Александр Эртель - Волхонская барышня

• Название: Волхонская барышня
• Автор: Александр Эртель
• Жанр: Повести
• Год: 2011

К созданию повести «Волхонская барышня» А. И. Эртель приступил после окончания книги «Записки степняка», принесшей ему широкую известность и привлекшей внимание критики. Воодушевленный успехом своей первой книги, Эртель, по его признанию, всего за три недели написал «Волхонскую барышню», работая над повестью с необычайным творческим подъемом.

Ни старый владелец Волхонки, ни Мишель Облепищев не камер-юнкеры, но каждый из них, на свой лад, «пропитан культурой». «Романтиком-революционером» предстает в глазах Вареньки Волхонской Илья Тутолмин. Девушка из дворянской семьи – главная героиня повести.

---

А Варя недоумевала. Неприязненное отношение народа к машине печалило ее. В этом отношении ей чуялось дикое и упорное невежество. Она вспомнила некоторые факты из истории (за которую так еще недавно получила на выпускном экзамене высшую отметку) – Стефенсона, Везелиуса, Джиордано Бруно. Вспомнила судьбу «Басурмана», которым зачитывалась в детстве. Вспомнила наконец печальную участь многих открытий и изобретений, так живо рассказанную в иллюстрированных английских волюмах… И в лице огорченного Захара Ивановича, досадливо сдвигавшего свои брови, почудился ей новый мученик за идею. Тем больше удивляло ее поведение Тутолмина. Он казался таким веселым и ясным, он так сочувственно относился к невежественным выходкам толпы, так явно радовался плохому и медленному действию локомобиля, что даже возбудил гнев Вари. Никаких оправданий она не могла подобрать этому поведению Ильи Петровича, – хотя внутренне и признавалась, что желала бы видеть эти оправдания.

– Почему Илья Петрович такой странный? – спросила она Захара Иваныча. – Неужели он радуется их невежеству? – И она указала на толпу. – Но ведь это же гадко!

Захар Иваныч тотчас же заступился за приятеля.

– Бог с вами, Варвара Алексеевна, – горячо сказал он. – Илья на смерть бы пошел за них и за их счастье!

– Но разве счастье в невежестве?

– Эх, долго об этом говорить! – ответил Захар Иваныч, с нетерпением посматривая на стрелку манометра, подвигавшуюся к вожделенному градусу, – да мы вряд ли и поймем друг друга… У него, видите ли, принцип есть: все для народа, и все посредством народа… Одним словом, он почвенник. И принцип этот, кажется ему, теперь торжествует, потому что другой-то, противоположный, затемнен… Он и рад. Вот видите, я говорил, что не поймете! – добродушно добавил он, мельком взглядывая на Варю, и побежал к плугу.

Варя действительно ничего не поняла, но Тутолмин внезапно предстал пред нею в ином освещении. Снова какая-то загадочная и таинственная пелена окутала его, и снова проснулось в ней желание проникнуть в его душу и узнать мысли, руководящие странными его поступками.

Наконец колесо завертелось с невыносимым грохотом и потянуло канат. Плуг подкатился к позиции. Пантешка, засучив по локоть рукава рубашки и до невозможности сдвинув набекрень картуз, сел с видом отчаянной решимости и обеими руками ухватился за колесо рычага. Для пущей тяжести рядом с ним, на раме, поместился Мокей. Дали свисток тому локомобилю. Толпа застыла в каменной неподвижности. На висках Захара Иваныча выступил пот. Две-три минуты прошли в немом ожидании. Вдруг цепь напряглась и плуг судорожно дрогнул. Пантешка повернул рычаг; лемеха вонзились в землю… Тонкий пласт разорвался и метнулся в сторону… И тяжелая громадина, неуклюже колыхаясь, двинулась вдоль пашни. «У-лю-лю-лю!» – закричали ребятишки, с визгом бросаясь вслед за плугом. В толпе послышались одобрительные восклицания. «Вот так долбанула!.. Гляди, гляди, ребята, выворачивает!.. Словно боров!.. Ай да окаянная!» Но вскоре это настроение снова сменилось насмешливостью. Дело в том, что лемеха действительно скверно отваливали пласт и ножи плохо подрезывали его.

– Швыряет здорово! – сказал Влас Карявый, ощупывая мозолистыми своими руками неподрезанную глыбу.

– Ни красы, ни радости, – заметил другой.

– Может, она к тому и приспособлена, чтоб, к примеру, в снежки с ребятами? – серьезно предположил Влас.

Смешливое настроение неудержимо овладело толпой. Когда плуг прошел другую полосу, Тутолмин спросил Власа:

– Ну что, дядя Влас, каково?

Влас почесал затылок.

– Игрушка занятная, – ответил он с обычным своим, выражением лукавой простоватости, – игрушка такая, что и Волхонку на ней можно проиграть. А дорого стоит?.

– Говорят, семь тысяч.

– А-а! – протянул он с удивлением и, помолчав, продолжал: – Что ж – деньги плевые! Нам ежели потянуться два годика да притащить барину оброк, вот-те и игрушка готова… Ковыряй до нового оброка!

Тутолмин не утерпел и ударил Власа по плечу: «Молодчина ты, дядя!» – сказал он. На что Влас кротко отвечал: «Вашею хвалою хлеб едим, батюшка барин», – чем снова, вызвал одобрительный смех окружающих.

Захар Иваныч, конечно, и сам замечал, что плуг пашет неладно. Он ходил за Пантешкой и внимательно всматривался в работу лемехов. Да, кроме лемехов, и локомобили грешили. Когда плуг приближался к какому-нибудь из них, канат начинал крутиться с преувеличенной быстротою. Тогда плуг прыгал, порывисто вздрагивал, а Пантешка изо всех сил кричал: «Стой, стой, дьяволы!» – и, словно утопающий, отчаянно махал руками. Что касается Мокея, то он в таких случаях обыкновенно сваливался на мягкую землю и спокойно предоставлял облегченному плугу метаться сколько ему угодно.

Наконец опыт прекратили. По окончании его Влас Карявый подошел к Захару Иванычу и сказал:

– На водочку бы с вас, Захар Иваныч.

– Это за что? – удивился тот.

– Как же! Мы старались, Захар Иваныч. Мы, может, сколько животов из-за ней, окаянной, надорвали.

– Дай, дай! – сквозь смех произнес Тутолмин.

Захар Иваныч опустил в ладонь Карявого несколько монет. Карявый легонько подбросил их и спросил с глубочайшей серьезностью:

– А по какой цене, Захар Иваныч, вам пахота эта ляжет?

– Не знаю… – сухо ответствовал Захар Иваныч. – Гляди, не дороже вашей.

– Тэ-эк-с. Значит, теперь нам по две красненьких будешь выдавать?

– Как по две? За что?

– Опять-таки за десятинку.

Захар Иваныч уразумел ядовитость намека.

– Ну, и по четыре рублика будете наниматься, – с усмешкой сказал он.

– Будем, это верно, – подтвердил Карявый, – и четыре рубля – цена. Ну мы будем пахать, а на этой-то?

– И эта будет пахать.

– Во как, – с почтительностью сказал Карявый и, подумав, заметил: – А ловок у тебя Пантешка править: на этой его пашне ежели голыши посеять – и те, гляди, дурманом обродятся…

– Ну, это мы посмотрим, – угрюмо вымолвил Захар Иванович и отошел от Власа. Толпа со смехом и шутками направилась к селу. Девки звонко затянули песню. Илья Петрович глянул им вслед, и сердце его заиграло; Народ, с торжеством и с сановитым выражением достоинства удаляющийся с поля, показался ему сильным и крепким богатырем, изумительно великодушным в своем превосходстве и кротким во всем сознании сказочной силы своей. «Народ, народ!..» – в восторге воскликнул он и даже еще что-то хотел прибавить, но тут Варя позвала его, и он поспешил к шарабану.

VII

– Илья Петрович, что такое «почвенник»? – спросила Варя, когда они довольно далеко отъехали от плуга.

– Почвенник? – протянул Тутолмин и с удивлением посмотрел на девушку.

– Да? почвенник, – повторила она настоятельно.

В этой настоятельности Тутолмину почудилась капризная нотка.

– Да не костюм от господина Ворта, – насмешливо сказал он.

Варя вспыхнула.

– Я вас серьезно спрашиваю, Илья Петрович, – произнесла она, и в ее дрогнувшем голосе послышались слезы.

– Серьезно, – вымолвил Илья Петрович, несколько устыдившийся своей грубости. – На что же это вам серьезно, милая барышня?

– Да уж надо, – уклончиво ответила девушка и подумала про себя: «Как он, однако же, фамильярен».

– Как вам сказать… – И он, подумав, добавил, усмехаясь: – Почвенник – человек, под которым почва.

– Вы опять шутите, – печально сказала она, – а между тем мне ужасно бы хотелось знать… Неужели только потому, что я такая глупая, вы не хотите сделать меня умнее?

Упрек этот подействовал на Илью Петровича. «А и в самом деле, что это я ломаюсь, – подумал он, – может, и вправду человеку тьма опротивела», – и он с невольным любопытством заглянул Варе в лицо. А она пристально и тоскливо смотрела вдаль и, тщетно осиливая упрямое волнение, кусала губы.

– Вовсе вы не глупая, – серьезно произнес Тутолмин. – А дело вот в чем: что бы вы возмечтали о субъекте, который, не имея об арифметике понятий, захотел бы алгебраическую теорему постигнуть?

– Я вас не понимаю, – сказала Варя, быстро оживившаяся при первых звуках серьезной речи.

– А, однако, это весьма просто. Вы смекаете, что обозначает «народный вопрос»?

Девушка затруднилась.

– Народный вопрос… Это, вообще, о мужиках… – нерешительно ответила она.

Тутолмин снисходительно улыбнулся.

– Вот и видно, что арифметике не обучены. Ну как же я вас буду в «теоремы» посвящать?.. Скажите вы мне, милая барышня.

– Но ведь это же последователи принципа какого-то, – робко вымолвила Варя.

– Какого же-с? – саркастически осведомился Илья Петрович, которого вдруг неприятно резнула наивность девушки.

– Погодите… – припоминая, произнесла она. – Да! Все для народа, и все… ну, одним словом, все чтобы народ сделал для себя сам.

– Ловко! – отрезал Илья Петрович и засмеялся. – Нет, дело не так просто, – продолжал он, – не так оно просто, драгоценная барышня, и не так бессовестно. Это, может, у вас в гимназии – ведь вы в гимназии изволили обучаться? – может, у вас в гимназии какой-нибудь штатный снотолкователь и внушал вам; только он напрасно. Ежели есть у «почвенника» враги, ежели есть у него лихие люди – так это именно вот из тех гусей, которые «самопомощь»-то эту провозглашают… Вы удивлены, милая барышня?.. Вы туго понимаете?.. Да, такие вопросцы посложнее вопросов вашего затейливого туалета… Это уж по совести надо говорить… А, однако ж, и туалет ваш в этой же сфере крутится. Вы опять удивлены?.. Между тем это воплощенная простота, хорошая вы моя. И ваш туалет на горбе «народного вопроса» танцует, и ваш щегольской экипажец, и вот те дивы заморские, на которых так опростоволосился мой закадыка Захар Иваныч…