Дмитрий Могилевцев - Люди золота

• Название: Люди золота
• Автор: Дмитрий Могилевцев
• Жанр: Исторические приключения

Золото… застывшая кровь богов, ставшая человеческой силой. И где-то по дороге к солнцу лежат земли, где рождается этот никогда не тускнеющий и не гаснущий металл…

Это он усвоил с младых ногтей и нет с тех пор ему покоя. Он должен отыскать тот край, он должен повстречать живущих там людей – людей золота. Быть может, он одной с ними крови? Быть может, оттуда родом его предки, там живут его боги и там он станет великим правителем?

Он, варяг Инги, ходил в свои первые набеги как простой воин. Но вскоре уже он поведет варягов за собой. В нем признают вождя. А это отнюдь не просто – возвыситься среди тех, кого трудно удивить одной лишь отчаянной храбростью, умением сражаться любым оружием и никогда не отступать. Однако Инги мало будет ратной удачи, мало богатой добычи, обильных пиров и женщин.

Он поведет людей за собой на поиски земли, где рождается золото. Через снега и пески, через земли, где правят по законам чужих богов, и через земли, где нет никакого закона. Испания, Восток, дальше, еще дальше, не страшась никого и ничего… Люди пойдут за ним, зачарованные его внутренней силой. Но есть ли конец у этого пути?

Однако Инги верит – он обязательно отыщет людей золота, пусть на это и уйдет все отпущенное ему богами время…

---

Конь снова вздрогнул, скосил глаз недоверчиво.

– Всё будет хорошо, – сказал Инги, запинаясь. – Тебе будет хорошо среди богов. Там лучшие из людей и коней.

И взмахнул мечом – не отцовским, своей серой сталью. Конь вздыбился, и струя из разрубленной шеи ударила прямо в небо, опала на землю мелкой моросью, забрызгав лицо, руки. А конская голова скатилась под ноги, ощерила зубы, содрогаясь, выталкивая кровь.

– А-а-а!! – заревели вокруг.

Удачный удар – удачный поход! Тут и бросились – резать ещё бьющееся тело, брызгая кровью, всем, всем по куску, удача и сила, чтоб подкоптить на костре и рвать зубами полусырое мясо, запивать пивом и бражкой, припасенной тороватыми гостями.

Только люди нового бога – угрюмая, насупленная ватажка, с десяток всего – конины не ели и на приношение смотрели, скривив губы. Но бражку лакали не хуже прочих.

– Ты на них не смотри, – сказал перемазанный кровью и жиром Хельги. – Снаружи они Христовы, а внутри они наши со всеми потрохами. Ты ж гляди, кто собрался-то: даже курляки есть, и с Низовых земель народишко, и твоя карела, и лайбаки, и всякого якого. У всех свои боги, все по-разному их просят и к милости склоняют, а на самом-то деле, глянь: один и тот же бог на резню водит. Всё одинаково: люди с железом и кровь. Что Рыжебородый наш, что их овцеглазый божок. В бою все рычат и ревут, все хотят силы себе, а чужакам смерти. Где тут разница? А мы – народ боевой, для нас это главное.

– Так оно, да не совсем, – отвечал хмельной Инги. – В бою каждый за себя дерётся, чтоб врага забить и друга выручить. А вот кто их в бой повёл? Под чьим стягом шли? Правы они или нет? Внутри-то что у них, за что дерутся? Только за добычу? А может, за большее? Тебе, дядя Хельги, не хочется, чтобы о тебе правнуки и их правнуки помнили и говорили: вот, такой был, великий Хельги? А за что дерутся эти новые, ты знаешь?

– Эти точно за хабар! – Хельги хохотнул.

– Не-а. Вернувшись, своему жрецу они скажут, что с погаными воевали ради славы своего бога, и так оно на самом деле есть. Не ради себя, не ради своего имени и семени, а ради нового бога. Они отдали ему всё, что добыли их отцы, отдали ему свою силу и слабость, ему и отвечать за всех, кого они убивают. Он их грехи искупает. Потому все они – трусы, трусы по клятве и вере. Пусть даже дерутся храбро, но поклялись-то они быть трусливыми!

– Ну и что тебе с того, парень? – спросил Хельги добродушно. – Кинь пустое. Дерутся храбро, да и ладно. Я тебе вот что скажу: ты в душу людям не лезь, если хорошим вожаком хочешь стать. Пусть их. Конечно, ты у нас колдун и с нечистью, и с людьми важными знаешься. А нам-то зачем про то думать? И людям-то всё равно. На лучше, хлебни ещё бражки.

– Тебе всё равно, кто в твою душу вкладывает радость и ярость?

– Да брось! Не хочу про это говорить. Ты уж извини, у меня от длинных слов во лбу трещит. Ты мне лучше меч свой покажи. Нет, не отцов, а твой, серый этот. Вправду говорят, что он камень рубит? И ты сам его выковал? Ну? Подумать только! – Хельги аж языком зацокал от восхищения.

Инги, краснея и стараясь не смотреть в хитрые, прищуренные глаза собеседника, протянул меч.

– Где-то я такое видел, – протянул Хельги задумчиво, глядя на узор клинка. – Говорят, изредка привозят такую сталь с дальнего полдня, где солнце весь год стоит высоко в небе и жуткая жара. А ты, говоришь, сковал в самый лютый мороз? Ну-ка! – И, к ужасу Инги, приложил к лезвию ноготь.

– Дядя Хельги! – только и успел выдохнуть.

Тот не вздрогнул. Посмотрел на побежавшую по пальцу струйку, деловито вытянул из-за пазухи тряпицу, помогая зубами, замотал и завязал. Повязка тут же потемнела, набрякла красным.

– Вправду говорят, охочи твои мечи до крови, – сказал, усмехнувшись.

Поутру пошёл серый дождь, и люди, сновавшие под ним, казались серыми невзрачными зверьками, мелкими и тщедушными. Почти все пожитки погрузили накануне и сейчас затаскивали последнее, прощались с теми, кто оставался на берегу, били по рукам, договариваясь насчет оставленного либо насчет будущий добычи, допивали прощальную чарку. Инги стоял на берегу, глядя, как молодая его ватажка, растерянно переглядываясь, грузится на корабли – на два кнорра Хельги, похожих на скорлупы, широких и емких, с прочными округлыми бортами. Все уже знали, что делать, приглядывать за людьми не требовалось, но Инги по-прежнему стоял, ожидая. Пришёл откуда-то, залез в душу странный, чужой страх: вот ступишь на качающееся дерево, исчезнет твердь под ногами – и всё оборвётся, кончится, развалится, рухнет трухлявым стволом. Как складно устроена жизнь на этой земле! Поверив чужим словам, пришли люди, собрались идти в неведомые, опасные земли, и у своих отпросились, и припасов сумели раздобыть, и всё нужное для жизни собрали – и всё согласно друг с другом, всё по цепочке слов, протянутых друг к другу. Казалось: прищурься, увидишь её, эту сеть, которую люди плетут между собой, увидишь её исток, уходящий в небо, в руки тех, кто устроил людскую жизнь и дал им землю. А впереди – серая бездна, над которой ни слов, ни тепла. Только шагни – назад хода нет.

– Чего-то вожак ваш на бережке застрял, как истукан, – заметил Хельги, ухмыляясь. – Ты б его кликнул, что ли. А то ненароком без него отплывём.

– Не надо тревожить его, – буркнул Леинуй угрюмо. – Он с духами говорит.

– М-да? А я уж было подумал, моря забоялся. С колдунами, чай, бывает. Не любят они большой воды – море не пускает нечистых.

– Кого, кого? – пробасил Леинуй.

– Тех, у кого душа в землю вросла. Истоптанную нашу, грязненькую.

– Не пойму я вас, господин Хельги. То вы вроде за нас, а то слова хуже этих, которые с крестом на шее.

– Так то слова, парень. Просто слова. Не бери в голову. – Хельги добродушно хохотнул. – Но ты на его лицо глянь, когда отплывать станем.

Когда Инги всё же ступил на дерево сходней, когда шагнул на палубу корабля, словно лопнула невидимая нить и душу, невесомей паутинки, понёс новый ветер. Стала она легкой и сильной, и будто вместо крови потекла в жилах старая, крепкая брага, ударила в голову. Люди смотрели на него в ужасе и недоумении, а он рассмеялся, раскинув руки, будто хотел обнять море и небо, и вдруг запел – старую, полупонятную песню на почти забытом языке, задорную, весёлую до заразы, и один за другим люди подхватили её разудалые, бесшабашные слова, сами собой ложившиеся на язык.

– Тьфу ты! – Хельги сплюнул трижды, сложив пальцы щепотью.

И неожиданно сам подхватил припев.

После, когда Инги допел и замер, глядя на волны, когда полил плотный холодный дождь, песня не ушла совсем, оставила по себе веселость, прибаутки и зубоскальство. Хохотали, хлопали друг дружку по спинам, орали вразнобой.

– Ну что, забоялся колдун? – прогудел Леинуй ехидно.

– Ну, зараза! – ответил хохочущий Хельги. – Может, и вправду нам удачу весёлую наколдует, а?

Но сам Инги уже не смеялся. Снова, как за столом во время йоля, его окатило ледяной пустотой. Словно на собственном пиру погребальном отсмеялся и отпел, простился с жизнью, и теперь настало время мёртвых – серое, тусклое и пустое.

Не зря отплывали так весело – словно весельем приманили удачу. Ветер, принёсший дождь, наполнил паруса, погнал корабль, взбивая пену на волнах, и ещё до заката снова показался берег: неровный, бугристый, чуть подальше – череда округлых гор, поросших лесом. На ночь пристали в укромной бухте. Расставили часовых по окрестным холмам, костры разожгли в лощине, натаскав плавника. Было пустынно и безлюдно, ни следа человека. Но всё равно большая часть осталась на кораблях, спать на палубах под растянутыми кожаными пологами. Наутро разбудило хриплое карканье – прилетела целая стая ворон и, рассевшись по окрестным деревьям, принялась шумно ссориться. Люди чертыхались шёпотом, складывали пальцы горстью. Кто-то принялся швыряться галькой из пращи, но ни разу не попал. Вороны, казалось, вовсе не замечали, что в них летят камни. Потому путники собрались быстро, даже еду готовить никто не захотел. Разом разбежались по кораблям и поскорее отплыли. Вороны воронами, а лапские колдуны знамениты неспроста. Звери им служат и птицы, да и сами они горазды всякими тварями перекидываться. И патьвашка молодой такой мрачный – всё утро ни слова.

Весь день ползли вдоль берега, держа наготове луки и копья. Горы понемногу отдалились, исчезли за редким лесом, спрятались за дождём. Берег тянулся плоский, будто порог, присыпанный песком, рассеченный долинами-корытцами, плоскодонными и крутостенными. Вторую ночь ночевали в болотистом и топком устье одной из речек. Все остались на кораблях, несмотря на тесноту, на берег высадили только сторожей. Те пошли, ворча, – кому хочется торчать под дождём почти на виду? Тут, говорят, волки белые водятся и всякая колдовская тварь навроде оленей с человечьими лицами.

К утру снова прилетела воронья стая, и никто уже не сомневался – скоро быть драке. Плыли до полудня, пока деревья и трава по берегам не сменились дюнами. Бледно-жёлтый песок во все стороны, всхолмья, распадки – будто вскарабкавшиеся на берег волны, отвердевшие в бессилии, но сохранившие зыбкую, текучую суть. Река впадала в море среди множества островов, заросших малинником и кишевших дичью. Утки стаями удирали от кораблей, шлёпали лапами по воде, били крыльями. Огромные лебеди отплывали без видимой спешки, вроде бы почти не шевелясь, но передвигаясь с удивительной быстротой. Мошкарой вились над дюнами чайки – значит, изрядно рыбы тут. Да и вот она – то тут, то там плещет по воде, мошкуя. Благодатные места. Но на берегах никого. Тронулись в путь по реке. Когда закончились дюны и пошёл сосновый лес, высокий и редкий, заметили на левом берегу составленные жерди. Послали пару лодок с вооруженными людьми, но жерди оказались старые, уже тронутые гнилью, а на кострище пробилась трава. И где те жемчужники?