Анатолий Кони - Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Из записок судебного деятеля

• Название: Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Из записок судебного деятеля
• Автор: Анатолий Кони
• Издательство: "Юридическая литература"
• Жанр: Юриспруденция
• Год: 1966

Выдающийся судебный деятель и ученый-юрист, блестящий оратор и талантливый писатель-мемуарист, Анатолий Федорович Кони был одним из образованнейших людей своего времени.

Его теоретические работы по вопросам права и судебные речи без преувеличения можно отнести к высшим достижениям русской юридической мысли.

В первый том вошли: "Дело Овсянникова", "Из казанских воспоминаний", "Игуменья Митрофания", "Дело о подделке серий", "Игорный дом Колемина" и др.

---

Нам пришлось, например, рассматривать дело по взаимным жалобам статского советника С. и его жены, из. которого было видно, что между супругами происходили постоянные пререкания по вопросу о воспитании двух дочерей, 10 и 12 лет. Муж хотел их поместить в Смольный и Еленинский институты, причем по условиям его службы старшая могла быть принята на казенный счет. Жена же его находила, что лучшую карьеру в смысле успеха и материального обеспечения составляет поступление в балетную труппу, к которому она и хотела подготовить своих дочерей сначала дома, а потом в театральном училище. Пререкания кончились тем, что жена, пользуясь служебной отлучкой мужа, уехала из его квартиры и увезла с собой детей. На суде муж требовал водворения детей к нему обратно для осуществления своего намерения отдать их в институт и тем избавить их от влияния матери. Свидетели, допрошенные по его ссылке, нарисовали весьма неприглядную картину жизни этих детей: неряшливые, оборванные и бледные девочки живут с матерью в двух грязно содержимых комнатах; тут же с ними, именуясь учителем, проживает студент, дерзко относящийся к их матери, постоянно с ней ругающийся и не имеющий никакого авторитета у детей, которые ведут праздную и веселую жизнь, интересуясь исключительно балетными танцами. Судебная палата нашла, что раздельное жительство супругов, чем бы оно ни было вызвано или обусловлено, не может служить основанием к изменению взаимных прав и обязанностей их по отношению к детям, в силу которых жена не освобождается от повиновения воле мужа относительно воспитания детей, если только не докажет, что направление, даваемое им этому воспитанию, несомненно, противоречит требованию закона о том, чтобы оно было «добрым и честным» (ст. 172 и 173, 1 ч. X т.), и может поэтому гибельно отразиться на их нравственности. Поэтому решением своим она обязала госпожу С. возвратить своих дочерей их отцу для помещения в соответственное учебное заведение. Это дело было одним из редких подобного рода, в которых исполнительный лист действительно осуществлен на деле и дети водворены для дальнейшего образования в Смольном институте в присутствии родителей, поверенного истца, судебного пристава и начальницы института, расписавшейся на журнале пристава в принятии детей.

В делах об истребовании женою средств на пропитание и содержание палата выработала себе за мое время определенный взгляд, нашедший себе поддержку и в решениях Сената. Согласно этому взгляду удовлетворение требования алиментов может воспоследствовать лишь в случае признания, что совместная жизнь супругов не осуществляется по вине ответчика. По условиям семейной жизни вина этого рода может выражаться не только в насильственных действиях против жены и оскорблениях ее чести, но в установлении таких внутренних семейных отношений и такой обстановки домашнего быта, при которых продолжение совместной жизни делается невыносимым, будучи соединено с оскорблением нравственного чувства жены и проявлениями супружеской власти мужа, чуждыми указанным в законе чувствам любви и снисхождения. Наличность этой вины, делающей совместное пребывание с мужем физически или нравственно невозможным, дает право признать мужа уклоняющимся от совместного жительства с женою. При этом для освобождения его от обязанности выдавать жене содержание недостаточно простого с его стороны заявления о согласии принять жену в дом обратно, так как в таком заявлении не содержится еще никаких указаний на то, что вместе с тем устраняются и все условия, повлиявшие на разлуку супругов и вынудившие ее. Одно заявление желания возвращения жены к супружескому очагу, не будучи соединено ни с какими гарантиями и не лишающее мужа возможности сохранить ей прежнюю обстановку жизни и даже, быть может, приуготовить худшую, являлось бы слишком легким средством для прекращения всяких исковых домогательств жены и, уничтожая в каждый данный момент производство дела, обрекало бы жену на новое несение тягостных условий, картина коих так часто развертывается перед судом, или же на нищету в случае невозможности примириться с этими условиями ценою материального обеспеченного супружеского крова! Поэтому одного выражения мужем желания взять жену обратно недостаточно для отказа в иске о содержании, если из обстоятельств дела усматривается, что условия совместной жизни с супругом давали ей основание к удалению из супружеского помещения, и если притом ответчиком ничем не доказано желания и готовности устранить на будущее время эти условия.

Между этими делами было одно, при воспоминании о котором я не могу удержаться от улыбки. Перед судебной палатой предстал канцелярский чиновник Капитула орденов, жене которого были присуждены с него алименты по 8 рублей в месяц. Жалуясь на это решение, он объяснял в своем отзыве: «Жена моя, прожив со мной почти полвека, на старости лет вздумала заниматься своевольством и жить в свое удовольствие, почему никакого права на получение от меня содержания не имеет». Маленький, седой, с красным носом и слезящимися глазами, он повторил то же самое и в судебном заседании, упирая особенно на жизнь жены «в свое удовольствие». Жена, чрезвычайно худая, бескровная, седая женщина, очень бедно одетая, возражала на его заявления и, наконец, расплакавшись, сказала нам: «Верьте богу, господа судьи, ничего этого не было и никаким своевольством я не занималась, а только действительно прожил он со мною полстолетия, да и стал амурничать с кухаркой, и, чем больше он амурничает, тем она больше мне дерзит, совсем меня в грош не ставит. Раз я ушла вечером к старым знакомым, «душу отвести», возвращаюсь поздно вечером, а кухарка мне отворила дверь и говорит: «Вам здесь больше быть не полагается», да перед носом дверь и захлопнула. Сколько я ми звонила — не отпирают. Так всю ночь на лестнице, на подоконнике и просидела… Утром вышел он на службу и на меня даже и не взглянул, а кухарка выбросила мне узел с моим платьем, бельем и образом и снова дверь заперла. Так вот какое мое своевольство! И нанимаю я теперь угол на Песках, у маляров, а угол сырой, и у меня теперь во всех членах ревматизм. Вот все мое удовольствие». «Не желаете ли вы взять вашу супругу к себе в совместное жительство?» — спросил я супруга. — «Нет-с, — отвечал тот с видом оскорбленного достоинства, — вы сами изволили слышать: как же я ее после этого возьму?» Мы присудили ей по 12 рублей в месяц и приступили к слушанию других дел. Она не ушла и осталась до конца заседания, т. е. до 9 часов вечера. В следующее заседание она пришла опять и в опустевшем после трех часов зале просидела до конца; в следующее заседание повторилось то же самое, Ее одинокое присутствие нас чрезвычайно стесняло, так как вынуждало, несмотря на отсутствие сторон и публики, проделывать все формальности публичного заседания вместо рассмотрения дела в совещательной комнате. Я поручил судебному приставу спросить ее о причинах ее явки в заседание. «А причина та, — сказала она приставу, — что я очень довольна решением, и хочется мне на справедливых судей насмотреться». — «Объясните ей, — сказал я приставу, — что она нас очень стесняет, да и муж, пожалуй, станет снова ее обвинять, что она живет в свое удовольствие».

К делам, в которых суду невольно приходится заглядывать в недра чужой семейной жизни, относились и дела о законности рождения. И тут наш закон, особливо в то время, о котором я пишу, представлял обширное поле для возникновения спорных вопросов, не разрешенных положительным образом. Излишне говорить, какую благоприятную почву создавала эта неясность, с одной стороны, для введения в законную семью путем разных обманов и ухищрений детей, в появлении которых на свет менее всего был виновен законный супруг, а с другой стороны, к мстительным выходкам считающего себя обманутым мужа, сопровождаемым подчас весьма грязными подробностями альковной жизни. Сердце невольно сжималось при мысли о бедных детях, являвшихся неповинной жертвой в этом столкновении уязвленных самолюбий, поруганного доверия и безоглядных увлечений страстью. Иногда, при особо сложившихся обстоятельствах, жертвою являлось и третье лицо, в душевную жизнь которого вторгалось отчаяние. Мне вспоминается по этому поводу один характерный случай, связанный с вопросом об усыновлении. Служебные отношения вызвали мое знакомство с начальником одной из частей столичного гражданского управления — старым холостяком, человеком прекрасным во всех отношениях. Ему было уже за пятьдесят лет. Мы встречались очень дружелюбно, но, занятые своим делом, не имели времени бывать друг у друга. Но однажды он пришел ко мне, заявил настойчивое желание меня видеть, сел в кресло, низко опустил седеющую голову и с видом безнадежного уныния закрыл свои добрые, воспаленные от бессонницы глаза… На мой тревожный вопрос, что с ним, он, волнуясь и глотая слезы, сказал мне следующее: «Вы видите перед собой человека, вся жизнь которого не нынче-завтра может быть разбита. У меня был приятель — товарищ моей молодости. У него служил лакеем человек дерзкий и нечистый на руку. Однажды, когда эти его свойства проявились в особенно очевидной и резкой форме, мой приятель потерял, наконец, терпение и от* казал ему от места. Через несколько дней рассчитанный слуга явился с заявлением, что поедет искать счастья «в провинцию», и с мольбой взять временно вместо него в услужение его жену, так как ехать вдвоем на неизвестность будет слишком «накладно». Эта просьба была исполнена, и у моего приятеля поселилась молодая, скромная и услужливая хорошенькая женщина. Муж ее не возвращался и не давал о себе никаких вестей. Так прошло почти три года… Но «враг силен», и на четвертый год у нее родилась дочь, которую она, по требованию моего приятеля, отдала в воспитательный дом. Однако материнское чувство проснулось в ней с такой силой, что она стала тосковать и чахнуть без_ребенка, и, наконец, ввиду ее слез и горя ей было разрешено взять ребенка назад. Но скоротечная чахотка уже подтачивала ее силы, и вскоре она умерла. Девочка осталась у моего приятеля — своего отца — и оказалась прелестным, живым и умным ребенком, особенно полюбившим меня. «Дядя Вася! Дядя Ва* ся!» — кричала она, хлопая ручонками, когда я приходил* лезла ко мне на колени, целовала меня и обнимала и, наконец, при моей помощи усаживалась ко мне на плечо, и я, к великому ее восторгу, начинал ее «возить» по комнатам. Я очень полюбил маленькую Катю, носил ей игрушки и лакомства и часто ловил себя на том, что иду к приятелю не для него, а ради чистых детских ласк и невинного взора ясных голубых глазок. Раз он пришел ко мне расстроенный и поведал, что решил жениться, сделав предложение светской девушке, которая и приняла таковое, но, узнав от него о существовании маленькой Кати, решительно объявила ему, что ее нога не переступит его порога до тех пор, покуда он не расстанется бесповоротно и навсегда с этим ребенком. «День нашей свадьбы намечен, — сказал он, — распоряжения о приданом сделаны, и несостоявшийся брак наш произведет целый скандал. Да притом я люблю мою невесту, несмотря на черствость этого ее требования. Ты любишь Катю, а она к тебе привязана, как к родному отцу. Возьми ее к себе, облегчи меня!» Я не заставил повторять себе это предложение и с радостью водворил у себя Катю, которой уже было четыре года. Она вскоре освоилась с новой обстановкой и внесла в мою унылую холостую квартиру жизнь, тепло и свет. Я тут узнал, какое это счастье о ком-нибудь заботиться не во исполнение поставленного себе долга, а по горячей привязанности, узнал, какое невыразимое наслаждение испытываешь, следя за постепенным, развитием ума и сердца ребенка. Я водил ее гулять, сидел у ее постельки, когда она засыпала, умирал душевно и воскресал, следя за ходом ее детских болезней, и нетерпеливо работал в своем присутствии, подбодряя себя мыслью, что вот-вот служебные часы окончатся и я снова услышу топот ее маленьких ножек, радостный смех и восклицание: «Папа! Ах, папа!» Да! Она незаметно перешла от «дяди» к «папе». Муж ее матери пропал без вести, как в воду канул. Между тем, был обнародован новый порядок усыновления, и я, конечно, поспешил удочерить Катю, а затем, когда она подросла, отдал ее в институт. Я жил только ею и для нее… С понедельника до четверга и с пятницы до воскресенья для меня тянулись серые, бесцветные дни. Но зато в четверг и в воскресенье я уже с утра с волнением ждал часа, когда я могу явиться в институт для свидания с моей ненаглядной. Во время праздничных и летних вакаций мы с ней путешествовали, и так постепенно из нее выработалась очаровательная девушка. Ей осталось пребывать в институте год. Но вот недели две тому назад мне сказали, что на кухню пришел неизвестный человек и настойчиво желает меня видеть по делу. Грязно одетый, с опухшим лицом и легким запахом спирта, незнакомец нагло спросил меня: «Не узнаете-с?» — «Нет!» — «Лакей вашего приятеля, может, изволите вспомнить?» — «Ах, это вы?! Где же вы были более двадцати лет?» — «Я то-с?! Вы спросите, где я не был! И в Симферополе был, и в Курске пожарным состоял, и в Ташкенте при клубе служил, и с острогом знакомство получил. А ныне вот при* был в столицу». — «Какое же у вас ко мне дело?» — «У меня то-с? Да вот насчет моей дочки». — «Какой дочери?!»— «А вот этой самой, что вы воспитываете. Я это все доподлинно узнал и очень вас благодарствую за попечение об ней. А теперь желаю ее видеть, так как я — родитель». — «Какой же вы родитель? — сказал я ему, уведя его в кабинет. — Ведь девочка родилась почти через четыре года после того, как вы скрылись из Петербурга». — «Да, это точно, что супруга моя забыла, что в законе должна жить и вела себя, извините, распутно, да только я ее, покойницу, прощаю и поминать старого не желаю, а дочка — моя по всем правам. Она ведь и записана была в метрике как рожденная женой кронштадтского мещанина, состоящей в законном браке, и фамилию мою должна носить. Так тому, значит, и быть!.. А я покойницу прощаю!» — вновь повторил он мне, нагло смотря мне в лицо. «Она мной удочерена, — ответил я, — и ныне считается дочерью действительного статского советника и носит мою фамилию». — «Да, это точно, что вы все это изволили исхлопотать, а только, ведь, для усыновления нужно согласие родителей, а вы меня, осмелюсь спросить, о моем согласии спрашивали? Да я бы его и не дал, потому что после моей горемычной жизни очень мне лестно дочку иметь, которая мою старость покоить будет». — «Да вы с ума сошли?! Между нею и вами ничего нет общего!» — «Ну, это уже суд рассудит промеж нас. Я, хотя человек и необразованный, но понятие о себе тоже имею, да и поверенный у меня есть, человек знающий, и дело мое поведет, что как, значит, мою дочь удочерили без моего согласия. Ну, да это еще потом видно будет, а теперь, ваше превосходительство, дозвольте узнать, где находится моя дочь: у вас или в каком другом месте?.