Владимир Мальцев - О том, что сильнее нас

• Название: О том, что сильнее нас
• Автор: Владимир Мальцев
• Издательство: ООО «Издательство «Летний сад»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-98856-164-4

Имя Владимира Мальцева (р. 1957), путешественника, спелеолога, фотохудожника, геолога, программиста и т.д., а также автора научных статей и популярной книги «Пещера мечты, пещера судьбы» (Астрель, 2001), известно многим. И вот новая книга. По воле автора (и с его легкой руки) жанрово обозначенная как роман. Однако, если подходить со строгих позиций определения жанра, перед нами скорее не роман, а весьма сложно и прихотливо выстроенное произведение, вбирающее в свою литературную ткань самые разные жанровые образчики — от рассказа, новеллы, пейзажной зарисовки, туристской байки «в форме лёгкого трёпа» до драмы, одноактовой пьесы, писем и эссе. Не менее причудливо выстроен и сюжет романа — он то течёт спокойной рекой, то неожиданно устремляется, бешено крутясь на бурных порогах, к водопаду, а то вдруг исчезает, прячась за излучиной или обрываясь сразу за возникшей скалой… Но что-то (а вернее — кто-то!) всё же держит «лоскутное полотно» книги, не давая, не позволяя ему расползаться, «сшивая» части в единое гармоничное целое. Это главный герой (читай — сам автор). Дистанция между ними почти нивелирована, размыта, хотя и существует. Самое удивительное, что читателю нет дела до этих нюансов, ему просто бесконечно интересен главный герой — то, ЧТО он видит, КАК мыслит, КАКИЕ испытывает чувства и ощущения. Потому что главный герой наделён удивительным даром — видеть Красоту во всех её проявлениях, будь то река, или пещера, или струящаяся вода, или северное сияние, распахнувшееся на полнеба, или «душевная смута», или свет в женских глазах… Неустанно пытаясь «дойти до самой сути» в поисках Пути, главный герой обрёл несравненный клад — и теперь, легко разжав руки, щедро рассыпал его перед читателями.

Следуя за вышесказанным, можно подхватить и музыкальные аллюзии автора, в подзаголовке лукаво обозначившего своё произведение как «неплохо темперированный клавир» в тональности «фа-минор», однако суть остается той же — один инструмент ведёт за собой все другие. Такой вот «концерт для фортепиано с оркестром».

---

А вообще жизненный кризис у человека вполне подобен метаморфозу у насекомых: сформировавшееся, казалось бы, существо вдруг на неопределённое время окукливается, и одному Аллаху ведомо, что потом из этой куколки вылезет — шмель, бабочка, жук-говноед или же скорпион; впрочем, не исключено, что существо несколько преждевременно осознает свою новую сущность и, обмозговав идею явить её миру, предпочтёт так и сдохнуть, не вылупляясь. От омерзения. Вот примерно в ожидании метаморфоза я тогда и пребывал.

Наступил декабрь, и вдруг… Впрочем — не буду, пожалуй, сейчас продолжать в дневниковом стиле. Вставлю небольшой рассказ, написанный тогда же по свежим следам, планировавшийся впоследствии к включению в так и не дописанную книгу о валдайских странствиях, а уже потом несколько раз вернусь к тем нескольким частностям, которые оказались вовсе не частностями, а самым главным, но их значение откристаллизовалось существенно позже. Дурацкий рассказ, розово-сопливый такой. Но почему-то чуется обязательность его появления здесь и сейчас. Сравнения ради. К тому же у нас всё-таки роман, и лирические отступления хоть изредка, да нужны.

Элегия июльского безвременья

Первый укол, ещё мягкий, ещё нежный, да, собственно, и смысл которого проявился годы спустя… И кто бы знал, какие в жизни могут быть странные повороты, в чем глубинная идея, казалось бы, совершенно ерундового эпизода и чем он чреват впоследствии? И что поманит невероятной, фантастической возможностью, а что окажется неодолимым препятствием…

Июль на Реке — всегда сказочен, всегда преподносит сюрпризы, но иногда — в особенности. И тот июль, когда жара чередуется с плотными до твёрдости стенами тёплых гроз, береговые травы перерастают человека, а вода в Реке остаётся хрустальной, — июль особый. А ещё — такой июль обладает удивительным умением взять и просто так вычеркнуть из жизни несколько лет, столкнув лбами существенно разные периоды в жизни человека.

Я не случайно решил взяться за этот отрывок именно сейчас, когда третий день подряд лежу с сердечным приступом, порождённым дальними последствиями того самого июля, вдруг наступившими спустя четыре года. Это можно либо написать именно сейчас, пока ещё боль не превратилась в нечто иное, либо — никогда, вычеркнув тем самым из жизни одну из важнейших её глав. Но наиболее важно здесь то, что нечто, вылитое на бумагу, вроде бы и продолжает жить, но уже отдельной жизнью, не влияя на дальнейшие события и не вступая ни с чем в конфликт. Своего рода обособление маленького, хоть и важного кусочка жизни, разрушение его взаимосвязей со всем остальным. Психологическое самолечение, и леший с ним, интересно будет кому-либо читать, нет ли… Фотография души в момент перелома, в чём-то занудная, в чём-то жестокая, но в чём-то — чистая и светлая. Которую можно будет ещё и ещё раз взять в руки, а окунувшись и пережив все по эн плюс первому разу — отложить. В данный момент я пока не знаю, будет ли эта глава вставлена в книгу или убрана в стол, но чувствую, что если будет вставлена — то станет кодой. Наверное, зависит от того, завершится ли на данном переломе тот ломоть жизни, который связан с валдайскими странствиями, или продолжится. Появится ли взамен ушедшего новый блок тех отношений с людьми, сквозь призму которого только и может гармонично восприниматься средне-северорусская природа, или не появится.

На стене висит фотография из того июля. Называется «Летняя пристань». Физически чувствуется, и даже сейчас, в феврале, разливается по комнате июльское марево. Мягко сверкает вода. Раздвигая высокие стены трав, в берег воткнулась лодка, а вокруг – четверо. Застенчивый Антошка на переднем плане — всё ещё, бедняга, не привык, что его фотографируют. Но — улыбающийся до ушей, хоть и с закушенной губой. Тянущий лодку к берегу Костя, непривычно весёлый, ещё с шевелюрой и окладистой иссиня-чёрной бородой. Загадочно улыбающаяся Инна… А на заднем плане — брызжущая радостью и непосредственным весельем девушка поразительной красоты. Да, именно так. Кристина вдруг превратилась в девушку. Девушку, к которой не то чтобы так уж сразу тянуло, но при взгляде на которую немедленно возникало сожаление, что во времена собственной юности девушек вокруг было вроде бы и много, и всяких, но вот такой — не было. Тот самый первый, ничего ещё не значащий, почти неощутимый, а всё же — укол.

Июль обладает способностью переводить на «вдруг» очень многие вещи, которые вроде бы внезапными являться не могут и не должны. Точно так же для всех пятерых вдруг оказалось открытием, что привычные июльские посвисты из береговых трав вовсе не имеют никакого отношения к птицам, а исполняют их исключительно норки. Которых, тоже вдруг, в Реке оказалось немерено. И не акклиматизированных американок, а редчайших европейских, маленьких и с белой манишкой. У которых как раз в июле время первых выводов потомства в свет, а свист — им мамаши управляют своими выводками.

И когда стоишь с удочкой, мягко поругиваясь на жару, слишком прозрачную и слишком тёплую воду, обилие стрекоз и другие, по отдельности приятные вещи, приводящие в сумме к тотальному бесклёвью, — вот они, хариусы, стоят, но сытые, подваренные и трусливые, и где только выудить того самого традиционно крупного, который к завтрашнему дню рождения просто необходим, – вдруг происходит очередной июльский сюрприз: раздвигаются на берегу травяные джунгли, и на берегу появляются Кристина с Антошкой. И на руках у Кристины змеёй вьётся и шёлком отливает крошечная норочка. Оба совершенно не понимают, что это может быть за очаровательное существо. Да, в книжках читали, фотографии видели. Но осознать, что вот этот очаровательный гибрид кошки с мышкой имеет хоть какое-то отношение к хищникам, трудно. Равно как и понять, что его мамашей может быть вот этот змееподобный зверёк, выглядывающий из травы то здесь, то там, выпрыгивающий вверх выше роста, укоризненно поглядывающий и посвистывающий, но ни разу не щёлкнувший зубами. И что это грациозное, полное энергии, изящества и эмоций создание — опять та же самая туповатая и флегматичная норка, которыми изобилует Птичий рынок и которые, в отличие от, скажем, кошек, никаких особых эмоций не возбуждают. Впрочем — выглядывала она минут десять назад. Теперь уже ушла.

А впереди — битва на целый вечер. С Костей и Инной — что раз уж норка-мать ушла, придётся разрешать девице взять зверёныша домой. С Антошкой — ему тоже такую хочется, и немедленно. Со всеми сразу — что компромиссный вариант, в смысле разрешить девице поиграться, а потом заставить отдать Антошке, был бы просто жесток. Перемежающаяся игрой со зверьком и подбором подручных средств для его размещения, ухода там всякого, кормления…

В июле резкие события, когда вдруг происходит нечто ну совсем неожиданное, компенсируются тем, что в остальное время совсем ничего не происходит — марево, жара, звенящая река, комары. Час, два, три… Год, другой, третий… И вдруг — заходят в гости Костя с Кристиной, которую я не видел с того самого июля, — и здесь, несмотря на ноябрь, уже какой там укол намёком! То есть, после предыдущих десяти абсолютно безрадостных лет незадолго до того прекратившегося последнего брака, когда если какие женщины и появлялись, то так, для чистой физиологии, и вдруг, как будто самому те же девятнадцать, по уши, до умопомрачения и без оглядки влюбиться… Не просто в юную красивую женщину. В женщину, чьё мироощущение до тонкостей совпадает с собственным, чей художественный вкус в точности отвечает собственному, только немножко сильнее и тоньше. Которая смотрит слайды — и ахает не на тех сюжетах, где вся остальная публика, а на тех, которые дороги мне самому. Которую позвал — и она пришла, ещё не зная, что я уже почти год как развёлся. Которая понимает с полуслова любой тончайший намёк, касающийся даже не нас — природы и красоты. С которой с четверти слова появляется полная взаимная откровенность во всём.

Безвременье. Примерно так. На дворе — декабрь, январь, февраль… Приблизительно период от католического Рождества до китайского Нового года. Смена столетий, смена тысячелетий — то ли в этот сезон, то ли в следующий... То ли были предыдущие четыре года, то ли нет. Всё равно сейчас июль непонятного года, непонятного века, непонятного тысячелетия, которые по одному календарю уже закончились, по другому ещё не начинались… Единственный ориентир — Река. Начинает вспоминать о поездках на Реку, на торфяники… Десять зарисовок — просто пейзажи, ничем особым не выделяющиеся, просто эпизоды, непонятно почему застрявшие в памяти, некоторые пятилетней давности, некоторые — десяти... Лезу в компьютер, открываю готовые главы этой книги. И все десять пейзажей и эпизодов — в своих главах центральны. Предлагаю прошерстить её архив негативов, выбрать какой-либо портрет и довести до ума на компьютере — сидит рядом, что делается технически — понимает не вполне, но все главные идеи – по композиции, по цветности, по сюжетной насыщенности тех или иных деталей, предлагает ровно на пять секунд раньше меня, причём — те же самые, которые я уже начал исподволь готовить…