Владлен Анчишкин - Арктический роман

• Название: Арктический роман
• Автор: Владлен Анчишкин
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

В «Арктическом романе» действуют наши современники, люди редкой и мужественной профессии — полярные шахтеры. Как и всех советских людей, их волнуют вопросы, от правильного решения которых зависит нравственное здоровье нашего общества. Как жить? Во имя чего? Для чего? Можно ли поступаться нравственными идеалами даже во имя большой цели и не причинят ли такие уступки непоправимый ущерб человеку и обществу?

---

Конечно, ему помогали. Шахтеры — всегда шахтеры, везде: рабочий народ, не избалованный легким куском хлеба, понимает, что такое тяжелый труд, подросток с лопатой в забое… Кто-то подкинул ему наколенники, вырезанные из старых валенок; кто-то поставил за ним стойку, пока он вытирал пот, заливающий глаза… кто-то отгрузил полрештака[3] из его нормы, пока он бегал по поручению бригадира узнать, почему упало давление воздуха. Помогали так, чтоб он не заметил помощи. Получалось: он и норму выработки выполнял вровень с товарищами по бригаде, и денег ему в кассе отсчитывали не меньше, чем другим навалоотбойщикам. Он видел, что ему помогают, и ярился в работе так, что во сне грузил уголь лопатой, орал на компрессорщиков, — мать и Катюшка пугались.

На холст оседала пыль, засыхали краски, он тыкал пальцем себе в лоб — вспоминал, что хотел рисовать, когда готовил холст, колонковые кисточки. Лава и койка, лава и койка. Он съедал в обед теперь столько, сколько в прошлые времена ему хватило бы на неделю. Лава и койка. У него не было времени взяться за кисточку. Лава и койка. И все…

Друзья отца помогли отцу доказать его невиновность, — он просидел в тюрьме лишь год и одиннадцать дней.

Когда отец вернулся домой, Санька был тонкий, звонкий и прозрачный, его прижимало ветром к заборам, но в лаве к этому времени он вкалывал не хуже других — за ним больше не ставили стоек, не гоняли к компрессору, — норму выработки обхаживал в аккурат. Он вспомнил о холсте и новых кисточках, когда сидел рядом с отцом у стола, рядом с Борзенко — друзьями семьи. Отец переменил за время тюрьмы свое отношение к Саньке. Предупредил: заберет его из шахты немедленно — «пускай парнишка учится на художника, если у него к этому душа лежит». Но до начала нового учебного года в художественном училище было еще далеко, и Санька остался в бригаде: хотел подработать за остаток весны и кусочек лета, чтоб потом не просить дома денег на краски, материалы, которые нужны будут в училище.

Отец погиб, лишь вновь стал работать на шахте. Его вызвали в обком партии на послеобеда получить свой партийный билет, — он утром убежал в шахту сажать лаву: погиб под завалом — лава сама ушла.

Вновь остались втроем. Мать одна не могла прокормить семью: у нее не было специальности. Катюшка — девчонка. Художественное училище ушло из рук Саньки вторично.

В тридцать девятом Борзенко сволок его за ухо в вечернюю школу. Антон Карпович был уже в комбинате и обещал: закончит Санька десятилетку, отправят его в училище с шахтерской стипендией — жить можно будет всей семьей и без приработка. Война рубанула по мечте Санькиной так, что вместе с художественным училищем отлетел от него и десятый класс. Мечты поколений полетели вверх тормашками. Нужно было выстоять, чтоб вновь можно было мечтать.

Рая лежала на спине, держала руки под головой, и руки и голова утопали в подушке; освещенная неярким светом ночника, смотрела снизу вверх на Романова… ждала, надеялась. Романов упирался рукой в подушку… смотрел в полумрак комнаты… молчал.

— Я не знаю, Саня… — разомкнулись ее горевшие губы. — Может быть, я схожу с ума, — говорила она, переводя дыхание осторожно, — но я так свыклась с мыслью, что буду работать у профессора Курина… учиться…

Романов молчал.

— Я не знаю…

Ресницы ее вздрогнули: у глаз появились морщинки, заметные в свете ночника; морщинки, в которых прятались годы не только ее жизни, но и Романова — совместно прожитые на донецкой земле.

Ну что ж. Романов знал, что такое мечта. Когда она приходит: в детских играх или в беспокойные годы поисков достойного места среди людей, в зрелости, умудренной опытом, — не имеет значения. Человек не может жить без мечты: она помогает удерживаться на земле вертикально, делает жизнь собранной, радостной. Романов знал: если мечта не сбывается, человек вырождается как человек — существо, отличающееся от всего живого на земле способностью творить не столько для себя, сколько для других.

А Рая была родным человеком. Романов не хотел, чтоб она со временем превратилась в домашнее животное, способное тянуть лямку, но не способное быть творцом больших человеческих радостей. Рая поехала за Романовым в Донбасс, не задумываясь над тем, лучше ей будет там или хуже…

Романов не боялся возвращения в тихий проулочек возле улицы «Правды»: теперь он был не девятиклассник, вернувшийся только что из-за границы на родину… Он знал, что и тесть, и «великий страж…» будут рады ему, — они жили в новом доме в семь этажей, построенном на месте старой рубленки, скучали по Рае и постоянно шумели из-за внучат, требуя их к себе.

IV. Когда бьют в спину, это всегда неожиданно

— Ну, Саня, не думал, не гадал, что встречу тебя в граде стольном, к тому же в своих апартаментах.

— А я как узнал, что вы здесь, — сразу к вам.

Антон Карпович постарел: голова сделалась белой, на щеках прорезались складки; ему шел пятьдесят третий, но он по-прежнему был подвижной — подпрыгивающий, каким Романов помнил его с довоенного времени, еще по Донбассу.

— Какие ветры принесли тебя? Бог ты мой! Саня, ты убийца: сегодня я весь день буду чувствовать себя древним. Если подпилить ноги и перекрасить глаза… Двенадцать лет прошло, Саня… И волосы у тебя, правда, отцовские…

Борзенко и разговаривал, как прежде; не закончив мысль, перескакивал на другую, безбожно растягивая свое украинское «г».

— Садись и рассказывай. «Перво-наперво», как говаривал Василий, наша шахта…

А через минуту, перебив Романова, сам принялся вспоминать «свою шахту». Телефонный звонок прервал его. Покричав в трубку, пообещав кому-то скипидару под хвост, он сердито повернулся к Романову и посмотрел так, будто Романов тайком вошел в кабинет.

— Ты зачем здесь? — спросил строго.

Романов растерялся: кожей почувствовал разницу не только в возрасте, но и в положениях — начальника главка Министерства угольной промышленности СССР и просителя-безработного, — Антон Карпович Борзенко мог осчастливить Романова, мог выставить из кабинета. Романову, однако, терять было нечего. Он встал и, стараясь говорить громко, сказал:

— На работу пришел наниматься.

А еще через пять минут, выслушав Романова, Антон Карпович улыбнулся каким-то своим мыслям, тряхнул головой, посоветовал:

— Вот что, дорогой мой Александр Васильевич. В министерство на работу нанимаются швейцары и уборщицы. Инженеров в министерство при-гла-ша-ют работать. Ты это запомни. Хотя ты и поступаешь, как подросток… Иди к начальнику отдела кадров — я позвоню ему. Извини, дорогой мой, мне вышло время к министру. Запиши мой телефон и обязательно дай знать, если что. Я буду ждать звонка. И домашний телефон запиши…

С начальником отдела кадров министерства Романов разговаривал снисходительно: Антон Карпович был кандидат технических наук, последние годы работал в промышленном отделе ЦК партии, начальником главка стал лишь недавно; если он сказал: «Познакомьтесь с товарищем», то в переводе с партийно-хозяйственного дипломатического языка на общеупотребительный это означало: «Определить товарища на работу!» Романов не стал садиться в предложенное ему мягкое кресло, положил перед широким в плечах мужичком в френче трудовую книжку, личный листок по учету кадров, автобиографию и заявление так, будто зашел в маленький, солнечный кабинет на минутку. Из-под круглого, нависающего лба припухшими от усталости глазами начальник смотрел серьезно. Он не стал задерживать Романова, посоветовал:

— Позвоните через два дня. Лучше всего вечером: часиков в восемь…

Романов звонил. Телефон не отвечал. Романов позвонил Борзенко: Антон Карпович улетел в Сучан. На пятый день Романов решил зайти в отдел кадров: в пропуске ему отказали, передали просьбу начальника отдела кадров позвонить «через недельку». Через две недели по домашнему телефону ответил Антон Карпович. Он говорил сонным голосом; чувствовалось, что лег спать лишь на рассвете, — в партийных и государственных учреждениях в те годы работали до глубокой ночи, — сказал одну фразу:

— Зайди в понедельник ко мне, Саня.

В его голосе улавливалась не только сонливость, но и раздражение. Что-то случилось. В понедельник в бюро пропусков министерства офицер в форме работника МГБ выдал Романову пропуск к начальнику отдела кадров. Человек с нависающим лбом и глазами, припухшими от усталости, встретил Романова, как прошлый раз, предложив мягкое кресло. Романов смирно сел. Начальник смотрел серьезно. Он возвратил Романову трудовую книжку и заявление, а личный листок по учету кадров и автобиографию оставил в папке «Личное дело. Романов А. В.». Романов успел заметить на листке с автобиографией жирные линии, сделанные красным карандашом вокруг абзаца, в начале написанного. Начальник закрыл папку и положил в стол. Потом он протянул короткую, мускулистую руку к вешалке, на которой лежала легкая фуражка с дырочками, сказал: