Эрика Джонг - Страх полета

• Название: Страх полета
• Автор: Эрика Джонг
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-85585-140-0

Российский читатель впервые получает возможность познакомиться с двумя самыми известными романами американской писательницы Эрики Джонг. Книги Джонг огромными тиражами расходились на ее родине, переводились на языки многих стран. И по сей день книги Джонг, пришедшие на гребне сексуальной революции, вызывают неоднозначную оценку.

Героиня ее романов — женщина ищущая, независимая, раскованная, а подчас и вызывающая. Она так же свободна в самовыражении, как и автор — Эрика Джонг, для которой в литературе не существует запретных тем.

---

Следующая — Хлоя Камилла, родилась в 1948, на шесть лет позже меня. Младшенькая в семье. Хлоя с ее острым умом, острым языком и неспособностью что-либо с ними поделать. Пухлая, прелестная Хлоя с черными волосами, голубыми глазами и прекрасной кожей.

Хлоя, конечно, вышла замуж за еврея. Не за домашнего еврея, а привозного. Предки мужа Хлои, Эйбела, жили в Израиле и Германии (члены его семьи владели собственным казино в Баден-Бадене), и Эйбел, конечно, вошел в бизнес с цацками моего папочки. В бизнесе руководили бывшие артисты «Кэтскил Моунтейнз». Он стал брать уроки в Уортон Скул. Родители сначала взбунтовались, затем буквально усыновили его как талантливейшего ученика. У Эйбел и Хлои был один сын, Адам, блондин с голубыми глазами. В Рождество, когда вся семья собиралась в квартире моих родителей, Адам выглядел как единственный ариец на детской площадке, наполненной детьми третьего мира.

Итак, я была единственной из сестер, не имеющей ребенка, и никогда не забывала об этом. В последний раз Пьер и Рэнди приезжали в Нью-Йорк со своим выводком, когда только вышла моя первая книга. В одну из наших шумных перепалок Рэнди назвала мою поэзию «онанистической» и «самовлюбленной» и попрекнула меня моей «стерильностью».

— Ты поступаешь так, как будто писательство — самая важная вещь в мире, — произнесла она.

Я старалась быть разумной и спокойно, как учит психиатрия, относиться к моей семье, но так как я все же была переполнена злостью, то тут взорвалась.

— Рэнди, — обратилась я, — мне должно думать, что писательство — самая важная вещь на свете, хотя бы для того, чтобы я могла писать. Но ведь никто не требует, чтобы ты разделяла мои убеждения, так что почему же я должна разделять твои?

— А я не желаю, чтобы ты вывела меня, или моего мужа, или моих детей в своих поганых книжках! Ты поняла? Я тебя убью, едва ты меня упомянешь! А если не я, то так сделает Пьер. Въехала?

Наша размолвка перерастала в длиннющий злобный спор об автобиографиях и о допустимой мере вымысла, причем я взывала к Хемингуэю, Фитцжеральду, Босуэллу, Прусту и Джеймсу Джойсу — и совершенно безрезультатно.

— Ты можешь издать свои проклятые книги посмертно, — орала она, — если в них будет хоть слово о ком-то, хоть каплю похожем на меня!

— Я полагаю, что вы вправду хотите меня убить, поскольку я не собираюсь оставлять свои книги неизданными…

— Я имела в виду, что ты можешь издавать их после нашей смерти, а не твоей.

— Это что, приглашение на казнь?[20]

— Засунь свои литературные аллюзии себе в жопу! Думаешь, ты умнее всех? Только потому, что закопалась в книги и зазубрила все в школе? Только потому, что ты амбициозна и трахаешься налево и направо с противными интеллектуалами и псевдоумниками? Да у меня столько же таланта к писательству, сколько и у тебя, и ты сама это знаешь, только я не хотела бы унижаться, выворачивая себя наизнанку перед публикой, как это делаешь ты. Я не хотела бы, чтобы люди узнали мои тайные фантазии. Я не какая-нибудь там вонючая эксгибиционистка, как ты, вот так-то!.. А теперь пошла к черту! Убирайся отсюда! Ты меня слышишь?

— Мы, между прочим, в доме Джуд и папы — а не в твоем!

— Убирайся! Из-за тебя у меня уже голова раскалывается!

Схватив свой стакан, Рэнди убежала в ванную.

Это был старый психосоматический ход. Каждый член моей семьи разыгрывал его при любом подходящем случае. Ты довела меня до головной боли! Ты довела меня до несварения желудка! Ты довела меня до истерики! Ты довела меня до слуховых галлюцинаций! Ты довела меня до сердечного приступа! Из-за тебя я заработала рак!

Рэнди неожиданно выскочила из ванной со страдальческим выражением лица. Сейчас она старалась взять себя в руки.

— Я не хочу ругаться с тобой, — сказала она.

— Ха!

— Нет, серьезно. Я полагаю, что ты все еще моя младшая сестра и хочу сказать тебе, что ты идешь по неправильному пути. Тебе нужно завести ребенка и оставить свое писательство. Ты поймешь это, как только завершишь писать…

— Может быть, этого я и боюсь.

— Что ты имеешь в виду?

— Смотри, Рэнди, это может казаться абсурдом кому-нибудь с девятью-десятью детьми, но я не «мисс обладательница детей». Разумеется, я люблю твоих детей, Хлоиных и Лалиных, но я действительно счастлива своей работой. Я не хочу оставлять ее сейчас. Столько лет учиться, сидя за партой, и получить в итоге чистый лист бумаги. Сейчас я могу только писать… И все это бросить… я не хочу ничего менять, Боже мой!

— Как же ты надеешься провести оставшуюся жизнь? Сидеть дома и писать стихи?

— Хорошо, почему бы и нет? Будет лучше, если я заведу детей?

Она смотрела на меня с презрением.

— Ты не знаешь ничего о детях.

— А ты не знаешь ничего о писании стихов.

Я была просто отвратительна со своими детскими ответами. Рэнди всегда относилась ко мне, как к пятилетней.

— Но ты действительно любила бы своих детей, — сказала Рэнди. — Действительно любила бы.

— Ради Бога, ты, вероятно, права. Достаточно. Почему, черт возьми, мы хотим слишком много? И почему я должна так поступать? Почему я должна заставлять себя? Для чего? Для тебя? Для себя? Девятерых детей? Это не по-человечески, и я не хочу детей!

— Неужели тебе не интересно даже попробовать?

— Ну, я думаю… мне много что интересно. Кроме того, у меня есть время…

— Тебе почти тридцать. У тебя нет времени раздумывать.

— О, Боже, — сказала я. — Почему я должна повторять твою жизнь и твои ошибки? Что, я не могу даже сделать своих собственных ошибок?

— Каких ошибок?

— Таких, как выращенные тобою дети, думающие, что они католики, таких, как твоя поганая религия, таких, как…

— Я убью тебя! — прокричала Рэнди, бросаясь ко мне с вытянутыми руками. Я прыгнула в чулан в холле, как много раз делала, будучи ребенком. Так было в те дни, когда Рэнди поколачивала меня. (По крайней мере, если бы я завела ребенка, то я не сделала бы ее ошибки и ограничилась одним. Единственный ребенок вполне способен дать матери ощущение своей необходимости, это было все, чего я хотела от детей.)

— Пьер! — услышала я вопль Рэнди за дверью. Я заперлась и выключила свет, затем завернулась в темное пальто матери и села по-турецки. Надо мной были вешалки, доходившие до потолка. Старые норковые пальто с кожаными обшлагами, лыжные парки, плащи с отметиной прошлых лет, школьные спортивные костюмы с именами, написанными на воротнике, и незабываемые коньки в пакетах, вельветовое пальто, полупальто, шубы из норки… тридцать пять лет менялись моды, выросли дочери… тридцать пять лет покупались и изнашивались вещи и росли дети и орали… и чего мать выставила все это? Свои соболя, свою норку и свои обиды?

— Изадора! — Это Пьер стучал в дверь.

Я сидела на полу и качала коленями. Я не хотела вставать. Мне нравился запах нафталина и «Джоя».

— Изадора!

Действительно, я иногда думала, что хотела бы ребенка. Очень умненькую маленькую девчушку, которая бы выросла такой, какой я никогда не была. Очень независимую. Не очень привлекательную. Маленькую девочку, которая говорит, что думает, и думает, что говорит. Девочку, которая ни суха, ни неискренна, потому что она не ненавидит свою мать или себя.

— Изадора!

Я действительно хотела родить для себя — маленькую девочку, которая могла бы жить в тяжелой семье и тяжелом мире. Я остановила колени. Я чувствовала себя здесь в безопасности, здесь, в материнском чулане.

— Изадора!

Почему мои сестры и моя мать, казалось, украдкой высмеивали мои идеалы и прививали мне свои? Я издала книгу, которую даже сама могла еще читать. Шесть лет лишений, волнений и трудностей. Читатели посылали мне письма и звонили посреди ночи, чтобы сказать мне, что книга жизненна, что она прекрасна и честна. Сейчас я сидела в чулане, качая коленями. Но из своей семьи я выпадала, потому что у меня не было детей. Это абсурд. Я знаю это. Но что-то во мне повторяет катехизис. Что-то во мне оправдывается перед всеми теми людьми, которым нравятся мои поэмы; что-то во мне говорит: — О, вспомни, у тебя нет детей!

— Изадора!

Почти тридцать. Иностранцы иногда давали мне двадцать пять, но я вижу, как неумолимо подкрадывается возраст, подарок смерти. Уже были легкие морщины на моем лбу, я могла не обращать на них внимания. Гораздо хуже было с глазами. Под глазами была мелкая сеть морщинок, крошечные борозды, отметины болезни глаз. А в уголках стали заметны три четкие линии, как будто начали проявляться невидимые чернила, все больше и больше. В уголках рта тоже были морщины, из-за чего улыбка получалась поблекшей. Как будто старость приближалась к лицу в предзнаменовании суровой смерти. О, подбородок пока гладкий, но на него почти не смотрят на фоне шеи. Груди пока еще высокие, но надолго ли?

Это смешно: вопреки моему желанию забеременеть, я словно живу своей тайной мечтой о ребенке. Я, кажется, была напугана всеми переменами, происходящими со мной. Они не пропустят это незамеченным. Я, кажется, Знаю, когда могла быть оплодотворена, на второй неделе цикла я почувствовала тихий зуд в животе, который потом превратился в звон. Несколько дней спустя я часто обнаруживала крошечные пятнышки крови на мембране. Яркие красные пятна — заметный след, ставший показателем того, что я могу иметь ребенка. Я почувствовала волны неописуемого уныния и облегчения. Действительно, лучше никогда не родиться.