Наталья Старосельская - Виктор Авилов

• Название: Виктор Авилов
• Автор: Наталья Старосельская
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Театр
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-235-03265-1

Книга писателя и театрального критика Натальи Старосельской посвящена замечательному русскому артисту Виктору Авилову (1953–2004), жизнь которого явила собой ярчайший пример того, как человек создает себя сам. Не имея специального образования, он стал подлинной звездой московского Театра на Юго-Западе, снялся в нескольких десятках художественных и телевизионных фильмов, сформировался в неординарную, интересную и притягательную личность.

---

Это интервью знаменательно заканчивалось. Полина Лимперт задала Авилову вопрос: «Часто мужчин называют рабами трех „т“: тахты, тапочек и телевизора. Это к вам относится?

— У меня этого совсем нет! — ответил Виктор. — У меня три „т“ другие: театр, творчество, труд.

— Но разве вы не любите валяться на диване и смотреть телевизор?

— Хотелось бы иногда. Но — не получается. Может, это и есть — актерское счастье…»

И в последние месяцы жизни его три «т» оставались такими же, как все прежние годы; на первом месте был и остался театр как главная ценность жизни, ее единственная истинность.

После Израиля была еще поездка на Сахалин. Даже для совершенно здорового человека подобная климатическая и часовая смена затруднительна, что уж говорить о том, кто проживал последние два месяца?.. С Сахалина он вернулся совсем больным. Алексей Гущин, встречавший его в аэропорту, говорил, что «встречал я не Авилова, а саму смерть. Спина не разгибается. Болит…». Прямо из аэропорта, ночью, Виктор позвонил Галкиной: «Выйди, я девчонкам икры привез». Она вышла к подъезду встретить его: «Он с какой-то тяжестью вышел из машины, здоровые такие банки икры мне протягивает: дай им, пускай едят. Тогда меня впервые „кольнуло“. Виктор был в ужасном состоянии. Этого человека представить беспомощным совершенно невозможно. „Что с тобой?“ — „Я просто устал. У меня очень болит спина…“ Мне показалось, что он даже заплакал, махнул рукой, сел и уехал. И все. Это была последняя наша встреча».

Ему оставалось жить меньше двух месяцев.

Себе он лгать уже не мог.

Кстати, почему-то в том давнем неопубликованном интервью речь зашла о лжи. И тогда Виктор сказал: «Я думаю, что любому человеку часто приходится лгать. Такая жизнь. Ну, грубо говоря, случается — опоздал туда, куда обещал в определенное время. Ну, ты опоздал по одной причине, а чтобы выкрутиться, возьмешь и придумаешь другую причину. Соврешь. Ну и что? Это ж тоже ложь… Или, допустим, я был в каком-то ужасном месте и знаю, что человеку будет неприятно, если я скажу. Существует же такое понятие, как ложь во благо?.. О лжи можно рассуждать бесконечно. Можно целые тома ей посвятить. В таком случае, тут же возникает праведность, правда, полуправда… Ложь бессовестная, ложь беспардонная, ложь во благо… В принципе смотря с какой точки зрения… А наша профессия — лживая! Мы же лжем, мы же не являемся Гамлетами, Мольерами… В принципе актерское искусство считается небогоугодным. Может быть, из-за этой лживости?..»

Об этом он много думал в последние месяцы жизни. Избрал себе «небогоугодное» дело как единственный способ существования, служил верой и правдой всю жизнь этому делу, отдавая все силы, нервы, эмоции, мысли. Чему служил? И может быть, и впрямь не смог поехать к Гробу Господню, потому что играл Дьявола?.. Кто знает?..

Роль жизненного опыта в игре Виктор Авилов отрицал — причем совершенно осознанно. Он считал, что актерское искусство основано на боли, а что можно здесь «подглядеть»? Как она изображается? Но ведь это совсем иное — надо пережить эту боль и дать пережить ее своим зрителям, только тогда это будет настоящий театр, ощущение «полной гибели всерьез». Наверное, в этом он был абсолютно прав — во всяком случае, искусство Виктора Авилова было болью пронизано: живой, незаемной, не подсмотренной где-то у кого-то. Потому и казалось на каждом спектакле, будь то «Гамлет» или «Мольер», что он умирает по-настоящему, всерьез.

И вот он умирал мучительно, с нечеловеческой болью уже не на сцене, а в жизни. Умирал, прекрасно понимая, что с ним происходит.

В последние годы он много говорил о своей усталости, о желании отдохнуть. В самых разных интервью встречаются эти признания. «Года три-четыре назад я бы с удовольствием пожил в одиночной камере, — говорил Виктор Авилов в 2001 году. — Конечно, не так долго, как Монте-Кристо, и не на хлебе с водой. Хотя согласен и на скромный рацион — я человек довольно аскетический. Иногда мне просто нужно отгородиться от людей. Я плохо чувствую себя на тусовках. Это — не принципиальная позиция, а мое самочувствие… Может, потому я и полюбил одиночество, что слишком устал. Так, что даже болезнь пришла вовремя. Ибо ничего не бывает случайного… Хочется в избушку на берег реки и вволю посидеть с удочкой. Я — заядлый рыбак. И если бы мне предложили Адриатическое море или рыбалку на Волге, то я, не задумываясь, выбрал бы второе».

Вспоминает Алексей Гущин: «Когда поставили диагноз, мы стали тыркаться по больницам. Я говорю „мы“, потому что все это время были действительно вместе. Меня даже потом, когда уже в Новосибирск приехали, спрашивали:

— Кто он вам, родственник?

— Да нет, — отвечаю, — друг.

— У вас, что ли, семьи нет?

— Есть. Жена. Сын.

— ???

Ну так вот… В онкоцентре сказали, что Виктор неоперабельный. Предложили химию. А он у нас с Ларой спрашивает: „Вы меня представляете без волос и зубов?“ — и отказался. В ответ онкологи посоветовали запастись морфием и терпением.

Стали думать что делать. Посылали снимки и анализы в Израиль. Во Францию. Из Франции пришел идиотский запрос: „Живого ли человека это анализы?“ Таких показателей, мол, не бывает».

Кто-то рассказал о врачах-чародеях из Новосибирска. Виктор решил ехать туда, хотя кое-кто и говорил ему, что там — чистое шарлатанство, что нельзя верить врачам, которые берутся исцелить рак. Авилов действительно очень хотел жить, поэтому готов был уцепиться за любую возможность — только бы продолжать работать, только бы успеть то, что задумано, что необходимо еще выполнить.

Алексей Гущин продолжает свой рассказ: «…Решили ехать в Новосибирск. Начали лечение. Я, правда, приехал не сразу, через несколько дней. Вхожу и смотрю — лежит. Я сразу орать: „Вставай!“

— Врачи не разрешают…

— На… врачей! Нельзя сдаваться!

И Витя встал. Потихоньку, с поддержкой начал передвигаться. Эх… Убила же эта пушка опухоль. Потом многие кричали, что к шарлатанам обратились. К каким шарлатанам?!! Я же помню, как в Москве он смотрел затравленными, измученными болью глазами и просил;

— Сделай укол, ради бога!

А там на мой вопрос, не нужно ли обезболивающее, отвечал:

— Ну, кольни.

Чувствуете разницу в интонации? Явно ведь на поправку пошел. И вдруг!.. Сердце да и весь истерзанный организм не выдержали. Опоздали мы. Вместо Израиля бы… Или хоть вместо Сахалина… И может быть… Чем черт не шутит…

Одно хорошо. Мучения ему уж точно это лечение облегчило. Уходил он не так страшно, как это бывает у раковых больных. Когда мы врачам отдавали неиспользованный морфий, они поразились:

— Как же он боль терпел?

Да не терпел он. Не было такой запредельной боли, которую нельзя терпеть. В Новосибирске нам объяснили, что непосредственно раковые клетки процедуры убили. Поэтому боли и купировались…»

Но могли ли купироваться невыносимые душевные боли человека, который отчетливо понимал, что проживает последние дни своей жизни? За пять часов до своего ухода Виктор, по воспоминаниям Ларисы, попросил ее положить ему на плечо голову, погладил ее по волосам и сказал: «Лара, я тебя люблю. Ты прости меня за все…» А спустя короткое время Виктор приснился Ларисе. «Витя, как же так получилось, что ты ушел?» — спросила она и услышала в ответ: «Я не знаю, меня позвали роль учить, и я пошел…»

«Все мы смешные актеры в театре Господа Бога», — написано в одном прекрасном стихотворении, и, наверное, есть в этих словах истина. «Позвали роль учить» — и он ушел туда, где обретаются наши души, потому что в многообразной труппе театра Господа Бога, видимо, не нашлось артиста такой нечеловеческой самоотдачи и такой постоянной готовности к работе…

Лариса Авилова рассказывает: «Новосибирск. Центр „Вирус“. Марков Геннадий Александрович. Он — гений. Пушка — это образно. Установка похожа на станок. Я ее действие испробовала на себе. Знаю, что почками я больше страдать не буду… У меня выровнялся гемоглобин. Мы там познакомились с женщиной, которая приехала туда в огромном бандаже. У нее была грыжа плюс рак. Когда мы уже вывозили тело Вити, встретили ее — женщина сняла пояс. Опухоль пошла на убыль. Но ей еще не было сорока, у нее, слава богу, все органы, кроме пораженного раком, были здоровы. А Витя… Туберкулез, прободение язвы… Врачи очень хотели помочь. Ночные сеансы проводили. Я с Витей все проходила, потому что он один не соглашался ложиться на процедуры. Если я пристраивалась рядом и терпела, он тоже ложился и терпел. Были очень неприятные ощущения. Тот орган, который болеет… На него как бы начинается давление. Один станок очищает кровь. Второй поражает больные клетки. Третий заставляет здоровые клетки усиленно делиться. Чего только не делали! Но все бесполезно. У Вити практически не функционировал ни один орган. Но спасибо уже за то, что ушел он без страшных мучительных болей…»