Юлия Лунева - Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны (1908–1914)

• Название: Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны (1908–1914)
• Автор: Юлия Лунева
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91791-011-6; 978-5-8129-0098-4

В ночь с 25 на 26 октября (с 7 на 8 ноября) 1912 г. русский морской министр И. К. Григорович срочно телеграфировал Николаю II: «Всеподданнейше испрашиваю соизволения вашего императорского величества разрешить командующему морскими силами Черного моря иметь непосредственное сношение с нашим послом в Турции для высылки неограниченного числа боевых судов или даже всей эскадры…» Утром 26 октября (8 ноября) Николай II ответил: «С самого начала следовало применить испрашиваемую меру, на которую согласен». Однако Первая мировая война началась спустя два года. Какую роль играли Босфор и Дарданеллы для России и кто подтолкнул царское правительство вступить в Великую войну?

На основании неопубликованных архивных материалов, советских и иностранных публикаций дипломатических документов автор рассмотрел проблему Черноморских проливов в контексте англо-российского соглашения 1907 г., Боснийского кризиса, итало-турецкой войны, Балканских войн, миссии Лимана фон Сандерса в Константинополе и подготовки Первой мировой войны.

---

Извольский хотел выступить посредником при разрешении австро-сербских разногласий. Англия выразила готовность поддержать русское правительство в его желании, чтобы австро-сербский спор был решен державами, а не непосредственно между Веной и Белградом.

Получив заверения германского правительства и Генерального штаба, что в случае возникновения войны Берлин придет Вене на помощь, начальник Генерального штаба Австрии Конрад фон Гётцендорф изложил в письме Мольтке от 26 января 1909 г. план оперативных действий: «Сперва Германии мобилизоваться против Франции с тем, чтобы вооруженным путем разрешить борьбу с Россией и Францией, и уже потом решительно выступить против Сербии и Черногории»[257]. Но этим планам не суждено было сбыться. Ни Франция, ни Англия, ни Россия, ни даже Германия не собирались в тот момент развязывать войну.

В конце февраля статс-секретарь германского ведомства иностранных дел А. Кидерлен-Вехтер неофициально сообщил требования Австро-Венгрии французскому послу.

13 (26) февраля Париж направил в Петербург меморандум, в котором говорилось о неосуществимости требований Сербии и содержалась просьба к российскому правительству предотвратить войну, так как этот кризис не затрагивает жизненных интересов России[258]. Этот меморандум вызвал негодование у Извольского. «Франция перешла „со всеми пожитками“ на сторону Австрии. Франция желает, — возмущался российский министр, — чтобы Россия присоединилась к этому шагу, который, как известно, Сербия не примет, а также она внушает, что Россия должна унизиться и отдать беззащитную Сербию»[259].

Британия, в свою очередь, сообщила, что она не предпримет никаких шагов в Белграде до тех пор, пока к ней не присоединится Россия[260]. Позиция Британии после посещения Эдуардом VII и Гардингом Берлина также несколько изменилась. Грей направил в Петербург и Белград телеграммы, в которых говорилось, что в интересах мира требования территориальных уступок Сербии не могут получить поддержки[261]. В Лондоне забыли и о европейской конференции. В результате австро-турецкого соглашения 13 (26) февраля 1909 г. Турция за 2,5 млн ф. ст. признала аннексию Боснии и Герцеговины[262]. «С самого начала Боснийского кризиса, — писал Б. Бюлов, — задача Германии состояла: чтобы, с одной стороны, австрийцы не потеряли самообладания, а с другой стороны, не соблазнились на такие поступки, которые могли бы повести к всеобщему кризису»[263].

1 (14) марта Берлин предписал своему послу в Петербурге заявить, что Россия должна признать свершившиеся факты. Иначе, заметил рейхсканцлер, «к нашему сожалению, мы должны были бы отстраниться и предоставить ход событий своему течению»[264].

8 (21) марта германское правительство фактически предъявило России ультиматум, в котором требовала немедленно и однозначно ответить: «Признает ли оно ликвидацию XXV статьи Берлинского трактата вследствие аннексии Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией?»[265]. Извольский посчитал заявление Пурталеса настолько важным, что срочно потребовал заседания Совета министров.

Обстоятельства, при которых был сделан вызов, не благоприятствовали России. Было несомненно, что Австро-Венгрия собрала большие силы в Галиции, и ходили слухи, что были сделаны некоторые первоначальные шаги к мобилизации одного или двух германских корпусов на западной границе, в то время как поведение Вены относительно Сербии с каждым днем становилось все более угрожающим. Российское правительство не было застраховано и от непосредственной угрозы русской границе.

Министр финансов был против какого-либо решения, могущего вызвать войну, так как опасался, что это было бы губительно для финансовой устойчивости страны, в то время как военный министр утверждал, что армия реорганизуется и в эту минуту не находится в том положении, в котором она могла бы предпринять серьезную кампанию. Совет министров единодушно решил принять германское предложение, потому что Россия была не готова вступить в войну. «Получив указанный ультиматум, царское правительство растерялось; оно не решилось даже поставить в известность Англию и Францию о характере германского требования»[266].

Извольский уведомил французского и британского послов о том, что произошло, после того как Совет министров уже принял свое решение. Российский министр объяснил свою позицию тем, что ему не надо было удостоверяться в их взглядах, так как он знает, что Великобритания предложила бы только свою дипломатическую поддержку, а Франция еще недавно поддерживала Россию очень сомнительным образом, а «здесь дело явно пахло порохом»[267].

Николай II в письме своей матери с горечью сообщал о поступке Вильгельма II. «Германия дала нам знать, что мы можем помочь делу и предотвратить войну, если мы дадим согласие на знаменитую аннексию и если мы откажемся, то последствия будут серьезными и непредвиденными. Раз вопрос был поставлен ребром — пришлось отклонить самолюбие в сторону и согласиться. Единогласно всеми министрами это было высказано… Из-за слова аннексия наши патриоты были готовы пожертвовать Сербией, так как в случае нападения на нее Австрии мы не могли ей ничем помочь, правда, что форма и прием германского правительства их обращения к нам грубы и мы этого не забудем. Я думал, что этим еще раз хотели отделить нас от Англии и Франции, но опять это не удалось. Такие способы действия приведут скорее к обратным результатам»[268].

«Ряд этих неудач — свидание в Бухлау, аннексия, австрийский и германский ультиматумы и безусловная сдача России, — писал П. Н. Милюков, — произвел огромное и тяжелое впечатление в русском обществе всех направлений»[269]. Следовательно, вместо того чтобы поразить российское общество могуществом центральных держав, действия Германии вызвали глубокое чувство вражды к Берлину и Вене и заставили тех, кто до сих пор колебался и сомневался, искать более тесного союза с западными державами и особенно с Англией.

18 (31) марта сербский посол в Вене передал Эренталю специальную ноту, означавшую полное дипломатическое отступление Сербии. Боснийский кризис завершился.

Через месяц после кризиса российский военный агент Ермолов доносил из Лондона, что уступка России по вопросу об аннексии Боснии и Герцеговины произвела здесь довольно тягостное впечатление. «Я должен сказать, двояко тягостное: во-первых, здесь усилилось предположение о нашей слабости в военном отношении. Мне известно, что здесь в военных сферах предполагают, что будто бы наша артиллерия еще не перевооружена после войны новыми орудиями. Во-вторых, здесь усилилось чувство опасения перед Германией»[270]. Далее Ермолов сообщал, что при обсуждении военно-морского бюджета на 1909/10 финансовый год в парламенте возникла паника.

Тревога Британии объяснялась тем, что продуктивность и быстрота английского судостроения уменьшалась, а в Германии быстро увеличивалась. Английское общественное мнение, ревниво относившееся к превосходству Великобритании на море, вдруг поняло, что в настоящее время сила государства определяется не количеством судов, а только «дредноутами». В общем, через два или три года Германия может быстро догнать Англию.

Военный агент напомнил, что «уже ко времени Ревельского свидания у англичан было желание идти дальше англо-русского соглашения, заключенного в 1907 г., и, быть может, заключить с нами нечто вроде военно-морской конвенции»[271]. Ермолов задавал себе вопрос: «Если бы такая конвенция была заключена, не сильнее ли бы мы оказались перед лицом Босне-Герцеговинского кризиса, поддержанного Германией». Ермолов докладывал, что в Лондоне после уступки России в аннексионистском кризисе в парламенте открыто говорили: «Вот что значит в делах внешней политики не быть достаточно подготовленным в военно-морском отношении: а) подготовкой вооруженных сил; б) активными союзниками»[272]. В своем письме Ермолов указывал, что настало время обсудить отношение России и Англии к младотурецкому движению. «Англия нравственно сочувствует младотуркам, Германия наоборот, а мне кажется, что младотурецкое движение не может быть для России выгодно, по двум главным причинам: во-первых, оно уже несомненно приведет и привело к смутам и резне в Анатолии, близ наших кавказских границ, а во-вторых, вероятно навсегда устранит развал „больного человека“ (так Турцию стал называть О. Бисмарк, после поражения ее в Русско-турецкой войне 1876–1878 гг. и установления над ней протектората европейских держав по решению Берлинского конгресса 1878 г. — Авт.) и помешает исполнению того, что я все-таки считал бы одним из наших национальных и вековых стремлений: владение нами Константинополем»[273].

Франция, как и Англия, была удручена бессилием России. «Россия, Франция и Англия должны более, чем когда-либо, сблизиться и одновременно усиленно вооружаться, чтобы убедить противника в способности добиться уважения к себе и своим требованиям. Российский посол в Париже писал, что только таким путем можно восстановить нарушенное в пользу Тройственного союза европейское равновесие, вернуть себе утраченное влияние на Балканах и осуществить историческую миссию (Проливы)»[274].