Евгений Пермяк - Сказка о сером волке

• Название: Сказка о сером волке
• Автор: Евгений Пермяк
• Жанр: Прочая детская литература

---

Тейнер учтиво откланялся и удалился под навес. Бахрушин, вынося ему раскладушку, мягко заметил:

- Не стоило бы вам дипломатничать, мистер Тейнер. В моем разговоре с Трофимом никто не может быть лишним... Тем более вы...

- Но все же... Я ведь чужой для вас человек, - ответил Тейнер, располагаясь на раскладушке.

- Воля ваша.

Бахрушин, возвращаясь в дом и думая о Тейнере, вспомнил бабкину поговорку: "О сказке не по присказке судят, а по концу".

XIII

Вернувшись в дом, Петр Терентьевич, не желая разговаривать с братом один на один, придравшись к его фразе "люблю музыку", поднял крышку радиоприемника и включил проигрыватель, затем взял коробку с граммофонными пластинками, на которой было написано "Чайковский". Не выбирая, вынул одну из них. Первый концерт.

- Ты сказал, что любишь музыку. Я тоже. В этом мы сходимся.

Зазвучал Первый концерт. Трофим, послушав с минуту, снова обратился к пельменям. А потом спросил:

- Что это за музыка?

- Это музыка нашего земляка Петра Ильича Чайковского.

- Не слыхал, - отозвался Трофим, жуя пельмени.

- Чайковского или музыку?

- Обоих.

- Жалко.

- Всех не узнаешь, Петрован. У нас в Америке этих пластинок тучи. И такие случаются, что нутро выворачивают. И шум и гром. Откуда что берется. Не знаешь даже, на чем дудят, на чем гремят. Дойдут до этого и ваши. Переймут. Беда как жалко, что не захватил пяток-другой пластинок. Послушал бы. Мороз по коже ходит. Особенно когда на манер гончих залают трубы. Или, что тебе недорезанные овцы, заблеют дудки. Что говорить, Америка - страна чудес. Даже такая у нас есть пластинка, которую хоть сто раз слушай, и каждый раз судорожит. Если ее название перевести по-русски, то будет "Март на крыше". Чуешь! И кошки там мяучат так, что не надо слов. Все ясно. Кошек слушаешь, а видишь гёрлс... девчонок...

Елена Сергеевна вышла из комнаты. Бахрушин снял пластинку.

- Давай лучше спрашивать о жизни друг у друга, - предложил Трофим.

- Давай, - сказал Бахрушин.

Сначала спрашивал Трофим. И Петр Терентьевич отвечал на все его вопросы исчерпывающе точно, без всяких смягчений и поправок на то, что Трофим был хоть и незваным, но гостем.

Когда речь зашла о Дарье Степановне, ответ был тоже прямым:

- Она не желает видеть тебя, Трофим. Ты все-таки, Трофим, придумывая себе смерть, заботился только о себе. А не о ней и не о ребенке, которого ты оставил после себя.

- У нее был ребенок? Мой ребенок?

Голос Трофима задрожал. На лице проступили белые пятна.

- Да, она родила дочь и назвала ее Надеждой... Может быть, не случайно. У Надежды теперь трое своих детей. Как бы, ну, что ли, твои внуки, если не принимать во внимание все прочее и тому подобное.

- Как звать внуков, Петрован?

- Тебе бы лучше об этом не спрашивать. Ни к чему... Одно дело - мы с тобой, родились под одной крышей... Другое дело - они. Зачем им знать о тебе или тебе о них!

- Петрован, - взмолился Трофим, - как же я могу не увидеть их! Ведь они моя кровь...

- Ну, знаешь, Трофим, мы все-таки не на конном дворе, чтобы толковать про кровь. Для лошади или коровы есть смысл вести учет крови, а для человека принимаются во внимание другие данные. Не сердись на прямоту - ты умер для них под городом Омском в девятнадцатом году.

- А чье отчество у Надежды?

- Опять двадцать пять - за рыбу деньги. При чем тут отчество? Вот ты носишь отчество Терентьевич, и я Терентьевич. Оба мы Бахрушины. А что из этого? Не по истоку о речках судят, а по тому, как и куда они текут. Может, не так точно сравнил, зато понятно обеим сторонам. Ты лучше расскажи о себе. Мне ведь тоже надо знать, как ты тек, куда вытек, в какое море впал.

- Это пожалуйста, Петрован. Только все сорок лет за один вечер не перескажешь.

- А ты самое главное. Как в автобиографии пишут.

- Ась?

- Ну, словом, в кратком описании жизни. Понял?

- Понял. - Трофим кивнул головой.

И принялся рассказывать:

- Коротко, значит, будет так. Под Омском я поймал дезертира. Из образованных. И хотел было, как полагается, доставить его куда следует, но дезертир мне сказал, что этого делать не надо, и раскрыл положение на фронте. Все как есть. Не поверить было нельзя. Так и так труба. К тому же в нас начали стрелять с тылов. Сибирь трекнулась. Даже справные мужики, которые держали работников, и те увидели, что Колчак не козырной туз, а пешка в адмиральских погонах. Я подумал-подумал да и дунул вместе с дезертиром в урман. Постранствовал сколько-то. Потом наткнулись на беженцев. Из торговых. Подводы четыре-пять. Тоже не знают, куда податься. Грабить не стали. Столковались по-хорошему. "Вам жизнь, господа хорошие, дорога, и у нас она одна. Дайте нам перекусить и одежу почище. По возможности с документами". Подобрали одежу беженцы. Переоделись мы, переобулись... Побрились, почистились... Расстались по-хорошему. Заплатить даже хотели... Не взяли. Не до денег, видно, было. Добрались мы до станции Татарская. Прикупили что было надо и по железной дороге катанули до Новониколаевска. Он решил там остаться и ждать красных. Где-то в этих краях у него тетка была. А я двинул дальше. Простились мы с этим человеком, который Николаем Николаевичем Сударушкиным себя называл. Тоже, думаю, напридумано это все было. Да мне-то мало было дела до этого. Попросил я его, когда все угомонится, переслать Даруне ее карточку и письмо, которое он написал с моих слов, но как бы от моего товарища. Будто бы тот видел меня убитым. Чтобы концы в воду и очистить Даруню моей смертью. Другого выхода не было.

Голос Трофима снова дрогнул, навернулась слеза. Слезы, как заметил Бахрушин, у него были близко.

И он пускал их запросто, как хворая сосна смолу.

- Не было другого выхода - только сказаться убитым, - повторил Трофим.

- Пожалуй, что и так, - согласился с ним Петр Терентьевич. - Она и без того немало в белогвардейских женах ходила. А коли ты убит, значит, все ее прошлое тоже как бы умерло. Давай дальше, Трофим.

- А дальше дедово золото помогло. Наверно, слышал об этом от Даруни.

- Знаю, рассказывала она.

- В Шанхае я пожил недолго. Схватить могли. Подумал-подумал... Пересчитал остатнее... Да и махнул в Америку. Не из чего было выбирать... Приехал и объявился, каким я и был, Трофимом Терентьевичем Бахрушиным. Посидел сколько-то как бы в карантине... А потом видят - правду человек говорит. И деться ему некуда. Выпустили. Дали временные бумаги. Иди на все четыре стороны. Ну вот я и ходил то по портам, то по фермам.

- А разговаривал как? - перебил Петр Терентьевич.

- Когда приспичит, так заговоришь. Там слово, тут два... А до этого, когда плыл в Америку, матросы меня натаскивали. В Америке не много надо слов, чтобы не пропасть. Главное - денежки. Они на каком хочешь языке без запинки разговаривают. Скопил их сколько-то... Одежонку справил. А потом как-то слышу - две женщины по-русски говорят. Я к ним. Так и так. Дальше больше. Адрес дали... И попал я, братец, в американский Висим. К русским кержакам. Кругом Америка, а у них русские печи топятся. Избы с крытыми дворами стоят. Медные иконы. В огороде горох, бобы, репа - тоже русские. Ну, думаю, женюсь я тут и в дом войду. Предвиделся такой... Одна там рано овдовела. Марфой звали. Дом хороший... И она, хоть была далеко не ровня покинутой Дарунюшке... Но ведь что сделаешь. Жить-то надо... Да рассохлось дело.

- Не приняла?

- Что ты, Петрован! Слезьми обливалась. Ну а я, видно, к той поре совсем звереть начал. Уж коли я столько потерял в Бахрушах, не хотелось на малом останавливаться... Эльза в деревню приехала. На паре вороных... Кержаков на свою ферму нанимать... Как увидел я ее, так и обмер...

В это время вернулась Елена Сергеевна и спросила, не пора ли подавать самовар. Трофим оборвал рассказ на полуслове.

- Потом доскажешь, - попросил Петр Терентьевич. - А теперь, пожалуй, не грех и чаю напиться.

XIV

Тейнер проснулся так же неожиданно, как и уснул. Войдя в дом, где Бахрушины пили чай, он сказал:

- Я хочу спросить, не пора ли гостям домой, а затем узнать, где их дом...

- Я провожу вас, мистер Тейнер. Давайте стаканчик чайку покрепче, для освежения.

- Может быть, огуречного рассольцу? - предложила Бахрушина.

- Да! Я об этом читал много раз и никогда не пробовал сам. Но я верю русской литературе.

Елена Сергеевна не заставила себя ждать. Видимо, огуречный рассол был загодя налит в квасной жбан.

- Теперь я вижу, Елена Сергеевна, как высоко стоит в России народная медицина, - поклонившись в пояс, сказал Тейнер, допив из жбана огуречный рассол.

Покончив с чаепитием, Трофим тоже выразил желание отправиться, как он сказал, "по принадлежности".

Вскоре машина покатила к Дому приезжих.

Любопытных оказалось больше, чем ожидал Петр Терентьевич. Дети - от малолеток и до вышедших из пионерского возраста - окружили машину, когда в нее садился председатель колхоза с "американцами". Глазели из окон. О весельчаке Тейнере уже знала вся деревня.

- Тейнер - это который с шофером сидит, - указал на него мальчик лет девяти.