Ингрид Бергман - Моя жизнь

• Название: Моя жизнь
• Автор: Ингрид Бергман
• Издательство: Радуга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 0-440-14085-4, 5-05-002299-1

Книга написана одной из ведущих актрис мирового кино Ингрид Бергман (1916—1982) совместно с писателем А. Бёрджессом, известной советскому зрителю по фильмам «Газовый свет», «Осенняя соната» и др.

Ингрид Бергман рассказывает историю своей яркой и трудной жизни, где поиски, взлеты, неудачи художника неразрывно переплелись с перипетиями личной жизни любящей и страдающей женщины.

Работа с выдающимися кинорежиссерами XX века Дж. Кьюкором, Р. Росселлини, И. Бергманом, встречи с Э. Хемингуэем, Б. Шоу, Ю. О’Нилом, роль творческого и человеческого взаимообогащения, конфликты позиций и характеров — обо всем этом актриса поведала искренне и взволнованно.

Книга иллюстрирована.

Рекомендуется широкому кругу любителей киноискусства.

---

Я любила наряжаться... и отец помогал мне примерять смешные шляпы, я надевала очки, во рту у меня была трубка... Отца страшно интересовало искусство фотографии, и он фотографировал меня в каком-нибудь забавном виде: то ли в его больших туфлях, то ли еще в чем-то... Стоя перед зеркалом, я представляла всех: от больших медведей до старых дам и юных принцев, я играла все роли и придумывала их сама, потому что играть я начала раньше, чем научилась читать. Потом отец сказал, что мне нужно учиться петь, потому что было бы замечательно, если бы я не произносила слова, а пела. Мне нужно стать оперной певицей, говорил он. Мне еще не было восьми лет, когда я стала брать уроки пения. Я пела и пела, а отец захотел, чтобы я еще и играла на рояле. Тут уж ему пришлось пустить в ход свою власть, поскольку никакого желания заниматься музыкой у меня не было.

Время от времени я указывала ему на то, что он не совсем правильно меня воспитывает. За мной надо было присматривать, как за всеми другими детьми. Мне, например, хотелось, как вое остальные дети в школе, получать по кроне в неделю на карманные расходы. Но когда спросила у отца, могу ли я иметь свои карманные деньги, он засунул руку в карман, выудил оттуда горсть монет и протянул мне:

— Возьми, сколько тебе нужно.

— Нет-нет, здесь слишком много. Ты не должен этого делать, папа, ты не должен меня баловать, — сказала я. — Мне нужна только одна крона в неделю.

— Ну, не глупи. Деньги для того и существуют, чтобы их тратить. Бери.

— Нет, папа, не возьму. Смотри, я беру две кроны. Остальные убери. Тебе нужно научиться беречь деньги.

Итак, я воспитывала его в области моего воспитания.

То же самое происходило и со школой. Отец был уверен, что образование сверх определенного уровня — пустая трата времени. Всегда нужно делать то, что тебе нравится, говорил он. Когда мне было между десятью и одиннадцатью годами, он посмеивался надо мной: «Зачем ты ходишь в школу? Писать и считать ты научилась. А теперь только тратишь время. Будет гораздо лучше, если ты сразу займешься оперой. Ты должна заниматься музыкой, пением. Это настоящая жизнь. Быть художником, творцом. Это гораздо важнее, чем отсиживать в школе и зубрить историю да географию. У меня есть знакомые в опере. Бросай свою школу...»

Он так любил живопись, музыку, пение, и самым страстным его желанием было, чтобы дочь, унаследовав эту любовь, стала великой оперной звездой. Ступи я на этот путь, его постигло бы разочарование, поскольку пение никогда не было моей стихией. И я была слишком мала, чтобы вести такой же богемный образ жизни, как он. Поэтому я обычно говорила: «Твои рассуждения, папа, неправильны. Мне нужно учить уроки, я не могу бросить школу до тех пор, пока не вырасту». О, у меня была масса хлопот с отцом.

От моих школьных друзей я тогда уже знала, как в Швеции обстоят дела с получением образования. Если ты готовишься к замужеству и семейной жизни — а каждой девушке в школе только это и внушали, — то, начав учебу в семь лет, ты заканчиваешь одиннадцать классов и получаешь диплом. Потом, если возникало желание, можно было попытаться поступить в университет. Этого-то мне как раз и не хотелось. Я надеялась, отучившись одиннадцать лет, попасть в Королевскую драматическую школу. Но папа смотрел на меня с хитрецой в глазах и повторял: «А может, займешься-таки оперой? Это же намного интереснее».

Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, каким невероятным, невозможным человеком он был и каким любящим. Я его очень любила. Очень. И моя мать тоже.

После обручения с Петером я решила, что надо разобраться в куче вещей, заполонивших подвал дома, где мы жили с тетей Эллен, сестрой моего отца. Она умерла на моих руках, когда мне было тринадцать с половиной, и я была в таком шоке, что уехала из этого дома и больше никогда туда не возвращалась. И все вещи — нужные и ненужные — были перенесены в подвал. Но теперь, когда мы с Петером обустраивали этот дом, мы взяли ключи и спустились вниз посмотреть, что из вещей, мебели, утвари может нам пригодиться. Зрелище было жуткое. Все; мебель, кухонные, постельные принадлежности — было свалено в одну кучу, эта гора оставалась нетронутой со дня смерти тети.

Но одну важную вещь я нашла — шкатулку, аккуратно перевязанную ленточкой. В ней были письма мамы, написанные отцу из Германии в период их помолвки. Помолвлены они были неофициально, потому что родители моей матери были категорически против этого шага. Как-то летом моя мать приехала в Швецию из Гамбурга. Каждый день она обычно гуляла в лесу, где рисовал мой отец. И вот во время этих ежедневных встреч они влюбились друг в друга.

Я взяла коробку с письмами с собой в кровать и читала их всю ночь до рассвета. Первый раз передо мной предстала моя мать как женщина, влюбленная в моего отца, и я плакала, плакала, читая о тех трудностях, которые возникали перед ней. Ее семья считала, что он не пара для их дочери. Он был художник без постоянной работы. Они были богаты, он — беден. Две другие сестры матери — тетя Мутти и тетя Лулу — удачно вышли замуж. Было просто немыслимо, чтобы Фридель — моя мать — пошла за художника, да еще к тому же и шведа. Он просто недостоин ее. Но моя мать так не считала.

Обо всем этом я узнала из писем. Она писала о своем обручальном кольце — днем она носила его на цепочке на шее и только ночью надевала на палец. Однажды ее мать пришла к ней, когда она спала, увидела кольцо, разбудила дочь и потребовала объяснений, а потом устроила ужасную сцену. Но моя мать сказала: «Я хочу выйти замуж только за этого человека, и ни за кого больше, даже если придется ждать всю жизнь, и я никогда ни за кого больше не выйду замуж, никогда и ни за кого!»

Вот такая душераздирающая история любви содержалась в этих письмах. Как она заботилась о нем! И как руководила им: если он действительно хочет, как явствует из его слов, жениться, то должен иметь работу. Не может же он всю жизнь только рисовать. Это несерьезное занятие. Конечно, картины можно продавать; но как часто это случается? Он должен непременно найти работу, и сделать это как можно скорее. Иногда она его, конечно же, немного ревновала. Как-то он сообщил ей, что пишет натурщицу. Моя мать — как и я, все время наставлявшая его — тут же уверилась, что натурщица позирует обнаженной. Поэтому она заклинала в письме: «Никогда, Юстус, слышишь, никогда ты не должен просить меня позировать так». Какая прелесть! Она позировала ему, но всегда одетая.

Я так легко могу представить себя на ее месте, потому что я была в том же возрасте и тоже собиралась выходить замуж — за Петера. Правда, меня не окружали те сложности, которые пришлось преодолеть ей. Она ждала семь долгих лет, прежде чем они смогли пожениться. К этому времени мой отец открыл свой фотомагазин на Стрэндвэген (это был хороший район города), и дела его наладились. Он проявлял фотопленку, вручную раскрашивал фотографии, продавал рамки, фотоаппараты. И по-прежнему писал портреты. Ему удалось так хорошо поставить дело, что ее родители в конце концов дали свое согласие на брак.

Их миры были так различны. Отец — художник, легкий на подъем человек богемы, мать — типичная буржуазка. Но они были счастливы вместе. У мамы было трое детей. Первый умер при рождении, другой — через неделю после появления на свет, а я родилась семь лет спустя после второй утраты. Я совсем не помню своей матери. Отец снял меня сидящей у нее на коленях, когда мне был год. Потом еще раз, когда я была двухлетней, а когда мне исполнилось три, он сфотографировал меня возлагающей цветы на ее могилу.

Папа бредил «движущимися картинами». Кто знает, проживи он подольше, может быть, он пришел бы в шведское кино. Он бесконечно экспериментировал с движущимися фотографиями, снимал маму своей камерой. Когда я попала в Голливуд, Дэвид Селзник достал свой старый проектор, и я первый раз в жизни увидела свою мать в движении.

Тетя Эллен заменила мне мать. Из четырнадцати детей - семи мальчиков и семи девочек — она была единственной, кто не обзавелся собственной семьей. Родители моего отца оставили дочь в своем доме, в надежде на ее будущую заботу. После их смерти она продолжала жить среди братьев и сестер, помогая им в их делах. А когда умерла моя мать, тетя Эллен переехала к нам. Мне было три года, я очень полюбила ее и называла мамой. Это немного ее расстраивало, особенно когда она заходила в лавочки, где все ее знали как мисс Бергман.

Тетя Эллен была маленького роста, пухленькая, из-за больного сердца она почти не выходила из дома. Тетя была очень добра и заботлива, но наши с отцом «фокусы» она не одобряла. Истинная лютеранка, она, как и дядя Отто, была убеждена, что все эти «игрища”—страшный грех. Она говорила мне: «У тебя за спиной стоит дьявол». Мне это было непонятно, и я отвечала: «Я смотрела за спину — никакого дьявола там нет».

Каждый год отец возил меня в Германию, чтобы навестить там немецких бабушку с дедушкой и двух тетушек. Отец вручал им меня, а потом, оставив на их попечение, отправлялся в Англию или еще куда-нибудь в Европу. То, что он бросал меня, было ужасно, ужасно! Я убегала в туалет, запиралась и плакала. Бабушка, обеспокоенная тем, что я слишком долго там нахожусь, стучала в дверь: «Что ты там делаешь? Что ты там делаешь?» Я старалась приглушить свои рыдания, чтобы она не услышала их. Ведь она была просто фурией, и плакала я из-за того, что оставалась с ней. Я по-настоящему боялась их всех и вовсе не чувствовала себя с ними счастливой. Дедушку я вспоминаю как сильного, сурового человека. Они были ужасно строги и воспитывали своих детей в жестких традициях. Я же так любила своего отца, так была привязана к нему, будто это был мой старший брат.