Иван Дорба - Свой среди чужих. В омуте истины

• Название: Свой среди чужих. В омуте истины
• Автор: Иван Дорба
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9533-6577-2

На долю автора настоящей книги выпало немало испытаний. Ему дове­лось пережить революцию, Гражданскую войну, эмиграцию и Вторую миро­вую войну. Волей судьбы он оказался в центре шпионских интриг в Европе в 1930—1940-е гг. Он был одним из руководителей разведки эмигрантского Народно-трудового союза, сотрудничал с немецкой разведкой, а затем стал работать на СМЕРШ.

Жизнь эмигранта оказалась яркой и насыщенной событиями, его не сломили трудности и испытания. Пройдя лихие годы войны, он стал гражда­нином СССР…

---

—Поэтому,—Катков вскинул руку,—случайно узнав о тво­ем приезде, вспомнилась наша лицейская дружба и захотелось вырвать тебя из когтей предавшейся Третьему рейху сволочи.

5

Пока я раздумывал, что ответить, к нашему столику подо­шел швейцар и, почтительно поклонившись, протянул Рощину записку. Взглянув на нее, он быстро встал и, поглядев на Кат­кова, сказал:

—  В фойе ждет наша красавица. Сейчас ее приведу! Про­стите!..

Проводив своего мэтра взглядом, Иван поднял свой бокал:

—  Давай, Володька, до дна! За нашу добрую старую друж­бу! — и я последовал его примеру. А он неторопливо намазал майонезом кусок рыбы, отправил ее в рот и, глядя в глаза, про­должал:

—  Не думай, друг дорогой, будто мы не знаем, чем ты за­нимаешься в НТСНП. На твоем попечении охрана Политбюро Союза, а после отъезда Околовича,—контрразведка. А приехал сюда, полагаю, выявлять не согласных с установкой Байдалакова: «Против большевиков—хоть с чертом!» Связаться с абвером или гестапо и делать все возможное, чтобы не допустить при их помощи энтеэсовцам, да и прочим белоэмигрантам, вступать в ряды Сопротивления. И, конечно, выявлять их главарей, вроде «Кошечки», о которой я тебе рассказывал, или ее подруги Нины Поль...

—  Иван!..

—  Не перебивай, выслушай до конца. Сейчас она придет сюда. Услыхав, что мой товарищ приехал из Белграда, Нина заинтересовалась: у нее столько связано с Югославией, столько знакомых, добрых подруг... Получилось случайно, мир на этом стоит. Случайно узнал, что этот твой Блайхер сюда явился се­годня, и кто знает, какие случайности нас еще ждут! Она идет с репетиции, потом я отвезу ее домой и вернусь, а ты посиди с Рощиным, послушай его мнение, которое совпадает с мнением Бунина, Зайцева, Шмелева и многих других писателей. Поду­май, прислушайся к голосу совести, что говорит твоя дворянская честь. А потом...

—  Кто тут приехал из Белграда? — услышал я до боли зна­комый голос, обернулся и вскочил.

Передо мной стояла Нина, я видел, как ее устремленные на меня большие голубые глаза расширились, засияли радостным блеском, потом стали синеть, тухнуть, наливаться холодом, от­чужденностью, а из полуоткрытых губ вырвался мучительный шепот:

—  Владимир...

—  Так вы знакомы? — удивился стоявший за ней Рощин.

—   Ниночка... Ниночка... — сдавленно пролепетал я, не в силах оторвать взгляда от лица молодой женщины в расцвете красоты. И вдруг спазм сдавил мне горло, а на глаза набежали слезы. Чтобы их скрыть, я склонился и схватил ее руку.

Ее пальцы беспомощно легли на мою ладонь, словно искали защиты и не хотели уходить...

Рощин сначала с недоумением поглядывал то на меня, то на Нину, но потом, сообразив, что мы были не только знакомы, обернулся к Каткову и о чем-то с ним заговорил, деликатно давая нам возможность прийти в себя...

Прошло более пяти минут в полном молчании. Дар речи я обрел только за десертом. Нина слушала белградские новости и почти не задавала вопросов даже тогда, когда я заговорил об общих знакомых. И только временами останавливала на мне пристальный взгляд, когда я не смотрел в ее сторону.

После кофе, воспользовавшись паузой, Нина поднялась, с деланой улыбкой поблагодарила меня и поглядела на Каткова.

В ее глазах стояла грусть. Она протянула руку Рощину:

—Спасибо за сюрприз! — потом повернулась ко мне.—Для вас это был тоже сюрприз?

— Я знал, что вы выступаете в Гранд-опера, и рассчитывал вас встретить, не тут, и поговорить с тазу на таз!

—  Зачем?

—  Чтобы не считали меня таким... объяснить...

Ее пальцы, лежавшие на ладони, снова вздрогнули, когда я целовал ей руку. А губы прошептали: «Прощайте!»

Мы остались с Рощиным наедине.

—  Ради бога, извините! Так неловко получилось. Как я по­нял, Нина — ваша бывшая симпатия?

—  Моя несуженая невеста, которую люблю до сих пор, — пробормотал я насупясь.

—Иван, когда может, отвозит ее домой. После гибели мужа- офицера она знает только одно: театр и Резистанс... Особенно после нападения.

—  Опять Сопротивление! Николай Яковлевич, а вы оба не боитесь выдавать тайну этой женщины, зная, чем я занимаюсь в НТСНП?

—  Мы, я ведь корниловец, еще не потеряли веры в себя и наших сыновей, потому говорю открыто. Тем более понял, что Нина Александровна к вам, как и вы к ней, небезразлична! Со­временная женщина, в отличие от мужчины, который больше полагается на технику, удаляясь от природы и тем ослабляя свои духовные силы, использовала эти силы по-иному и по­тому больше сохранила свое платоническое естество и вникла в суть самой жизни.

—  Считаете, что вновь наступает матриархат?

—Было бы неплохо. Мы накануне больших испытаний. Я не говорю только о войне. Меняется психология каждого поколения далеко не в лучшую сторону. Пройдет еще пятьдесят—сто лет, и люди все больше будут походить на обезьян — самых бездель­ных животных... Живя в безопасности в рощах, изобилующих плодами, они не тратят сил и времени на добывание пищи. А на­сытившись, ищут развлечений в пакостях. Швырнуть орехом в глаз тигру, нагадить на голову слону, а потом издеваться над ними со своей безопасной высоты — они чувствуют свою бес­помощность, свое ничтожество, и озлобленно за это мстят... — Рощин подозвал гарсона и указал на пустые бокалы.

—   Наши прадеды, деды и отцы, заразившись чуждыми Рос­сии идеями, посеяли в незрелых умах ненависть к себе же и, трусливо уступив темной силе власть, допустили себя выгнать из страны, сажать в лагеря и тюрьмы, расстреливать. Какова цена дворянству, купечеству, интеллигенции? А ведь зачастую среди них были талантливейшие люди, с мировым именем. Кстати, потом эти бежавшие из-под ареста или пули великие умы оказа­лись открывателями нового, прогрессивного в науке, искусстве, литературе и технике во всех областях — кораблестроительной, атомной, телевидении, электронике — все эта гениальные люди очутились во Франции, Англии, Германии, Соединенных Штатах и разбазаривали свои знания, свой талант, чтобы, согласно вашей теории, сделать из народа обезьян. Большинство таких талантов скупила Америка. Так, Сикорский, эвакуировавшись из Крыма, поселился сначала в Югославии и начал трудиться в авиационной промышленности этой отсталой страны, но вскоре был путем разных ухищрений заманен и «куплен» бандой миллионеров.

—  Гении, Владимир Дмитриевич, одержимые своими идея­ми люди. Их цель—воплотить их во что бы то ни стало в жизнь. Они тут совсем ни при чем.

—  Кто же и что делает из людей бездельников? Тех самых обезьян-пакостников? Кто проповедует интернационализм, «мир во всем мире», технический прогресс и царство праздно­сти, косности, разврата? Кто потакает лени, своеволию? Зачем учиться, кончать университеты, работать? Не лучше ли плевать на все «с высокого дерева»? И это у нас? В нищей далекой от техники России-матушке? И вот теперь, когда нашелся деловой народ, готовый разделаться с ядовитыми, тлетворными идеями иудаизма и их носителями, вы взываете к защите тех самых убийц и палачей, безжалостно изгнавших вас из Отечества? Я понимаю французов, поляков или сербов, но нам, эмигрантам? Извините, психология ваша мне неясна!

Ницшеанство, фрейдизм, фашизм, национал-социализм ис­ходят из одного корня иудаизма-сионизма... Близки, как братья- близнецы, идеи о высшей арийской расе, воплощенные в книге фюрера «Майн Кампф», и «религия» об «избранном народе» в Талмуде и «Протоколах сионских мудрецов».

—   А не кажется ли вам, Николай Яковлевич, что проказа сионизма, разъедающая и заражающая все кругом, намного страшней и опасней, скажем, приступа фашизма, охватившего ряд европейских стран в виде самозащитной реакции на их «религию»?

Так мы спорили. Более эрудированный Рощин подавлял высказываниями «прогрессивных» русских классиков, а я, ссы­лаясь на то, что вычитал у Достоевского, Аксакова, Соловьева, отбивался, как мог, пока не пришел Катков.

Услыхав, о чем дискутируем, он занял нейтральную по­зицию:

—  По всему видно, Сталин евреев не любит. Он разделался с ленинской гвардией—с троцкистами, бухаринцами, ликвиди­ровав их вожаков. Не допустил переселения этого племени из Польши. Отстаивает интересы России: дал реванш Брестскому миру, возвратил Лимитрофы, Бессарабию, Буковину, Западную Украину, щелкнул по носу японцев...

—   Однако иудеи там по-прежнему царствуют... — прервал я его.

—   Покуда еще держит при себе некоторых, вроде «желез­ного наркома», но в стальной узде. Когда посадили его брата и жена кинулась к Лазарю — «Спасай брата!» — тот ответил: «У меня один брат—Иосиф Виссарионович!» Покорно снесли арест жен-евреек Молотов и Калинин, и только Ворошилов встретил гепеушников с наведенным пистолетом: «Не дам! Уходите! Стрелять буду!» Ха! Ха! Ха!

Подошел обер со счетом. Рощин расплатился.