Ирина Ратушинская - Наследники минного поля

• Название: Наследники минного поля
• Автор: Ирина Ратушинская
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-004350-3

Это — продолжение самого горького и отчаянного российского романа последних лет — "Одесситов" Ирины Ратушинской…Выросло первое поколение "Одесситов". Дочери уничтоженных дворян стали "светскими дамами" сталинской эпохи, а сыновья многострадальных обитателей еврейских кварталов — яростными "строителями нового мира". И — появилось еще одно поколение детей "Одессы-мамы". Поколение детей, что чудом прошли войну и оккупацию. Поколение отчаянно смелых мальчишек и девчонок, что в дни горя и беды знали — ДРУГ БЕЗ ДРУГА ИМ НЕ ВЫЖИТЬ. Но пригодится ли такой принцип выживания им — уже выросшим? И чем может оказаться, как говорится в Одессе, "правильно поставленное сердце" в эпоху пятидесятых — шестидесятых? Даром добра — или преградой на пути к выживанию? Тяжек жребий "наследников минного поля" Второй мировой…

---

Марина шутила с Алёшей, болтала о пустяках, восхищалась ранними вишнёвыми пионами, которые он ей принёс. Он был к тому же хорошо воспитан: лучше, кажется, чем её дочь. Кто-то его научил поддерживать светский тон, ни на волос из него не выбиваясь. И даже целовать дамам ручки. Хорошо научил… неужели русские? Ах, на первый вгзляд — всем хорош, найди такого Света в Варшаве — и Яцек одобрил бы. А присмотреться — нет в нём гибкости, и мудрость, приходящая с возрастом, тут не поможет никак. Первый муж таких называл: «прямой, как шпала». И качеством этим восхищался. Что ж, оно и хорошо. Пока такая шпала тебе ноги не переломает. Или не проломит голову.

Света провожала маму с Андрейкой с весёлым лицом. И это не было притворством. Ну, почти не было. Они же теперь не растеряют друг друга, и Андрейка устроен, а в остальном… Света будет сама своя: интересно, какая она — сама своя? Вот встать утром — и делать, что хочешь — это как? Не захочешь готовить завтрак, а вместо того, например, захочешь поспать лишние полчаса — ну и фиг с ним… Это, конечно, эгоизм. Это пройдёт, просто она устала. Наверное, она не умеет любить по-настоящему. Разве от любви устают? Но теперь, когда мама нашлась и всё хорошо — Света вот проводит их, отоспится… И не будет больше уставать.

Андрейка воспринял разлуку с сестрой легко, как дело временное. Она же приедет скоро, да? Он нежился в двойной ласке — Светиной и маминой — и счастливое своё состояние не желал нарушать ненужными тревогами. А они обе — тем более не желали Ендрусю своему никаких больше горестей. Мама попросила, чтоб компания провожать Андрейку на вокзал не ходила. Там может быть кто-нибудь из посольства, и вообще не надо лишнего шума.

Проводы Андрейке устроили накануне, на Коблевской, у тёти Муси. Мама тоже пожелала присутствовать. Андрейка был на седьмом небе: вот у него мама какая! И как она ласкова со всеми, и даже подарила тёте Мусе какую-то помаду… А остальным было не по себе: Марина умела обвести вокруг себя невидимый круг, тактично и обаятельно — но ощутимо. И Андрейка был уже внутри этого круга. Так что простоты и обычного их веселья у компании в этот раз не было. Андрейке пожелали счастья. Он обещал писать.

Самое тягостное в провожании — это когда все ждут отхода поезда, а делают вид, что не ждут. Всё уже переговорено, уже на самом деле распрощались: скорей бы он отходил, этот поезд! Но он не отходит пока, и всё, что ни скажи — глупо, и обниматься неловко, потому что и обнимаясь — всё ждёшь, когда можно будет эти объятия расцепить. Потому что поезд — он штука железная, а его расписание — штука бумажная, и не могут живые люди к этому подстроиться совсем уж без фальши. А как стронется, скрежетнёт колёсами — вся неловкость исчезает. И все сразу оживляются и машут руками искренне. И вспоминают всё, что не успели ещё друг другу сказать.

Света провожала поезд впервые, и ей никто не сказал, что всегда так бывает. Поэтому она, почувствовав фальшь внутри, ещё раз убедилась, что она эгоистка бесчувственная. Так бесчувственно и вышла из вокзала, и до Гаванной добралась, и войдя в пустые комнаты — не всплакнула. И проспала двое суток, как убитая, даже ещё с небольшим хвостиком.

ГЛАВА 16

Света забросила сортировку писем: много ли одному человку надо? «Дяди Илюшины» деньги — так они с Алёшей называли сумму, которую отвалил Мишин папа за золотые империалы — она изрядно порастрясла на экипировку Андрейки. Обязательно она ему хотела новые ботинки, и чемодан настоящий кожаный, и костюм. Мама смеялась и отговаривала:

— Мы ему там всё купим!

Но именно это Свету не устраивало. Пускай Ендрусь приедет в Польшу не оборванцем каким-нибудь, а паном не хуже прочего всякого паньства. Знай наших! Андрейка, по счастью, понимал необходимость «держать фасон», так что пока мама занималась всякими документами — братец был одет с иголочки. Парикмахер дядя Нёма изобразил ему сногсшибательную стрижку под Ринго Кида и щедро оросил «шипром».

— Молодой человек, я вас таки сработал на экспорт!

Света была очень довольна. Просто удивительно, что от «дяди Илюшиных денег» что-то ещё осталось!

Но раз оставалось — то и хорошо. До осени можно себе голову не грузить. Накатила летняя сессия, и девчонки с их курса трепетали: экзамен по старославянскому языку у них должен был принимать сам профессор Дудкин! Грозный бог филологического факультета, который к тому же был совершенно бесчувствен к молящим девичьим глазкам! И вообще считал девиц малопригодными для науки существами. О том, как он «резал», ходили легенды — и хоть сотая часть тех легенд была же всё-таки правдой! А может, и больше, чем сотая. Пухленькая хохотушка Танька взрыдывала:

— Ой, девочки, ну ничегошеньки не соображаю! Светик, я ж погорю, как фанерный ероплан!

— Спорим — не погоришь!

— Спорим — погорю! Я его только вижу, мумия такого — у меня уже в голове гуси летят.

— Девочки, попьем компотика!

Кастрюлю с компотом разворачивали из мокрой простыни, где она содержалась для прохлады, и все с облегчением отвлекались от «юсов» и прочей славянской премудрости. Всё это происходило, конечно, у Светы. Тахта была завалена конспектами, девчонки были раздеты до трусов и лифчиков. Такая стояла жара, что на раскалённом подоконнике мухи дохли. Если в дверь звонили три раза — поднимался визг, и все кидались набрасывать на себя платья. Это, скорее всего, означало, что пришёл Алёша или ещё кто-нибудь из мальчишек. Нарушать учебный процесс.

После первого же экзамена Алёша заявился с бамбуковыми палками и мотком верёвок.

— Светка, у тебя где-то было покрывало — ну, зелёное такое.

— Ероплан будешь строить?

— Молчи, несчастная, укройся паранджой! Ты знаешь, что такое панкха?

Света фыркнула и рукой махнула. Она надеялась только, что это что-то не очень большое. Учебный процесс — это такая штука, которая норовит всё время прерваться. И с гениальной изобретательностью находит к тому предлоги. Сооружение панкхи — орудия английских колонизаторов для порабощения индийского народа — было предлогом не из худших. К вечеру загадочная панкха была готова: довольно нелепого вида рама с натянутым на неё покрывалом, подвешенная к тому месту потолка, где проходила балка. К нижнему её краю была привязана верёвка, и конец верёвки дали в руки Таньке:

— Качай, угнетённая!

С первого же маха на пол слетели кружки с недопитым компотом и банка с дохлыми, забытыми с прошлой недели чайными розами. Алёше с Мишей дали много полезных советов насчёт того, как лечиться надо, и они снова полезли на стремянку — что-то там перевешивать. В итоге сооружение заработало. Оказалось, что если не дергать за верёвку, как кошки ошпаренные, а колебать плавно — то получается приятный сквознячок и вообще вентиляция. Не такие уж дураки были колонизаторы. Жить умели. Качали все по очереди, но лучше всех приспособилась Надька-спортсменка. Она сидела в кресле, дрыгая ногой с привязанной верёвкой, и монотонно твердила в такт, в зависимости от экзамена — что полагалось заучить наизусть. В том числе и бессмертное:

— Плеханов-Игнатов-Засулич-Дейч-Аксельрод.

Это её Миша, специалист по сдаче общественных дисциплин, научил такому методу. Много лет спустя, вспоминая упражнения с панкхой, признался ей, как это на самом деле следовало запоминать. И она его чуть не убила.

А прорвались через сессию — и оказалась у Светы пропасть времени. Просто не знала она, что с этим временем делать. Они ездили с Алёшей на шестнадцатую станцию и заплывали в море — далеко, далеко, так, что берег казался красноватой полоской между двух голубых. Она сострочила себе две новых юбки. И так было хорошо идти с Алёшей куда глаза глядят по вечернему городу — в фонарях, и в звёздах, и во влажном шелесте. Алёша озоровал, ломал ей ветки акаций — в крупных и твёрдых кистях, и каждый цветок был — как девочка в капоре. Запах акации — каждый год как новый, и по-новому сводит город с ума. Но только раз за всю жизнь человеку положено сойти от него с ума по-настоящему. В то лето был их с Алёшей черёд, но они не знали этого. Они думали, теперь всегда так будет.

Света совсем не поняла, когда Алёша ей, оглушенной до невесомости, шепнул тогда, в первый раз:

— У тебя сейчас опасное время?

Она только кивнула: ещё бы не опасное было у неё то время… Но причём тут? Потом уж ей Надька-спортсменка растолковала, что это значит. И ей стало — до слёз: это, значит, называется опасным? Родить ребёночка? Такого маленького, беленького, он бы никому не мешал, кому бы он был опасен?

Потом, поуспокоившись, подумала, что Алёша прав, торопиться ни к чему. Будет ребёночек, обязательно — но лучше бы, когда они дипломы получат. Надька её научила, как считать дни. Но было в этом какое-то «всё же…» Ах, совсем бы, совсем сойти с ума! Почему обязательно надо всё время о чём-то думать?