Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»

• Название: Поэты пражского «Скита»
• Автор: Олег Малевич
• Издательство: Росток
• Жанр: Поэзия
• Год: 2005
• ISBN: 5-94668-038-2

Центрами русской литературной эмиграции были не только Париж и Берлин. С ними пыталась соперничать и Прага. «Скит» — русское эмигрантское литературное объединение, существовавшее в Праге с 1922 по 1940 г. Его бессменным руководителем был выдающийся русский литературовед и критик Альфред Людвигович Бем (1886–1945?). В книге «Поэты пражского „Скита“» на основе архивов Праги, Москвы и Санкт-Петербурга и эмигрантской периодики впервые широко представлено стихотворное творчество участников этого объединения. В нее целиком включены также выходившие за рубежом поэтические сборники В. Лебедева, Д. Кобякова, Э. Чегринцевой, А. Головиной. И. Бем.

Научно-популярное издание для широкого круга читателей.

---

СТРОФЫ[100]

СТРОФЫ

А. Л. Бему

Растут нелепые цветы
на рукаве ночной рубахи,
и ветер мнет в саду кусты,
а сердце замирает в страхе,
а сердце падает как мяч
от этой непослушной крови,
от приключений, неудач,
от светлых крыльев в изголовьи.

Не отойдя и не остыв
от всех забот и дел вседневных,
ты слышишь сладостный призыв
к замене легкой. И не гневно,
не торопясь и не дрожа,
ты приучаешься заране
и пальцы жадные разжать,
и все отдать, себя не ранив.

И вот — забудь, что есть земля,
где счастье места не находит,
что плечи слабые болят
и жизнь почти что на исходе.
Тебе даны следы удач
и больше четверти столетья, —
она труднее всех задач —
ищи залог судьбы в ответе.

Но числа пухнут и растут,
и тут в невиданном размере
ответ свивается как жгут.
Молчит расчетливый Сальери,
а воды льются и гудят
и распирают водоемы,
и путники глотают яд, и все товары невесомы!

А мы бросаем как копье
одно пронзительное слово.
И вина крепкие мы пьем,
чтобы забыть. Сквозь бред больного,
сквозь крик любви и детский зов
крадется вор и звезды блещут,
перо в силках своих же строф
отбрасывает тень зловеще…

И вот решаясь на дуэль,
бросая смертности перчатку,
готовим сыну колыбель
и строим дом пустой и шаткий.
Цепляясь за последний миг —
хоть миг еще на этом свете! —
мы пишем много странных книг
и не стареем на портрете.

Как страшно телу умереть!
Но умираем мы охотно
от горя, от любви, и впредь
готовы мы бесповоротно
всей милой жизнью заплатить
и смертью искупить ошибку,
и так легко теряем нить
в тумане призрачном и липком.

Душе, готовой для разлук,
встречаться суждено с любовью.
Ах, ворожейка, много мук,
глаза цыганские и брови!
Слова — волшебный плеск весла —
распоряжаются вещами.
Как будто нам земля мала,
любимым рай мы обещаем.

И этот мир такой родной,
и так легко дышать при этом,
а небо над тобой одно
и слышит праздные обеты.
Кто любит, тот теряет счет,
кто любит, тот всегда — навеки…
Кто любит, тот легко убьет,
любовь, как мартовские реки.

А память? Память, голос мой, —
все та же гонка за бессмертьем.
Цветы засохшие, письмо,
так, как получено — в конверте.
Нас сушит давняя мечта,
нам хочется, пронзая воздух,
для всех, всегда, всегда блистать,
напоминать, как эти звезды.

И будущие наши дни
снимает с картой суеверье,
а затаенный страх саднит
и заглушает пенье Мери.
И мы трепещем — здесь, теперь…
Торопимся — ведь скоро, скоро
откроет ветер нашу дверь
перед шагами Командора.

«Легко рифмуя эту жизнь с любовью…»

Легко рифмуя эту жизнь с любовью,
слагаем мы своей судьбе стихи
и воспеваем в окрыленном слове
вседневный труд и темный след сохи.

На грохот войн, на первый плач ребенка
покорным эхом строфы зазвучат…
А по ночам о Музе… Жалом тонким
четверостишья вкрапливают яд.

В полубреду, в построчном исступленьи
так славить мир — хореем — наш удел,
но о тебе, но о твоей измене
еще никто, смиряя боль, не пел.

«Роняет небо сонную звезду…»

Роняет небо сонную звезду —
мы произносим сбивчиво желанье
и, в суеверном мучаясь чаду,
мы все о чуде думаем заране.

Мы все от счастья многого хотим,
давая мало… Вспыхнут лица,
глаза солгут, и ночь пройдет как дым, —
потом томиться, звать, томиться…

И мы всю жизнь единственную ждем,
и только об единственном мечтаем,
жалея многих, уходя вдвоем
и говоря — со слов чужих — о рае.

«Меч». 18.IV.1937

«Под пришепетыванье крови…»

Под пришепетыванье крови,
под темный говорок вина,
в полуулыбке, полуслове
затаиваю чудо сна,
удерживаю легкость тела,
свое блаженство неумело
теряя.
Добрый рай теряя —
— ступай, иди, засов открыт! —
с недоуменьем принимаю
подарок новой жизни — стыд.
…………………………………
Кто, овладев волшебным грифом,
какой поэт, каким пером
смущает нас бессмертным мифом,
а кровь бунтарским шепотком?!

«Современные записки». 1937. Т. 65

«С усилием, туго светает. Спеши!..»

С усилием, туго светает. Спеши!
Еще за окном синевато и томно…
Почти что еще не светает… Пиши
и вздрагивай, плача…
                покамест нескромный
и грубый не ввалится в комнату день
(халат нараспашку, колпак набекрень).
С усилием, туго светает. Пиши
и рви черновик неудачного счастья…
Как скупо и звонко (так нищим гроши)
часы обронили удары.
              На части
бумагу, а ночь на куски…
И крикнуть!.. И крикнуть, схватясь за виски.
Опомнись, утихни… Ведь строже, чем мать,
нас день призывает к порядку вселенной.
Опомнись, довольно… Ведь надо желать
спокойного доброго утра смиренно,
пока истлевает
                      — чего же мы ждем? —
нездешнее счастье в столе под замком.

«Журнал Содружества». 1936. № 10

ЗОЛУШКЕ

Посыпав пеплом… Пепел не от горя —
от бедности, от скудости твоей…
Красавица, всегда покорна в споре
и младшая. Всех младше и милей.
Он о тебе подумал, Сандрильона,
на Музу — Музу! — крикнул, не стерпел:
не о царях, волшебницах и тронах —
о рваном Замарашкином тряпье!
Он бросил стих как вызов, как перчатку, —
зола легко лежала на руке,
а у щеки вилась пушисто прядка,
как золото, укрытое в песке.
Течет река, и дышит лес, и много
на этом свете радостей и благ,
а у тебя на первый бал дорога
и золотая туфелька — твой флаг.
Ты с каждою страницей хорошеешь,
все ближе к славе и любви — тайком.
Но выдержит ли худенькая шея
корону царств, придуманных пером?!

«Ты любишь и бьешься, и гибнешь, сгорая…»

Ты любишь и бьешься, и гибнешь, сгорая,
тебя бы утешить никто не сумел.
В угрюмые ночи ты бредишь о рае,
ты плачешь стихами — таков твой удел.
Всю душу на рифмы, любовь на волокна,
кружат, выплетаясь, стихи-кружева,
а ветер стучится в ослепшие окна…
Ты ищешь, последние ищешь слова.
А ветер несет типографскую краску;
готовая к пытке, душа не поет.
На всю твою нежность горючею лаской
свинец переплавленный — горе твое.
И снова рождаясь под грохот и гулы,
раздавлена валом, выходит душа,
на злую любовь по-другому взглянула,
мертво одеяньем бумажным шурша.
Твоей неразрезанной книги одежды!
Рифмованный холод, подавленный стыд!
Читай же: ни горечи нет, ни надежды —
и черным по белому — нищая ты!

ПОЭТ

Кораллы на нитке,
а слово в строке,
да оловом жидким
печаль на щеке.

И Музою избран,
и конь твой крылат,
но рай твой не прибран,
не вымощен ад.

Идет спотыкаясь,
и каждый толкнет…
Но гордость какая!
Походкой в полет.

Пусть голос под шарфом,
но молвит ли он —
эолова арфа,
вериг перезвон.

И крепко зажато,
хоть жалит порой,
— винтовка солдата —
навеки перо.

КОЛЬЦО