Клара Ларионова - Московское воскресенье

• Название: Московское воскресенье
• Автор: Клара Ларионова
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1966

У стен столицы нашей Родины Москвы — города-героя была одержана выдающаяся победа над немецкими полчищами, развеян миф о непобедимости фашистских войск. В новой повести «Московское воскресенье» Клара Ларионова показывает героизм, мужество и стойкость, проявленные нашими войсками и трудящимися столицы в суровые осенние дни 1941 года. В центре внимания писательницы семья профессора-хирурга Сергея Сергеевича Строгова, его детей — музыканта Евгения, молодого инженера Мити, художницы Оксаны и других московских интеллигентов, а также славная русская женщина Екатерина Алексеевна Миронова, мать сыновей-героев — летчика Лаврентия и пехотинца Ивана. Хорошо выписаны и другие персонажи участников великой битвы.

Документальная повесть «Звездная дорога» посвящена девушкам — добровольцам-летчицам, прошедшим с боями от Волги до Берлина. Многие из них удостоены высокого звания Героя Советского Союза.

Оба произведения, включенные в сборник, достойны внимания советского читателя.

---

Все замерли.

Катя с восхищением рассматривала прославленную летчицу, ее спокойное лицо с прямым носом и широко расставленными карими задумчивыми глазами, с еле уловимой улыбкой и резким росчерком бровей, высокий лоб и гладкие волосы, причесанные на прямой пробор. Плотно сомкнутые губы и резко очерченный подбородок выдавали твердый характер, но теплый взгляд с улыбкой, свобода движений говорили о том, что в ней сочетается ясность ума и нежность сердца настоящей русской женщины. Как и весь народ, она переживала суровые дни, но сейчас испытывала оживление и радость оттого, что девушек, пришедших на ее зов, оказалось так много, много больше, чем она ожидала. Ее окружали, уговаривали наперебой:

— Марина Михайловна, примите нас в свой полк!

Она кивала, с улыбкой обещала всех принять и пробиралась дальше сквозь толпу.

— Спасибо, девушки, что пришли! — говорила она спокойным грудным голосом. — Я уверена, что все вы получите возможность защищать Родину и отомстить врагу.

Авиация — вот где хотела бы воевать Катя. Она вспомнила и свои мечты, и свое преклонение перед Расковой, когда Марина Михайловна в тридцать восьмом году установила на самолете «Родина» международный женский рекорд дальности полета.

И вот она встретилась с Расковой. Недаром Катя считала себя счастливой. Стоит ей пожелать чего-нибудь очень сильно — и желание исполняется. Она даже и не представляла, до чего у нее счастливая судьба. Теперь, когда ее приняли в часть, которую формирует Марина Раскова, она окончательно убедилась в своем нерушимом счастье.

— Будем летчицами! — закричала Евгения, как только они вышли на улицу. Она потрясла кулаком в сторону запада, будто грозила тем фашистским летчикам, которые через час, как по расписанию, появятся над Москвой.

Глава вторая

Ровно в шесть, как и все эти дни, немецкие бомбардировщики уже кружились над Москвой. Катя спешила домой, не обращая внимания на бомбежку. Осветительные бомбы висели в черном небе, словно золотые люстры. Черноту неба пересекали разноцветные пунктиры трассирующих пуль и огненные шары зенитных снарядов. Воздушные бои на подступах к Москве доносились грохотом в западную часть города, а здесь, в Сокольниках, слышен был лишь отдаленный шум. И Катя не обращала на него внимания. Она думала о самом трудном, что предстояло ей. Она думала, какими словами объяснить дома, что она уходит на фронт.

Только что возле здания ЦК комсомола, когда она прощалась с подругами, они вдруг вспомнили о матерях, и Евгения с грустью произнесла:

— Не хочу маму беспокоить. Скажу, что еду в воинскую часть читать лекции по математике.

Галина Руденко, родители которой эвакуировались из Киева на Урал, тоже решила утаить правду:

— Я заготовлю десять писем, оставлю их подруге и попрошу ее отсылать маме по одному письму в месяц. Когда письма кончатся, там видно будет, — может быть, и война кончится.

Но Катя, сколько ни думала, твердо знала, что ей не удастся обмануть мать. Мама, чего доброго, может быть, уже догадалась. Может быть ей сердце подсказало. Теперь сидит и ждет… Только Катя рот раскроет, она возразит:

— Сережу убили, и тебя могут убить… Нет и нет! — И откажет окончательно.

Предстоящая встреча с матерью угнетала Катю, хотелось оттянуть неприятный разговор. Она зашла в убежище, переждала налет, после отбоя медленно пошла дальше и все думала, как бы успокоить мать: «Если прийти ночью, когда она спит? Утром взять вещевой мешок и уйти. Уйти, не простившись с мамой? Нет, это невозможно!»

Десятки способов, как объясниться, придумала она и столько же отвергла, пока добралась до дому.

Маленькая, худенькая женщина, поседевшая за четыре месяца войны, сгорбившаяся после смерти сына, сидела на кухне и подогревала ужин для Кати.

— Я так и знала, что ты задержалась в метро, — сказала она, собирая ужин на стол.

Катя прошла в ванну, хотела подольше помыться, надеясь, что мама соберет на стол и уйдет спать, а она за ужином и решит, как быть: сказать все маме или уйти потихоньку, оставив на столе письмо.

Но вышло совсем по-другому. Наспех смахнув пыль с лица, Катя села за стол и стала жадно есть.

Мать сидела напротив, подперев лицо ладонями, смотрела на нее:

— Отсиживалась в метро?

— Угу.

— А я боялась: погорячишься, пойдешь домой — попадешь под осколок или под бомбу… Глаз не могла сомкнуть.

— Сколько раз я тебе говорила: не беспокойся обо мне, ничего со мной не случится. А вот ты почему во время налета не ушла в бомбоубежище?

— Хотела уйти, да Леня уснул, — она кивнула на трехлетнего внука, — не захотелось его тревожить. И тебя ждала… Знала, придешь голодная.

«Нельзя говорить!» — с отчаянием подумала Катя.

— Вот что, мама: ты в следующий раз меня не жди, а как начнется тревога — иди в убежище. Они для того и построены, чтоб сохранить вам жизнь. Еще не хватало, чтобы какой-нибудь немец убил тебя возле дома…

«Ах, не то говорю! — мучительно думала Катя, уже без всякого удовольствия прожевывая картошку. — Как бы все это сказать проще, в двух словах?»

— Ну, что же ты ничего не ешь? Доедай всю, отцу не оставляй — он домой не придет. Завод перевели на военное положение, там, значит, и ночевать будет.

— Вот это правильно, — сказала Катя.

— Что «правильно»? — спросила мать, взглянув на нее покрасневшими, усталыми глазами. — Не прийти поужинать, когда ты в двух шагах от дома, это правильно?

«Нет, нет, не поймет, не поймет! Ничего ей не скажу», — решила Катя и отодвинула от себя тарелки.

Но мать не уходила, сидела напротив, словно ждала чего-то.

Катя сняла жакет, стала расстегивать кофточку, дожидаясь, когда мать ляжет спать. Тогда можно мигом собрать вещи, положить узелок под голову и утром уйти. Это будет самое лучшее. По крайней мере, не увидишь ее слез.

— Ложись, мама, уже поздно.

— Я выспалась, Катенька, на кухне, пока тебя ждала… Попали они куда или бросили мимо?

— Где-то в центре две упали, — неохотно ответила Катя, заметив, что мать настроена поговорить.

— Ах беда, беда! — вздохнула мать и уже направилась к себе, но вдруг остановилась в дверях и тревожно взглянула на Катю: — Устала ты, что ли? Совсем осунулась, ложись скорее, отдохни.

Она повернулась, чтобы выйти. И тут Катя взглянула на ее согнутую спину и, сама не зная зачем, дрожащим голосом окликнула:

— Мама!

Мать обернулась. Катя сейчас же опомнилась, до боли закусила губу, но мать уже была около нее и холодными руками трогала ее лоб.

— Так и есть — заболела! — В глазах ее блеснули слезы, голос задрожал.

А Катя думала: «Как поступила бы Раскова? Стала бы она обманывать маму?»

Катя сняла руку матери со лба и, держа ее в своих ладонях, сказала:

— Не хотела тебя расстраивать, но ты должна все понять… Я завтра уезжаю на фронт.

Глава третья

— Девушки, посмотрите, кто это? — крикнула Евгения на весь огромный зал спецшколы.

Девушки оторвались от своих рюкзаков, куда укладывали вещи, и обернулись. В комнату вошла Катя. Серая лохматая шинель висела на ней, как плащ-палатка, и могла вместить еще трех таких солдат.

Она запахнула полы так, что застежка пришлась на плечо, крепко стянула талию ремнем, подвернула рукава и сказала Жене:

— Подрежь подол поровнее.

— Нельзя портить казенные вещи, — запротестовала Женя, — надо подол подшить.

Но, приподняв полы тяжелой, грубой шинели, она сейчас же отказалась от своего предложения: иголка не справится с таким сукном.

Катя сняла шинель, и все опять ахнули: гимнастерка и брюки были на великана, а сапоги!..

— Катя, тебе в них с места не сойти! Это же сорок последний размер! — сокрушенно говорила Галина, оглядывая подругу со всех сторон. — Ты сейчас настоящий котенок в сапогах.

— Много ты понимаешь! — спокойно возразила Катя. — Это же сапоги-скороходы, я в них до Берлина дойду. А что касается брюк, так ведь их можно, как юбку, на бретельках сделать, чтоб не упали.

— А все-таки ты похожа на пугало, — не унималась Евгения.

— И ты не будешь похожа на статую, когда дойдет очередь до тебя.

Но когда дошла очередь до Евгении, всем стало не до смеха. Началось соревнование, кто скорее придаст новой форме подобающий вид.

К вечеру все были обмундированы в теплую одежду с большим запасом на рост.

Впрочем, одно неудобство осталось: девушкам казалось, что они стали на одно лицо, они еле узнавали друг друга.

Только университетских Катя узнавала по голосам — они были звонкие, отчетливые, привычные к дружной песне. Всегда, возвращаясь с лыжной прогулки или идя на демонстрацию плечо к плечу, студентки пели, пели звонко, весело. Все они были хорошие спортсменки, здоровый народ, и песня нужна была им, как воздух.