Иван Дорба - Свой среди чужих. В омуте истины

• Название: Свой среди чужих. В омуте истины
• Автор: Иван Дорба
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9533-6577-2

На долю автора настоящей книги выпало немало испытаний. Ему дове­лось пережить революцию, Гражданскую войну, эмиграцию и Вторую миро­вую войну. Волей судьбы он оказался в центре шпионских интриг в Европе в 1930—1940-е гг. Он был одним из руководителей разведки эмигрантского Народно-трудового союза, сотрудничал с немецкой разведкой, а затем стал работать на СМЕРШ.

Жизнь эмигранта оказалась яркой и насыщенной событиями, его не сломили трудности и испытания. Пройдя лихие годы войны, он стал гражда­нином СССР…

---

Набальзамированный и запаянный в металлический гроб, он был перевезен в Бандуровку и похоронен на родовом кладбище недалеко от церкви. Через шесть лет шайка преступников ночью раскопала его могилу, вскрыла гроб, ища драгоценности, но, увидев сохранившийся труп, разбежалась... В двадцатых годах церковь сгорела.

За это время я не раз побывал в Севастополе, Алупке, Никитском саду, даже ухитрился подняться на Ай-Петри, Медведь-гору...

Ялта — в то время курорт мирового класса — зеленая красавица, с ее богатыми особняками, роскошными парками, набережной, сверкающей витринами магазинов, увитыми вино­градной лозой балконами, колоритными татарскими домами и красивым местным населением...

Ялта, куда стекался цвет русской интеллигенции—JI.H. Тол­стой, А.П. Чехов, Федор Шаляпин, Соболев, Серов, Айвазовский, Чайковский...

Ялта — курорт, где по соседству неизменно жили русские императоры. У меня до сих пор стоит перед глазами прибы­тие Черноморской эскадры, сопровождавшей царскую яхту «Штандарт» до самого порта. По трапу сходят Николай II, Александра Федоровна, цесаревич Алексей, цесаревны Ольга, Мария, Анастасия...

А вечером на набережную сходятся жители немноголюдной Ялты полюбоваться необычным фейерверком!..

После смерти отца, согласно закону, имение перешло ко мне. Моими опекунами стали мать и александрийский помещик, художник Дейнека. Старший, сводный брат получил какую-то долю наследства, а мать — пятую часть имущества. И, таким образом, до моего совершеннолетия никто не мог, даже для моего блага, скажем, продать, заложить имение...

2

Вслед за этой бедой грянула война!.. И тем больше связала руки и принесла новые заботы и огорчения...

Надо было помогать родине! Осенью Николай II обратился с призывом ко всем честным людям сдать имеющееся у них золото...

Я до сих пор помню, как вся ванна сверкала: отмывали зо­лото. Ассигнации гладили горячим утюгом! Матери в ту пору и в голову не могло прийти, что через несколько лет сданные тысяча-другая червонцев оказались бы настоящим капиталом для нас — беженцев...

Большая часть земли была отдана в аренду известному сахарозаводчику Терещенко, который прислал в качестве управляющего Василия Викторовича Филимонова—красивого энергичного агронома, офицера финляндского полка...

Осенью того же злосчастного 1914 года я поступил в Мо­сковский лицей цесаревича Николая, где учился мой сводный брат Николай.

Мать—Евгения Борисовна—дочь крестьянина, волостного старшины Тараненко, была еще молода, хороша собой, понима­ла, что жизнь для нее еще не кончена, но строить новое гнездо ей в Бандуровке нельзя. Были и другие причины, в том числе, возможно, повторение революции 1905 года, так ее напугавшей: страшно и одиноко жить в помещичьем доме, среди парка, даже если на балконах по ночам сидят сторожа и бегают свирепые доги... Она продала часть своей земли и купила в Елизаветграде на Успенской улице роскошный особняк у известных помещи­ков Есиповых, со всей обстановкой, картинами, библиотекой, с флигелем, службами, гаражом, закатным двором, конюшней, коровником, погребом, дровяным сараем...

В 1917 году мне и брату пришлось прервать занятия в лицее и поступить в елизаветградскую гимназию Крыжановского на Александровской улице. Однажды меня подозвала мать и спро­сила: «Володя, скажи честно, ты не против того, если я выйду замуж за Василия Викторовича?» Мне он в то время нравился, и я сказал: «Не против!»... за что потом меня ругал брат... Мать отвергла такие блестящие партии, как сосед по имению Павел Протопопов — самый красивый мужчина Елизаветграда и поручик-князь Голицын, коннозаводчик поляк Жабоклицкий... и предпочла, полюбила нашего управляющего Филимонова...

А вскоре началась вакханалия: немцы, большевики, пет­люровцы, гетманцы, добровольцы, григорьевцы, махновцы, анархисты Маруськи Никифоровой и т.д. Много страшных минут было пережито: обыски, убийство жившего во флигеле помещика Казаковского, прятанье евреев от банд погромщиков на сеновале, арест матери и угроза конфискации дома, нашего выселения и многое другое...

Пришли белые... Части генерала Мамонтова приближались к Москве. Стоял вопрос: кто первым на белом коне въедет в Мо­скву — Колчак или Деникин?.. Несогласованность их военных операций заставила откатиться армии Колчака; потом кубан­ские, а затем и донские казаки оголили фронт и с награблен­ным добром разъехались по домам... Началось отступление... А вскоре и эвакуация русской интеллигенции из Елизаветграда... Брат ехать отказался. Ему в то время было 16 лет, был красив, подавал надежды стать большим художником... Ныне покойный Арсений Тарковский, елизаветградец, когда я упомянул про брата, сказал: «Кто же не знал Николая Чеботаева?»

Мать, отчим и я прибыли поначалу в Одессу и поселились у нашего нотариуса Волкова, ненадолго... Бегство пришлось продолжать — на этот раз на пароходе в Новороссийск. Там, случайно, на улице я встретил своих лицейских товарищей Каткова и Кановницына. Они собирались поступать в Донской имени Александра Ш кадетский корпус, который готовился к эвакуации в Египет, и звали меня с собой. Но судьба решила по- другому: свирепый норд-ост, опрокидывающий порой стоящие одиноко вагоны, «просквозил» меня, и я не встретился больше с товарищами.

В ноябре 1918 года мы вновь оказались в Ялте, поблекшей, но все-таки прекрасной! Я поступил в гимназию... увы, нена­долго... На этот раз мы — мать, отчим, только что родившаяся сестренка Галя и я—жили в скромной трехкомнатной квартире дачи Новосильцева, среди парка, выходящего на Учан-Су...

Катаклизмы делают людей мудрыми; молодежь—взрослой. Я уже вовсю поглядывал на девочек, особенно нравилась Оля Очеретко — красавица с длинной, ниже пояса, косой и боль­шими выразительными голубыми глазами-озерами. Такие же глаза я полюбил потом! По-настоящему!..

3

В ноябре 1920 года была добита патриархальная Русь... исподволь готовилась пролетаризация крестьянства. ВКПБ — «Второе Крепостное Право Большевиков» — повела страну к голоду, вырождению, рабству...

Меня судьба бросила в Стамбул (в ту пору Константино­поль), потом в Сан-Стефано (где в 1878 году была главная квар­тира русской армии и заключен трактат, по которому получали независимость Румыния, Сербия, Черногория, создана Болгария и возвращена России отторгнутая часть Бессарабии)... И снова Стамбул, в ту пору оккупированный французами, англичанами, американцами Константинополь, с его незабываемыми мечетя­ми, дворцами, с Айя-Софией, Босфором, Золотым Рогом...

Слоняясь по многолюдным улицам Галаты, Топкапы или Перы, я сразу узнавал своих земляков по вялой походке, рас­сеянным унылым лицам и словно присыпанным пеплом, на­полненным глубокой тоской тазам. И, глядя на них, невольно вспоминал рассказ своего спутника в Сан-Стефано полковника Макарова о том, как в городах, после бегства от большевиков русской интеллигенции, появилось очень много бродячих со­бак — они, опустив голову, метались то в одну, то в другую сторону или вдруг, остановившись перед прохожими, угодливо виляя хвостом, с тоской и надеждой смотрели на них, будто умоляя: «Скажи, где мой хозяин?»

Так, наверное, по улицам Елизаветграда бродил и мой мудрый Лорд! Помню, на охоте — подстреливал я дичь с десяти лет, сна­чала из «монтекристо», потом из 24-калиберной бельгийской дву­стволки —выстрелил в зайца (мой гувернер говорил: «Никогда не стреляйте в убегающего от вас зайца, зад у него «Sac de plomb»[1]), косой кинулся в камыши, собаки догнали его и стали терзать (они ведь дога!), только Лорд подбежал ко мне, схватил зубами за рукав куртки и повел поглядеть, что вытворяют его братья!

В Елизаветграде Лорд любил, как только отворяли калитку или ворота, выбежать на улицу, разлечься поперек тротуара и с любопытством снисходительно поглядывать, как его опасливо, сторонкой обходят прохожие... Бедный Лорд! Где сейчас твое достоинство, уверенность в себе?

И не такими ли мы все—эмигранты—стали... бездомными псами?..

Прошла неделя-другая, и снова в путь: голубое прозрачное Мраморное море, Дарданеллы, неспокойное Эгейское... и ла­сковое Адриатическое...

Пароход «Владимир», битком набитый русскими беженцами, через несколько дней причалил в бухту Бокарро — Королевство сербов, хорватов, словенцев (СХС). Страну, близкую по крови, языку, вере, истории, с мужественным народом, считавшим русских своими братьями.

Еще до высадки пассажирам «Владимира» сообщили, что, согласно распоряжению короля Александра I (бывшего кадета Пажеского корпуса), их расселят по стране «колониями» по 50 человек.

Каждая колония должна иметь своего председателя. Нашим председателем стал бывший начальник «Южной школы» — Елизаветградского кавалерийского училища — полковник Банков­ский.

Поселиться нам предстояло в большом словацком селе не­подалеку от Белграда, под названием Стара Пазова. Каждому «избеглице» (беженцу), независимо от пола и возраста, прави­тельство выдавало субсидии в размере 400 динаров в месяц, на что можно было существовать...