Клара Ларионова - Московское воскресенье

• Название: Московское воскресенье
• Автор: Клара Ларионова
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1966

У стен столицы нашей Родины Москвы — города-героя была одержана выдающаяся победа над немецкими полчищами, развеян миф о непобедимости фашистских войск. В новой повести «Московское воскресенье» Клара Ларионова показывает героизм, мужество и стойкость, проявленные нашими войсками и трудящимися столицы в суровые осенние дни 1941 года. В центре внимания писательницы семья профессора-хирурга Сергея Сергеевича Строгова, его детей — музыканта Евгения, молодого инженера Мити, художницы Оксаны и других московских интеллигентов, а также славная русская женщина Екатерина Алексеевна Миронова, мать сыновей-героев — летчика Лаврентия и пехотинца Ивана. Хорошо выписаны и другие персонажи участников великой битвы.

Документальная повесть «Звездная дорога» посвящена девушкам — добровольцам-летчицам, прошедшим с боями от Волги до Берлина. Многие из них удостоены высокого звания Героя Советского Союза.

Оба произведения, включенные в сборник, достойны внимания советского читателя.

---

— Федька, сюда!

Огромный мужик, весь увешанный мешками, с двумя чемоданами в руках, растолкав толпу, поднялся на подножку и сказал коротко, как пароль:

— Есть выпить и закусить.

Проводник задом открыл дверь, пропустил мешочника и продолжал отбиваться от толпы, которая нахлынула на него с еще большим ожесточением.

— Жулик! Жулик! — кричала Екатерина Антоновна. — Я сейчас начальника позову. Это нельзя так оставить. Я сейчас! — Она вырвалась из толпы и побежала к вокзалу, где издалека виднелась красная фуражка начальника станции.

Начальник станции, тихий, хромой, с обезумевшими от суеты глазами, покорно пошел за Екатериной Антоновной, тащившей его за рукав.

— Я мать командира Миронова, мать летчика Миронова, немедленно посадите меня, — строгим голосом приказывала Екатерина Антоновна. — Сейчас же посадите, а то я телеграмму Ворошилову пошлю. Я расскажу в Москве об этих беспорядках. Билеты в кассе не продают, а за взятки сажают. Я в газету напишу. Мои сыновья этого так не оставят.

— Тише, гражданка Миронова, — уговаривал ее начальник станции, — ну пришли бы ко мне раньше в кабинет, спокойно бы получили мягкий вагон, а сейчас поздно, поезд уже отходит.

Он пытался отнять свою руку, но Екатерина Антоновна, крепко держа его, вела к вагону:

— Посадите меня именно в девятый, я хочу доказать подлецу проводнику, что у нас еще есть порядок и мать защитника Родины должны уважать.

Начальник станции, обливаясь потом, тяжело вздыхал:

— Рад бы вас всех отправить, да нет вагонов, что ж сделаешь, война.

С видом победителя подошла Екатерина Антоновна к вагону, думая, что сейчас дверь перед ней раскроется, но проводник даже не взглянул на начальника станции, а начальник, вместо того чтоб решительно и строго приказать, начал просить так же, как и все прочие пассажиры:

— Найди же какое-нибудь местечко, посади.

— Русским языком сказал — нету мест.

Из толпы кричали:

— Врет он! Сейчас одного с десятью чемоданами посадил. Выбросить его за ноги под поезд.

Начальник станции, бессильно опустив руки, готов был уже отступить, но Екатерина Антоновна, цепко ухватившись за него, толкала в вагон:

— Идите, проверьте, увидите, что в вагоне есть места.

Несколько минут проводник сопротивлялся, но Екатерина Антоновна с такой энергией проталкивала начальника, что проводник приоткрыл дверь, злобно сказал:

— Эту горластую посажу.

Поезд тронулся, скрипя от перегрузки. Екатерина Антоновна, припав к окну, глядела на вьющуюся вдали серую Волгу, стараясь унять внутреннее волнение. Стояла долго, пока ноги не отекли. За ее спиной посмеивались, развалясь на скамейках, мешочники. Чуть не падая от усталости, Екатерина Антоновна сняла со скамейки тяжелый бак с водой и села. Проводник сейчас же подбежал к ней:

— Ты что ж, сначала христом богом просила впустить постоять, а теперь и сесть захотела? Кто тебе разрешил снимать бак?

В купе напротив засмеялись. Чубатый мужик сказал:

— Вот, посади свинью за стол, она и ноги на стол.

Метнув на него презрительный взгляд, Екатерина Антоновна отвернулась. Гнев кипел в ее душе, если бы не Лаврентий, она бы ни за что не унизилась до разговора с этим подлецом, но сейчас она утешала себя тем, что, может быть, ее старший сын Иван имеет теперь какой-нибудь большой пост и она сумеет наказать этих жуликов, напечатать о них в газете или еще как-нибудь наказать их.

— Глядите, — горланил чубатый, — села барыня, теперь морду воротит, разговаривать с нашим братом не хочет!

Проводник сидел рядом с чубатым, вытирая толстые губы, смотрел, как второй пассажир ставит на стол бутылку водки, огурцы, жареную курицу.

Взглянув в сторону Екатерины Антоновны, он с язвительной усмешкой сказал:

— Что ей с нами разговаривать, слыхал, у нее сын командир.

— Хо, хо, — загремел чубатый, ударяя бутылку под донышко и следя, чтобы пробка не выскочила прочь, — командир! Так ей отдельный вагон надо. Мамаше командира даже аэроплан полагается по штату.

Проводник, ерзая по скамейке и от нетерпения глотая слюну, поддержал разговор:

— Должно, такой командир, что и не полагается. С нашим братом пока посидит.

Чубатый разлил водку, роздал стаканы. Все выпили долгими глотками и стали чавкать.

— Должно быть, ее сынок такой командир, что из Смоленска бежал.

Екатерина Антоновна почувствовала, как внутри ее лопнула сдерживающая пружина, и она бессознательно закричала:

— Сволочи вы, сволочи! Мои сыны за вас кровь проливают, а вы водку пьете, над людьми издеваетесь!

Проводник встал перед ней с перекошенным лицом:

— Замолчи, сейчас выброшу из вагона.

— Садись, где сидел! — гневно крикнула Екатерина Антоновна, смело глядя в его бешеное лицо. Проводник попятился от ее взгляда и послушно сел на место.

— Закуси крылышком, — примирительно сказал чубатый, — плюнь на бабу. — Его рябое лицо стало сине-багровым и лоснилось от жира. Двумя руками он держал кусок курицы и грыз ее, склонив голову набок. Сверкая огромными волчьими зубами, он искоса глядел на Екатерину Антоновну.

— Видал, видал я твоих командиров. Вместе с ними бежал из Смоленска, только они бежали босиком, а я пять пар сапог из кооператива прихватил.

— Брось, Васька, трепаться, — сказал обладатель мешков и чемоданов. Прищурясь, он разливал по стаканам остатки из бутылки.

Сердце Екатерины Антоновны замерло. Неужели наши дела на фронте так плохи, что этот нерасстрелянный бандит может говорить на весь вагон, что наши бежали. Она почувствовала, что не может дышать с ним одним воздухом, задыхается от гнева и ненависти. Чтоб немного успокоиться, она начала думать о раненом сыне, но компания напротив становилась все шумливее. Чубатый достал с полки баян и теперь, раскачиваясь, орал во всю глотку!

Москва моя,
Эх, да Москва моя,
Ты самая любимая…

…Озираясь, со страхом шла Екатерина Антоновна по московским улицам, но в городе был прежний порядок. У Александровского сада она остановилась и долго не могла понять, куда же делся Кремль, но потом сообразила, что домики, стоявшие вдоль Кремлевской стены, всего лишь нарисованы на стене. Она шла по площади, под ногами у нее были многоэтажные дома, чернели квадраты окон, а дальше по площади тянулись фанерные палатки. Она с изумлением рассматривала этот раскрашенный, изменившийся город.

Она торопилась на квартиру Ивана, обдумывая, как зайдет в дом, вымоется, закусит и поедет в военкомат искать госпиталь Лаврентия. Дверь Ивановой квартиры оказалась незапертой.

Войдя в переднюю, она сбросила мешок, остановилась перед зеркалом, сняла шаль, поправила растрепавшиеся волосы и вдруг услышала, что в одной из комнат кто-то громко храпит. Крадучись, пошла по коридору, споткнулась обо что-то, подняла тяжелые облепленные грязью сапоги, тут же у вешалки увидела грязную от полы до воротника шинель. Со страхом она приоткрыла дверь и увидела на кровати седого, бородатого старика. Хотела закрыть дверь и тихонько обследовать квартиру, туда ли она попала, но что-то внутри толкнуло ее вперед. На цыпочках подошла она к кровати и вдруг испуганно вскрикнула:

— Ванюша!

— Что такое? Пора? — протер глаза и взглянул на нее не моргая.

— Господи, Ванюша, неужели это ты? — Протянула руки и дотронулась до его плеча.

— Мама! Откуда? — вскрикнул Иван, схватил ее за руки и притянул к себе. По улыбке она узнала своего прежнего Ванюшку. Вот его широкие женские губы, зубы ровные, словно нанизанные на нитку, голубые глаза, весь он прежний, только волосы словно в инее. Она прижалась к его колючей щеке, сдерживая слезы, опросила:

— Что с тобой случилось, Ванюша? Отчего это? — Погладила волосы. — Ведь тебе вроде и сорока нету?

Он притянул ее к себе, посадил рядом, обнял за плечи:

— А с тобой что? Почему плачешь?

Постепенно успокаиваясь, она все явственнее узнавала своего прежнего, веселого сына, и тревога утихала в ее душе. Но тут она вспомнила о младшем. Она резко различала их. Иван был ей ближе, всегда ласков и откровенен, а Лаврентий был замкнутым и недоступным, говорил с ней только официально, и эта недоступность создала вокруг него особый ореол. Лаврентий казался ей особенным человеком, с большим будущим, она гордилась им, любила его больше Ивана.

— Видал ты Лаврентия? Как он?

— Лежит в госпитале, скоро заштопают. А как там у вас в тылу? Как Фаина?

Услыхав, что Лаврентий выздоравливает, она спокойно вздохнула. Но сейчас же вспыхнула новая тревожная мысль — почему Иван дома? Почему сапоги в грязи? Вспомнила, боясь об этом подумать, рассказ об отступлении из Смоленска, испуганно уставилась на сына, не решаясь спросить, смотрела на него, думая прочесть что-нибудь в его глазах.