Геннадий Прашкевич - Упячка-25

• Название: Упячка-25
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Жанр: Современная проза

Жил был художник Пантелей Кривосудов-Трегубов… Нормальный такой аутист. Их, аутистов, на самом деле много в нашей ушибленной собственной историей стране… Аутиста критиковали за формализм, а он продолжал рисовать, как ни в чем не бывало… Однажды товарищ Первый увидел на вернисаже картину художника, на которой была представлена настоящая коровья лепешка, восхитился и лепешкой, и художественной смелостью, и именем автора. И провозгласил Кривосудова-Трегубова великим художником…

© fantlab.ru, Гуларян Артем

Об авторе: Геннадий Прашкевич родился в 1941 году в Красноярском крае, детство провел на железнодорожной станции Тайга (Кузбасс), учился в Томском университете. Член Союза писателей России, ПЕН-клуба, лауреат отечественных и зарубежных литературных премий. Автор многих книг, среди них — романы «Секретный дьяк», «Теория прогресса», «Кормчая книга», биографические книги «Герберт Уэллс», «Красный Сфинкс». Живет в новосибирском Академгородке. В «Знамени» печатается впервые.

Примечание: Повесть попала в шот-лист премии Ивана Петровича Белкина за лучшую повесть, изданную в 2012 году

---

Я пожал плечами.

Может, так оно и есть.

«Нет благороднее и выше задачи, чем задача, стоящая перед нашим искусством, — запечатлеть героический подвиг народа — строителя коммунизма».

Зря, зря Галина Борисовна когда-то плюнула цыганке в ладонь…

Юбка-карандаш, закрывающая колено. Черная шерсть с эланом. Печаль, печаль.

А та магаданская цыганка что-то предвидела. Не хуже прозаика С. ткнула пальцем в будущее. «Как цыганский барон жить будешь». Правда, модный пророк признается, что бабки хотел срубить, бобов думал накосить, и тянет его не на родной Урал, а на солнечные набережные Атлантик-сити. «Солнце земное» — вовсе не говно, покачал я головой. Просто я первый увидел божественно-бархатистую сухую лепешку. Никто другой такую уже не увидит, хоть увеличивай поголовье скота немыслимо. Ценится только первое. Ценится только единственное. Вожди придут и уйдут, а синий гусь останется…

Может, отправиться в Тайгу? — подумал я.

Слушать мычание коров, плевал я на Бетховена.

Слушать, как звучно шлепаются на дорогу горячие коровьи лепешки.

Переживать восход солнца. Переживать каждый день все новую и новую (и всегда одну и ту же) чашечку кофе. Главное — не восход и не чашечка кофе. Главное — это то, что ты опять и опять просыпаешься.

К черту новое мышленье!

Теплая корова, бредущая домой… звенящие оводы…

Запах парного молока, мочи… шлепанье горячих лепешек…

Мир всегда такой, каким мы его видим, это неоспоримо. Спиртовый налив неба, бледные снега, закрашенная стена Дома северной культуры… «В зале огромном стиля „Ампиро“, у входа, где плещет струистый фонтан, собралися вопросы решать всего мира представители буржуазных культурнейших стран»… Умный искусствовед, такой, как Галина Борисовна, запросто сделает мировым любое самое ничтожное событие. Конечно, тут же найдутся толкователи, которые все опять низведут к земле, к говну, к искусственному алмазу, они ничему никогда не верили и сейчас ничему не верят, просто хотят лежать на пляже и не слышать танков Таманской дивизии. Но покой им только снится. Пройдет неделя, месяц, год, и им снова захочется говна — в виде «Солнца земного», или Двуглавого вождя, или синего гуся. «Мир слова и смеха становится нем». Ну да, в сейфах, в столах, на антресолях тысяч и тысяч тесных и просторных городских квартир пылятся тысячи тайных романов, в моей собственной мастерской хранятся листы ватмана с набросками Галины Борисовны… Тогда ей было двадцать пять не по паспорту, а по факту рождения. Разлетающиеся волосы, блеск волос, тонкая рука, возникающая там, где ее совсем не ждали… Я рисовал ее тысячи раз… Однотонные джинсы, кеды низкие, обязательно белые, сумочка-клатч в руке… Все варианты упрятаны в мастерской, о них никто не знает, да и Галина Борисовна живет теперь в Париже, не в Певеке?

«Больная до приезда скорой помощи половой жизнью не жила».

Это точно. Когда-то Галина Борисовна работала в профкоме, писала статьи, защищала диссертации, а сейчас получила паспорт, по которому ей опять двадцать пять… Только анкеты заполняет другие… Раньше писала: «Мужа нет, детей не имею, учусь в Институте культуры. Есть друг-художник, но он практически вылечился». А сейчас — креатив в искусстве, алгоритм проектирования, само собой, новости, обзоры, дайджесты, аналитические статьи, рерайт, слоганы. Работает с seo-текстами под семантическое ядро с оптимальной плотностью ключевых слов. Как всегда, общительная, трудолюбивая, легко обучаемая, участвует во всех политических мероприятиях… Мне ее не хватает, вдруг с ужасом понял я… Без Галины Борисовны нет искусства… Я ничего не могу без нее… «Если бы мне помогли облупить, как яичко, всех этих мошенников-диверсантов, — кричала мне Галина Борисовна из Парижа по телефону, — оставить им их помятую скорлупу, ничтожества, хватит с них!..»

Но ты в Париже, думал я, разглядывая кровавое московское небо.

Возьми и вернись. Пусть тебе опять и опять будет двадцать пять, хотя бы по паспорту.

Ты же единственная, других таких нет! Ты, как кислота, разъела мне сердце. Это только казалось, что ты можешь все. Нет, конечно, иначе не прятала бы свою крошечную татушку. Признайся, наконец, что тебе всегда хотелось комплиментов, даже от двуглавых вождей. Ты веками ждала от нас комплиментов, а мы лезли с этими знаками зодиака. «Вы Скорпион, да?» Вот она и отвечала: «Саб-зиро».

25

Черная тушь…

Галина Борисовна звонит из Северной Кореи…

Она говорит, что художники там работают коллективами.

У них там есть особенные специалисты по сапогу, по кителю, по наградам. Скажем, заказные портреты больших людей они всегда начинают с обуви. «Ты попробуй, — советовала она. — Новые течения».

Галине Борисовне можно верить, но я люблю работать один. Для меня будущее — всего лишь сегодняшний день. Вот я прожил очередной день — и хорошо, и завтра хочу прожить такой же. Какая чудесная однотонная тушь. Я тоже начинаю портрет нашего Большого человека с обуви. Ботинки — хорошая вещь. Элегантным ботинком можно запустить в недоброго человека, в грубом ботинке можно пройти по колючей рифовой отмели. Я начинаю писать портрет с пары ботинок, всегда с одной пары, но рядом почему-то возникает другая. Чисто российская бинарность. Не знаю, почему. Пара элегантных (или грубых) ботинок, всегда смотрящихся как две пары. Может, это потому, что засоленный в кадушке лама все еще находится в земле? Не тлеет, не тухнет.

Как работать, не зная, существует или нет бессмертие?

Зверь на холме смотрит вперед, но не в будущее.

Санкт-Петербург — Новосибирск, 2011