Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»

• Название: Поэты пражского «Скита»
• Автор: Олег Малевич
• Издательство: Росток
• Жанр: Поэзия
• Год: 2005
• ISBN: 5-94668-038-2

Центрами русской литературной эмиграции были не только Париж и Берлин. С ними пыталась соперничать и Прага. «Скит» — русское эмигрантское литературное объединение, существовавшее в Праге с 1922 по 1940 г. Его бессменным руководителем был выдающийся русский литературовед и критик Альфред Людвигович Бем (1886–1945?). В книге «Поэты пражского „Скита“» на основе архивов Праги, Москвы и Санкт-Петербурга и эмигрантской периодики впервые широко представлено стихотворное творчество участников этого объединения. В нее целиком включены также выходившие за рубежом поэтические сборники В. Лебедева, Д. Кобякова, Э. Чегринцевой, А. Головиной. И. Бем.

Научно-популярное издание для широкого круга читателей.

---

Надвигается осень. Желтеют кусты

Надвигается осень. Желтеют кусты.
И опять разрывается сердце на части.
Человек начинается с горя. А ты
Простодушно хранишь мотыльковое счастье.

Человек начинается с горя. Смотри,
Задыхаются в нем парниковые розы.
А с далеких путей в ожиданьи зари
О разлуке ревут по ночам паровозы.

Человек начинается… Нет. Подожди.
Никакие слова ничему не помогут.
За окном тяжело зашумели дожди.
Ты, как птица к полету, готова в дорогу.

А в лесу расплываются наши следы.
Расплываются в памяти бледные страсти —
Эти бедные бури в стакане воды.
И опять разрывается сердце на части.

Человек начинается… Кратко. С плеча.
До свиданья. Довольно. Огромная точка.
Небо, ветер и море. И чайки кричат.
И с кормы кто-то жалобно машет платочком.

Уплывай. Только черного дыма круги.
Расстоянье уже измеряется веком.
Разноцветное счастье свое береги, —
Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.

Зазвенит и рассыплется мир голубой,
Белоснежное горло как голубь застонет,
И полярная ночь поплывет над тобой,
И подушка в слезах как Титаник потонет…

Но уже, погружаясь в арктический лед,
Навсегда холодеют горячие руки.
И дубовый отчаливает пароход,
И качаясь уходит на полюс разлуки.

Вьется мокрый платочек, и пенится след.
Как тогда… Но я вижу, ты все позабыла.
Через тысячи верст и на тысячи лет
Безнадежно и жалко бряцает кадило.

Вот и все. Только темные слухи про рай…
Равнодушно шумит Средиземное море.
Потемнело. Ну, что ж. Уплывай. Умирай.
              Человек начинается с горя.

«Современные записки». 1932. № 49

МОЛЧАНИЕ

Все это было. Так же реки
От крови ржавые текли, —
Но молча умирали греки
За честь классической земли.

О нашей молодой печали
Мы слишком много говорим, —
Как гордо римляне молчали,
Когда великий рухнул Рим.

Очаг истории задымлен,
Но путь ее — железный круг.
Искусство греков, войны римлян
И мы — дела все тех же рук.
Пусть. Вечной славы обещанье

В словах: Афины, Рим, Москва…
Молчи, — примятая трава
Под колесом лежит в молчаньи.

«Новоселье». 1942. № 5

Эмилия ЧЕГРИНЦЕВА*

ПОСЕЩЕНИЯ Стихи 1929–1936[97]

«Ближе утро. Нехотя и вяло…»

Ближе утро. Нехотя и вяло
разжимает руки темнота.
Я лежу в тенетах одеяла.
Отлетает робкая мечта.

Стрелки прикоснутся к сновиденьям,
будто два отточенных меча,
и ресниц испуганные тени
оттолкнет зажженная свеча.

Догорят в бушующей спиртовке
голубые искорки планет,
и вползет в окно мое неловкий,
пряным кофе пахнущий рассвет.

Возвратятся мелкие заботы
под родной, гостеприимный кров,
и вода змеиным оборотом
смоет с плеч тугие крылья снов.

Вот и день. И утренняя сажа
понемногу гуще и темней.
Нет, судьбы мне снова не предскажут
ледяные звезды на окне.

БЕССОННИЦА

Из улицы в улицу — вброд —
бродить без расчета, без меры;
и прошлое в ногу идет,
как тонкая тень Агасфера.

До звезд завивает спираль
сухая и пьяная вьюга.
Бессонная ночь, не пора ль
с тобою расстаться, подруга?

И город, оседланный мглой,
уныло плетется к рассвету.
О, что бы присниться могло
за время напрасное это?

Желтеет измятый восток.
Не будет заря, как начало,
но как утомленный сирок,
как сброшенный фрак после бала.

А твой неустойчивый шаг
скребет тротуар по загривку.
И пляшет пустая душа
обрывком газеты, обрывком.

ВЕСНОЙ

На сквозняке весенних суток
раскрылись двери, как цветок,
и к звездам синий первопуток
от сырости почти размок.

По крышам рассыпая шорох,
на небе трогается лед,
и вспыхивает, будто порох,
над садом мартовский восход.

Там будут выстроены громом
для нас, как радуги, мосты.
Там, успокоенные бромом,
мы бросим тело, как костыль.

И, покидая образ прежний
и заводь сонную земли,
заголубеет, как подснежник,
душа у звездной колеи.

И ветер треплется мочалкой,
и в полых водах тонет путь.
А ночь, как нищая гадалка,
судьбы не может обмануть.

ВАЛЬС

Расцветай, моя ночь, и касайся
шелковистым подолом людей!
Мы плывем по широкому вальсу
в голубой невесомой ладье.

Опустевшие столики пеной
оседают за нами к стене,
и качается ночь, как сирена,
на блестящей паркетной волне.

От расплывчатой мглы ресторана
отплывая навеки вдвоем,
голубые забытые страны
мы, как молодость, снова найдем.

Медный ветер сметет дирижера,
раскачает простенки прибой;
в повторенных зеркальных просторах
станет тесно кружиться с тобой.

И круги расширяя над залом,
покидая, как пристань, паркет,
разобьемся мы грудью о скалы —
об высокий холодный рассвет.

«Скит». I. 1933

«Уже твердел сраженный день»

Уже твердел сраженный день
и больше сердцу не был нужен,
и звали вывески людей
на кружку пива и на ужин.
Уже гремучею змеей
на двери опускались шторы,
и рейс окончила дневной
международная контора.
Не торопясь, жевал туман
отяжелевших пешеходов,
и за решеткой океан
качал в ладонях пароходы.
И ветер, растолкав народ,
в боязни опоздать к отходу,
открыв большой и громкий рот,
кричал бумажным пароходам
— пронзительней, чем муэдзин,
чтобы смелее отплывали,
что ведь не только для витрин
у них бока обшиты сталью!
И вот тоска несла из тьмы
живые волны, запах пены,
и неспокойная, как мы,
ждала флотилия сирену.
И, обгоняя пароход,
мы шли во мрак Иллюзиона
встречать тропический восход
и фильмовые небосклоны.

«Какая страшная и злая…»

Какая страшная и злая
туманом скованная мгла,
созвездья спутавши узлами,
над нашим городом легла!
             Мы, как растерянная стая,
             зовем друг друга через тьму,
             касаясь легкими перстами
             слов, непонятных никому.
И в тонкой пряже параллелей
ползут моря на материк.
Под нами робкие свирели,
как гомерический парик.
             И сквозь всесветные пространства,
             в географической графе,
             классическое постоянство
             проносит бережно Орфей.
Хрестоматические души,
томясь в учебниках земных,
свою любовь, как розу, сушат
меж рифмами стихов своих.
             Ища и плача на подмостках,
             и в опереточном аду
             мы ждем, как красные подростки, —
             испуганные какаду.
             Так непонятно и напрасно
             нас воскресят за низкий балл —
             для встречи краткой и прекрасной
             и смертоносной, как обвал.

«Скит». I.1933

«Рисует белые узоры…»