым мне. Я знала мальчика с такими же синими глазами, и мои воспоминания не позволяют мне его ненавидеть.

Возможно, я хотела бы с ним подружиться.

До стены остается шесть футов, грубая тропа разглаживается, а это значит, что мы на верном пути. Два фута до деревянной двери с отбитой ручкой и кучей осколков. Три удара сердца, чтобы убедиться, что мы одни. Один фут к двери. Один мягкий скрип, и щель расширяется, показывая лишь пародию на мои ожидания.

— Сюда, — шепчу я.

Я тащу его к ряду душевых с грязными полами, мылом и канализационными стоками. Я нахожу два куска мыла, один вдвое больше второго.